Я чувствую некоторую неловкость за то, что на греческих левых лежит определенная ответственность, поскольку Греция стала в последнее время отнюдь не «лабораторией надежды», а, скорее, являет собой повод для отчаяния. То, что я намереваюсь сказать, следует воспринимать в качестве самокритики, а не заявления. Я и сам ощущаю себя частью данной проблемы.



Проблема же заключается в том, что в стране, где самый агрессивный эксперимент неолиберальной социальной инженерии был встречен массовой борьбой и чуть ли не восстанием; где политический кризис едва не привел к кризису гегемонии, какого Западная Европа не видела с момента «падения диктатур» [в Греции и Португалии — прим. пер.]; где относительно маленькая левая партия стремительно вознеслась к власти; где народ не поддался на шантаж Евросоюза и сказал «нет» на референдуме 5 июля — именно в этой стране СИРИЗА согласилась на неолиберальные реформы, которые заставили бы покраснеть даже «чикагских мальчиков». СИРИЗА согласилась на масштабное реформирование всей пенсионной системы, приватизацию, массовые закрытия предприятий и увольнения — и это после того как она победила на выборах, в ходе которых остальным левым не удалось достойно оспорить эту левую версию принципа «иной альтернативы нет» (который и задавал тон в предвыборных дебатах).

Был ли все же иной путь для Греции? Или же мы должны согласиться с тем, что маленькая страна южной Европы находится не в том положении, чтобы шантажировать ЕС? С этим я совершенно не согласен.

Референдум был оптимальной точкой, когда можно было бы реализовать стратегию разрыва с ЕС: прекратить переговоры, остановить выплаты долгов, национализировать банковскую систему, начать процесс возврата к национальной валюте и, следовательно, масштабный процесс трансформации.

Трудности, с которыми пришлось бы столкнуться на начальном этапе, очевидно, не были больше тех, с которыми Греции приходится сталкиваться сейчас и, конечно, они были бы меньше тех, которые еще ожидают Грецию в будущем. Проблемы, с которыми пришлось бы столкнуться Греции на начальном этапе, можно было бы решить, имея в запасе потенциал политического доверия (подтвержденного референдумом), всенародную мобилизацию и международную солидарность. Однако часть руководства СИРИЗы не была готова даже рассматривать стратегию разрыва с ЕС, что привело в итоге к ряду уступок и компромиссов. Они не были готовы рассматривать данную стратегию даже накануне выборов января 2015-го. Они не были готовы рассматривать любой иной вариант, кроме компромисса в рамках еврозоны. И отнюдь не потому, что у них якобы не было для этого достаточно времени — таков был их сознательный выбор, продиктованный маниакальным «европеизмом» и стремлением заключить союз с определенной частью греческой буржуазии.

Возобновление дебатов о стратегии

Неужели это конец истории? Думаю, мы не поддадимся соблазну мыслить в таких категориях. Экономический кризис и кризис провального проекта европейской интеграции с ее авторитарным неолиберализмом продолжают провоцировать социальный кризис в масштабах, беспрецедентных для стран юга Европы. Мы наблюдаем и политический кризис, являющийся следствием устранения из политики низших классов и неспособности капиталистических классов предложить иной проект, кроме логики «особой экономической зоны». Политический кризис — это и потенциальный кризис государства, суверенитет которого ограничивается ЕС. И он по-прежнему является определяющим фактором, а нынешнее «политическое равновесие», наблюдающееся после победы СИРИЗы, является крайне хрупким.

Тем не менее не стоит ожидать массовых социальных взрывов или быстрого распада СИРИЗы, что могло бы дать радикальным левым новую возможность перехватить инициативу. Да, СИРИЗА рано или поздно столкнется с собственной «зимой недовольства».

У нас был период массовой мобилизации 2010-2012, затем последовало ожидание «прорыва» на выборах, затем — мы проявляли терпение в период первых компромиссов, затем последовало коллективное «нет» на референдуме, затем чувство отчаяния и горечь поражения после капитуляции СИРИЗы, затем выбор между бойкотом выборов и выбором «меньшего зла»… и вот сейчас мы наблюдаем, как правительство последовательно реализует одну реформу за другой. И всё это, конечно, привело к разочарованию и росту неверия в саму возможность альтернатив.

Следовательно, мы должны поразмыслить над рядом вопросов, с которыми нам приходится сталкиваться, и возобновить дебаты относительно стратегии.

