Переломным этапом в судьбе России стало XIX столетие, обозначившее победой над европейским воинством Наполеона нравственное величие русского народа и обнажившее восстанием декабристов глубокие противоречия в российском обществе. Рост антагонизмов в русском мире побуждает представителей его просвещенных кругов направить свой разум на познание духовных оснований российской исторической практики, на осмысление и развитие ее идейных потенциалов. Концентрация интеллектуальных усилий российского общества приводит к формированию русской национальной философии: возникнув в XVIII веке в качестве духовной особенности светского стиля жизни «просвещенной» Российской империи, она получила всестороннее развитие в следующем столетии. Русская философская мысль обретает в тот период нравственную зрелость, идейную самостоятельность и выступает в качестве «рационально-логической» версии светского уклада российской действительности, дает интеллектуальную проекцию первооснов русского мира в исторических условиях формирования многонационального состава Российской империи.

Без должного развития философской мысли невозможна полноценная реализация «имперского проекта» в организации общества как многонациональной социальной системы. Российский мыслитель становится «русским философом», когда своей любовью к мудрости утверждает Правду Русской Земли как жизненного пространства многонационального социальной общности. Традиционные общества способны успешно жить без философского осмысления исторической практики; но инновационный социум, нацеленный на всемирную перспективу, может плодотворно развиваться лишь при существенной опоре на философский разум. Поэтому всякая империя, отвергающая в осуществлении государственной политики наставления философской мысли, приближает этим свой исторический крах: не столько военная сила, сколько философская мудрость обеспечивает процветание империи в мировом сообществе, намечая силой общественного интеллекта генеральные проекты претворения разумного будущего страны.

В Новое время развитие мировой цивилизации преодолевает власть традиций в организации социальной реальности, представленных догматическим строем религиозного сознания, и утверждает идейной опорой общественной практики научно-философский интеллект, способный силой логики очистить государственный разум от исторических заблуждений и обеспечить поступательное движение социума к лучшему будущему. Укрепление в российском обществе идейных оснований светского рационально-философского самосознания, относительно свободного от диктата средневекового религиозно-догматического мировоззрения, связано прежде всего с творческой деятельностью основоположника отечественной науки М.В.Ломоносова, свободного философа Гр.С.Сковороды, общественного деятеля и мыслителя-гуманиста А.Н.Радищева. Если Ломоносов внедряет в социальную практику России исследовательскую логику научного разума, а Сковорода своей концепцией трех миров намечает предельные основания рационального понимания мировой целостности, то Радищев в трактате «О человеке, о его смертности и бессмертии» стремится раскрыть основы одухотворенной природы человека.

Проблема исторических перспектив развития русского мира стала достоянием мысли широких кругов российского просвещенного общества в первой половине ХIХ века, узаконившего на Венском конгрессе 1814-1815 годов новые границы Европы и наметившего созданием монархического «Священного союза» консервативный курс развития европейских стран, в реализации которого Россия играла ведущую роль. Разработка рациональных проектов российского будущего разделила русское интеллектуальное сообщество на западников и славянофилов, на приверженцев «европейского выбора» и сторонников самобытного курса развития страны. Согласно воззрениям славянофилов, духовной основой самобытной жизни российского общества является православно-соборная, всемирно-братская культура восточнославянского этноса. Эта идейная установка русской жизни послужила исторической предпосылкой возникновения в русской интелектуальной среде оригинальных концептальных систем, стремящихся более системно выразить своеобразие российской действительности в контексте общемировых тенденций социального развития.

Прозападная трактовка генерального курса исторической жизни России в современном мире получила социально-философское обоснование в публицистическом творчестве П.Я.Чаадаева, В.Г.Белинского, А.И.Герцена, Н.П.Огарева, Н.Г.Чернышевского и других общественных деятелей ХIХ столетия. Их мировоззренческая позиция определялась идеей универсального единства мира, системным выражением которого служит научно-философский разум, раскрывающий диалектическим или метафизическим строем мысли общую логику поступательного развития человеческого сообщества.




Одним из первых философских опытов оправдания «общеевропейского курса» в развитии российского общества стали «Философические письма» П.Я.Чаадаева, написанные на французском языке в конце 20-х годов XIX века и впервые обнародованные в 1836 году русским переводом первого письма на страницах журнала «Телескоп». Общий смысл посланий Чаадаева связан с призывом к российскому обществу перейти от традиционного уклада жизни к инновационному, основанному на личностном самосознании и научно-философском мышлении и получившему плодотворную апробацию в европейской социальной среде (См.: Литература: 2. Чаадаев П. Я. Избранные сочинения и письма. − М., 1991. – 560 с. – с.36).

Историческая жизнь общества являет собой сочетание общих и особенных начал человеческой природы, выражающих духовную сущность коллективной жизни людей и отличительные черты их взаимодействия с окружающей средой, разделяющей людские массы на этнокультурные общности с особыми нравственными укладами. «Народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей – годы» (2: 28). Сознательный характер народной жизни предполагает опору коллективных действий людей на исторические традиции предшествующих поколений, когда даже мечты о лучшем будущем отталкиваются от достижений прошлого, выражают преемственность с прошлым опытом. Чтобы историческая деятельность народов была продуктивной, надо закреплять в их памяти каждый значительный шаг практических действий определенной идеей (2: 146-147).