Во-первых, в самой концепции прогрессивного правительства изначально было больше фантазии, чем реальности. Многие полагали, что такое правительство покончит с мерами жесткой экономии, восстановит экономический рост, сможет несколько эффективнее перераспределять блага, восстановит права рабочего класса, не оспаривая при этом того факта, что страна включена в процессы капиталистической глобализации и интеграции (Евросоюз) и не бросая вызов банкам и корпорациям, привыкшим к сокращению зарплат, «гибкости» рабочей силы и разграблению государственных активов. И пример Греции, увы, свидетельствует о том, что прогрессивные принципы управления невозможно реализовать внутри еврозоны. Евросоюз нельзя изменить изнутри. Сама концепция «европейства» — это прямой путь к краху европейских левых.

В то же время недостаточно просто думать о прогрессивном правительстве, которое прекратит выплачивать долги, выйдет из еврозоны и осуществит резкое увеличение государственных расходов. Пусть это и более разумно, чем тешить себя иллюзиями о прогрессивном правительстве внутри еврозоны, но такая политика была бы более действенной в странах с сильным экспортным сектором и более открытых глобальным рынкам — таких странах, например, как Аргентина. В странах же, подвергшихся масштабной реструктуризации и деиндустриализации (навязанных в рамках европейской интеграции), такая политика может завести в тупик, если не будет трансформирована в альтернативную парадигму роста в социалистическом направлении.

Более того, даже при самых радикально левых правительствах Латинской Америки мы видим определенные ограничения, с которыми им приходится сталкиваться, а это и зависимость от экономики, основанной на добыче полезных ископаемых, и противоречие между тактикой на усиление социальной защищенности и конкурентоспособностью на мировом рынке, и конфликты, вызываемые попытками интеграции в государство автономных движений.

Антиполитика

Может ли антиполитика восстаний и бунтов служить в данном случае противоядием? И у Алена Бадью, и у «Невидимого комитета» мы видим акцент на возвращении массовой политики на улицы, на насильственной конфронтации с полицией и прямом возврате прав на «общее». В данном случае стратегия подменяется желанием продлить «момент» массового бунта.

К сожалению, исторический опыт говорит о том, что «повстанческая» тактика является незаменимой и служит катализатором изменений, однако впоследствии она затрудняет начало реализации процесса трансформации: массовые гражданские протесты могут, конечно, привести к смене режима, но затем встает вопрос: а что дальше?

На этот вопрос нельзя ответить ссылками на «Октябрь 1917», как следствие ленинского курса на восстание. На это в частности ссылаются многие антикапиталистические левые, говоря, что подходящие условия для революции никогда не созреют в достаточной степени. В данном случае стратегия подменяется антикапиталистической риторикой, адептам которой всегда себя удобнее чувствовать при поражениях, поскольку те оправдывают позицию, которая заведомо не может привести к переменам.

Конечно, умножение проблем не подменяет собой ответа на вопросы. Ответ можно получить только в результате коллективного процесса рефлексии и самокритики. Тем не менее мы можем начать дискутировать по поводу некоторых отправных точек, что необходимо для переосмысления современной революционной стратегии.

Пункт первый: особое значение имеет народный суверенитет. Европейский опыт показывает, что происходящее сейчас ограничение суверенитета является основным механизмом, позволяющим навязывать меры экономии и подрывать демократию. Как говорил Жан-Клод Юнкер:

«Выбор не может быть демократическим, если он направлен против европейских договоров».

То же самое касается и незащищенности национальных банковских систем перед международными финансовыми рынками, а также ряда договоров, предназначенных для защиты инвестиций от ограничений, налагаемых природоохранными законами или законами о правах рабочих. Вопрос о суверенитете как вопрос о восстановлении демократического контроля и противодействии систематическим нарушениям со стороны международного капитала становится, таким образом, классовым вопросом и основой нового интернационализма, базирующегося на «разрыве слабых звеньев цепи» и формировании показательных примеров для движений в других странах.

Мы все знаем о том, что суверенитет можно ассоциировать и с национализмом, расизмом и колониализмом. Однако здесь мы говорим о той форме суверенитета, который базируется на общих условиях существования низших классов. Это попытка переосмыслить понятия «народ» и «нация» в «пост-национальных» и пост-колониальных терминах, воспринимая его как зарождающееся сообщество всех людей, которые работают, борются и надеются, проживая на определенной территории — это потенциальный исторический блок, способный совершить социалистическую трансформацию. Это те, кого имел в виду Грамши, говоря о «современном государе», который «по необходимости должен быть глашатаем и организатором моральной и интеллектуальной реформы, что будет означать создание почвы для последующего развития коллективной национально-народной воли, ведущего к осуществлению более высокой и всеобщей формы современной цивилизации». Аналогичным образом концепция Делёза о «становящемся народе» указывает на тот факт, что «народ» не есть изначально заданная общность или «большинство», а есть результат комплексных и множественных процессов борьбы.

Восстановление народного суверенитета потребует также детально разработанного антикапиталистического нарратива, а не просто некой совокупности требований, направленных против мер жесткой экономии. Хотя «лево-кейнсианский» макроэкономический подход и является необходимым условием (в частности в том, что касается восстановления монетарного суверенитета и увеличения государственных расходов), но его одного недостаточно. Мы должны подумать о «продуктивном восстановлении» не только в терминах «восстановления экономического роста», но и в плане процесса трансформации, а также интенсивного противостояния капиталу на основе общественной собственности, самоуправления и внедрения различных форм рабочего контроля. Это должен быть одновременно процесс экспериментирования и обучения. Современные формы солидарности и самоуправления, альтернативные некоммерческие сети распределения, бесплатные услуги, дискуссии о принципах использования ресурсов государственного сектора и управления коммунальными службами — это далеко не единственные пути решения актуальных на данный момент социальных проблем. В данном случае мы имеем дело и с экспериментальным плацдармом, где тестируются альтернативные формы производства и социальной организации, основанные на «ростках коммунизма» и коллективном творчестве, а также — подлинных проявлениях сопротивления и повседневной солидарности, которую мы часто наблюдаем в Греции в ходе нынешнего «кризиса беженцев».

Государство

А как насчет государства, поскольку мы знаем не только, что государство не следует идентифицировать с правительством, но и то, что любая попытка «просто использовать» его будет противоречить интернализации прерогатив капитала и международных рынков. Государство действительно является «конденсацией классовых отношений», как говорил Никос Пуланзас, но это материальная конденсация, а не какая-то условность — именно государство воспроизводит стратегии, знания и дискурсы, о чем в свое время говорил Фуко. От системы правосудия, правоохранительных органов и парагосударственных разведслужб до анклавов, полностью подконтрольных ЕС или крупному бизнесу, государство обладает механизмами, способными контратаковать и которые даже не могут быть «использованы» для иной цели.

Нам нужна новая концептуализация, сочетающая вопрос о правительстве с чем-то близким к перманентной стратегии двоевластия.

Двоевластие в данном контексте — это не вопрос о «катастрофическом равновесии» или антагонистическом сосуществовании двух конкурирующих государственных форм. Это, скорее, касается новых форм народной власти, самоуправления, рабочего контроля, солидарности и координации, которые будут противостоять контратакам со стороны государственного аппарата и капитала даже после прихода левых к власти. Позиционная война необходима как до, так и после захвата власти — как длительный процесс борьбы, коллективного экспериментирования, реализации форм низовой власти, новых социальных конфигураций, параллельно с глубокими институциональными переменами, происходящими в форме Учредительного Процесса. В данном контексте двоевластие касается не только рабочих советов, но также и самоуправляемых предприятий, «больниц солидарности» и народных ассамблей. Это касается и необходимости тщательного изучения новых форм организации, возникших в движениях типа «Движение 15 мая», «Движение Площадей» и коллективных политических форм, которые в определенных аспектах преодолевают социальные и политические различия.

В такой перспективе нет определенного «момента» перехода от «радикального правительства» к «социалистической трансформации», а есть только неравномерный и противоречивый процесс, в ходе которого придется противостоять контратакам и сталкиваться с тем, что Жорж Лабика называл «невозможностью ненасилия». И это значит, что мы тоже столкнемся с тем, что на самом-то деле значит «заниматься политикой». Большая часть современных европейских левых с головой погружена в традиционную буржуазную политическую практику, основанную на дихотомии между парламентской или «национальной» политикой и повседневной борьбой, сопровождающейся профессионализацией политики.

Новая практика политики?

Нам необходима новая практика политики. Любая попытка радикальной трансформации должна базироваться на «коротком замыкании» между политикой и экономикой, что, по мнению Этьена Балибара, является сутью проекта Карла Маркса. Это предполагает отношение к экономике как к области политического вмешательства и экспериментирования; это заявление о том, что движения, представляющие рабочий класс, должны сказать свое слово в политике; это инициация новейших форм демократии снизу.

Все это также предполагает и то, что Ленин называл культурной революцией, а Грамши — этико-политической реформой — возникновением новых форм массовой политической интеллектуальности и нового коллективного этоса участия. Опять же здесь мы можем начать с формирующего и обучающего опыта современных движений, используя те методы, которые способствовали возникновению новых форм мышления, новой этики солидарности и сопротивления.

В то же время мы сталкиваемся с кризисом традиционной модели революционной организации, как и с кризисом модели широкого фронта и партии, которые раньше служили точкой соприкосновения различных движений и политических тенденций. Символичным в этом плане является пример СИРИЗы.