Однако в русской истории, по оценкам Чаадаева, отсутствует такая преемственность идей, духовная связь поколений в обогащении совместной жизни, когда каждое новое поколение отметает опыт своих предков и пишет историю с «чистого листа», демонстрируя этим нравственный разрыв между мечтой и действительностью и порождая собственными действиями хаос в обществе. Из-за отсутствия духовной преемственности между поколениями «русские» не накапливают позитивные традиции совместной жизни и потому не принадлежат ни Западу, ни Востоку и вообще выпадают из исторического хода времени, существуя в одиночестве над мировой историей, представляя что-то ей чуждое, несовременное, отсталое (2: 25). В этом отчуждении от всемирного социально-исторического процесса Россия оказывается белым пятном, провалом на карте духовного прогресса рода человеческого, заколдованным царством, где нет разумного порядка и властвует хаос.

Русские люди, обладая каждый в отдельности практической энергией, упорством и смекалкой, оказываются в коллективной жизнедеятельности безразличными к совместному благу, не способными к претворению общей цели, лишёнными коллективного разума, словно их души поражены тайным изъяном. Текучесть, аморфность, зыбкость русской жизни делает её чем-то эфемерным, неким иллюзорным существованием, мало отличимым от небытия: именно о такой реальности древний представитель греческой мудрости говорил как о реке, в воды которой нельзя попасть и единожды, ибо та «река» являет собой лишь непрерывное «становление», первородную стихию различий. Русская жизнь предстает в оценках Чаадаева как лишённая внутреннего импульса первоматерия, бескачественная первородная стихия, ещё не оплодотворенная идеальной силой мирового Логоса (2: 27).

Русский мир, полагает мыслитель, являет в своем коллективном естестве наиболее простое, первородное, сугубо детское состояние человеческой души, в переживаниях которой отсутствует смысловое единство и обнаруживается растерянность перед миром, царит бесцельность в восприятии окружающей действительности. «В наших головах, - утверждает он, - нет решительно ничего общего, всё там обособленно и всё шатко и неполно. Я нахожу даже, что в нашем взгляде есть что-то до странности неопределенное, холодное, неуверенное, напоминающее обличие народов, стоящих на самых низших ступенях социальной лестницы» (2: 30). Российская социальная реальность являет собой вполне наглядное выражение стихии случайного бытия, живущего не по законам разума и внутренней необходимости, а по воле внешних обстоятельств и субъективного произвола, напоминая своими особенностями быт кочевников. Эта «беспочвенность», нравственное «безумие» нашего совместного существования превращает русскую землю в абсурдную реальность, где всё живет иллюзорной жизнью, не по закону внутреннего разумения, а по прихоти внешнего соизволения, когда причины и следствия теряют свой разумный порядок, меняются местами и события начинают идти в обратном направлении, завершаясь исходным «началом», убогостью неокультуренного существования, пустотой первичного хаоса. «Мы подобны тем детям, которых не заставляли самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего у них нет ничего, всё их знание на поверхности, вся их душа – вне их. Таковы же и мы» (2: 28).

В силу простейшего, детского склада русской души, не приученной к самостоятельной деятельности, Россия, считает П.Я.Чаадаев, не произвела никаких духовных приращений к нравственному опыту мировой цивилизации: всё в русском мире чужое, привнесённое, заимствованное, не самобытное. Располагаясь между культурными мирами Запада и Востока, Россия могла бы сочетать дух как той, так и другой цивилизаций, но оказалась совершенно неспособной к этому (2: 31). В попытке объяснения такой непродуктивности русской жизни мыслитель развивает культурно-историческую концепцию общественного развития, когда результаты практических действий народных масс определяются их творческим началом, самодеятельным душевным порым исторической юности. У русских же, по мнению Чаадаева, не было полноценной юности с её страстными желаниями и красочными мечтами, перечеркнутыми монгольским нашествием и последующей двухвековой кабалой, наложившей сумрачные черты на русское мировосприятие. Эта закрепощенность русского духа была усугублена тяжелым характером северной русской природы, препятствующей росту разнообразия жизненных интересов.

Единственно характерной «традицией» русской жизни оказалось, говоря слогом Чаадаева, первобытное «дикое варварство», которое и стало исторической судьбой русских людей, намертво прикипев к их младенческим душам. Не «общее благо» русской земли и уж тем более не благо всего человечества тревожат и волнуют русскую душу, а сиюминутная прихоть, зов плоти, заглушающий и голоса предков, и трубные гласы будущего, отделяя нас от всего цивилизованного сообщества. Весь мир, по оценкам Чадаева, собрался для русских в одну точку настоящего «мгновения». Для нас, как сказал современный поэт-песенник, «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». Подобная инфантильность русских масс, не ведающих уроков прошлого и не знающих перспектив будущего, грозит привести русский мир к исторической катастрофе, обернуться гибелью Россию.