Я имею в виду не только ее политический разворот к политике мер экономии и капиталистической реструктуризации, но также и то, как СИРИЗа постепенно переставала быть демократической организацией и как ради консолидации партии группа лидеров оказалась фактически оторванной от остальных членов партии.

Формирование единого фронта не может быть простым повторением предыдущего опыта. И это не может представлять собой простую перегруппировку. Нам нужен «эпистемологический разрыв» в том, что касается самого нашего представления о фронте и партии. «Современный государь» может возникнуть лишь в результате процесса преобразования, глубокой трансформации и обучения на опыте политической самоорганизации современных движений.

Мы должны учиться на собственных ошибках, быть самокритичными и избегать надменного всезнайства, бюрократического мышления и теоретической лености. До сих пор нам так и не удалось создать чего-то вроде лаборатории новой политики (которая нам сейчас так нужна), демократического политического процесса, диалога, свободного от сектантства, коллективного экспериментирования и творческого подхода к политической борьбе. Что касается греческого кризиса, мы можем четко видеть, что проблема уходит корнями в неспособность левых сил (осознавших необходимость разрыва с еврозоной и освобождения от долгового бремени) начать в 2010-2011 процесс инкорпорирования новых форм организации, зародившихся в современных движениях.

Мы должны перестраивать, преобразовывать и заниматься экспериментированием, иначе все эти элементы, практики и опыт, которые могли бы стать частью нового исторического блока, так и останутся разрозненными. Антонио Грамши часто говорил, что исторические перемены происходят также и на молекулярном уровне. Понятие «молекулярный» в данном случае говорит о разнообразном, комплексном, множественном, нетелеологическом и недетерминистическом характере исторического процесса.

Знаменитые «Автобиографические заметки» Грамши из «Тюремных тетрадей» (Тетрадь 15) — это не только личные размышления на тему молекулярной трансформации (где автор размышляет о собственном пребывании в тюрьме, о своем выборе — не бежать из страны, а также о том, как несчастье может повлиять на человека), но это и небольшой трактат о молекулярных переменах в периоды поражений, небольших изменениях, которые в итоге ведут к новому соотношению сил. Его наблюдения, по-моему, имеют определенный резонанс в таких странах, как Греция:

«Не подлежит сомнению тот факт, что человек на пятом году уже не такой, каким он был на четвертом году, на третьем, на втором, на первом и т. д., это уже новая, совершенно новая личность, в которой прошедшие годы сломали нравственные тормоза, подорвали силу сопротивления, какими обладал этот человек в первый год».

И это значит, что в процессе любой перестройки радикальных левых необходимо быть внимательными и учитывать молекулярный уровень.

Новые формы организации, свойственные современным движениям (особенно касающиеся не имеющих представительства социальных слоев — безработных, прекарных работников и т. д.), новые демократические практики этих движений, формы политической самоорганизации, новые формы координации и солидарности, экспериментирование с новыми формами самоуправления, создание альтернативных средств информации и контрпропаганды, организация новых форм радикальных исследований — все эти аспекты сейчас важны, как никогда. Они также способны помочь нам переосмыслить принципы политической организации, рассматривая их сквозь призму необходимости молекулярной перестройки, коллективного демократического процесса, нацеленного на разработку альтернатив и новую коллективную политическую практику.

Коммунистическая или революционная политика, по сути, имеет прямое отношение к подземным течениям, выходящим на поверхность лишь в критические моменты, поскольку они фрагментированы и разрознены, что есть следствие препятствий, с которыми им пришлось сталкиваться в прошлом. Наша задача состоит в том, чтобы иметь терпение и извлекать уроки из собственных поражений, перегруппировываться, экспериментировать, переосмысливать все аспекты конъюнктуры (от молекулярных до «интегральных»), «организовывать хорошую встречу», как говорил Делёз, выводя эти подземные течения на поверхность.

Поражение греческих левых открывает перед нами период необходимости самокритики, рефлексии и экспериментирования с новыми формами политических фронтов и организаций, параллельно с попытками возродить движение сопротивления новой волне неолиберальных реформ. Мы должны бороться с коллективным отчаянием и усталостью и вернуть людям уверенность в возможность перемен. Это будет нелегко, и сравнить это можно с попыткой построить корабль, находясь уже в бушующем море.

Тем не менее это единственный способ и далее говорить «Нет»: нет — пессимизму, нет — капитуляции, нет — поражению. Как много лет назад писал греческий поэт К. Кавафис:

«Однажды отказавший не раскается.
И, если его снова спросят, он снова скажет «нет».

Автор статьи: ПАНАГИОТИС Сотирис
Переводчик: Дмитрий КОЛЕСНИК
Оригинальный текст: The Bullet