Жизнь любого общества определяется его включенностью в общемировой процесс: лишь причастность народов к всеобщему делу преображения земного бытия силой своего духа придаёт их жизненным силам неувядаемый характер, наделяет их даром вечной молодости. Однако историческая судьба русского народа, по мнению Чадаева, выделяет его среди других сообществ, представляя русскую жизнь в качестве отрицательного примера будущим поколениям (2: 28). Таким русским уроком человечеству должна стать картина пагубности бессознательной жизни людей. Лишь нравственная сила взаимного общения и ясность коллективного со-знания придают самобытный характер народной жизни, когда духовная суть человека, обновляясь и возрождаясь в детском естестве, разрастается и углубляется в неразрывной связи поколений, в преемственном развитии духовного наследия предков.

«Дикое варварство» социального детства русского народа, отягощённое «наслоениями» подневольной юности, бесправностью русских людей в наследовании достояния предков, трансформировали процесс русского духовного взросления, придав ему существенно прерывистый характер, когда каждое новое поколение русского люда должно было заново возрождать свои родовые корни. Лишь удары военного молота пробуждали в русских людях угасшие родственные чувства, заставляя их вспомнить о своих корнях, о законах духовного родства, о странной исторической судьбе, объединившей русский люд сугубо внешним образом - не богатством совместных достижений, а общностью бед и невзгод, о которых хотелось бы забыть, но которые постоянно напоминают нам о нашей духовной незрелости, социальной несамостоятельности. Но в этом процессе постоянного восстановления духовных скреп русской исторической жизни обнаруживается и позитивная сторона, связанная с пробуждением «креативной способности» русской души.

Психотерапия, рекомендуемая Чаадаевым для изживания детской патологии русской души, носит образовательный, воспитательно-просветитєльский характер и предполагает переработку российским обществом всего духовного опыта мировой цивилизации Таким образом, главным разумным императивом русской жизни должна стать идея всемирного и всемерного «просвещения». Стремясь к максимально полному обоснованию своей стратегии «образовательного перевоспитания» России, автор «Аполлогии сумасшедшего» указывает на различие между любовью к истине и к родине. «Не чрез родину, а через истину ведет путь на небо» (2: 142-143). Чаадаев признает правомерным не всякий патриотизм, а лишь «разумный», основанный на познании истины.

Можно согласиться с мыслителем, что познание истины – это путь восхожения человека к Богу, благую волю которого люди постигают силой веры и размышлений. Но помимо небесной воли богов есть еще земная жизнь рода человеческого, направляемая личностными убеждениями и приоритетами коллективного разума людей, практическим выражением которых и становится родина как одухотворенное пространство их совместных действий. Люди не могут претендовать на самостоятельное постижение воли богов, но судьба родины как средоточия их общей воли вполне доступна их разуму: поэтому в реальной жизни родина выше «абстрактной истины» философствующего ума. Патриотизм – это прежде всего чувство неразрывной связи индивида с судьбой родины как пространства его разумного общения с другими индивидами, составляющими вместе единый народ

Намеченная «басманным философом» образовательная стратегия приобщения русского люда к современной цивилизации на основе освоения им истин чужого опыта не решает коренной проблемы русского мира: этот путь лишь придает более системный характер прежней русской традиции использования чужих открытий, оставляя русскую душу несамостоятельной и внешней в отношении собственной сути, лишь прикрывая ее пустоту бесконечным процессом погони за тенью чужого разума. Подобная погоня не только не продуктивна в бесконечном своем содержании, но она и не особенно нужна для плодотворной жизни отдельных народов, в том числе и русского, ибо история мирового сообщества лишена органического единства, неразрывной духовной связи и преемственности, реализуясь в действительности как сотрудничество разных национальных культур и отвергая претензии каких-то этнических сообществ на безусловную значимость их нравственных откровений. Этот фундаментальный факт мировой истории об относительной независимости жизненных програм отдельных народов нашел религиозно-символическое выражение в легендарном предании о Вавилонском столпотворении и разделении рода человеческого на национальные объединения, питаемые из единого духовного источника, но приносящие на древе жизни разные плоды. Такая многоликость мировой культуры с её довольно несхожими плодами оказывается во многом глобальной проекцией разноликих свершений русской истории, которая лишь обнажает в концентрированном виде общий недостаток современной цивилизации - её внешнюю закабалённость и телесную расщеплённость.

Поэтому «образовательный путь» восстановления деятельных потенциалов русской души на основе усвоения разумного опыта мировой истории предполагает не столько присвоение русским людом чужого опыта, которым просто сочится историческая жизнь России, сколько пробуждение в российской действительности русской созидательной воли, возрождение русской духовной сути, творческой самости. Для этого не нужно бросаться в погоню за всемирным опытом человечества, а следует обратиться к истокам русской исторической драмы и вновь повторить все её уроки, раз-говорить все её эпизоды, чтобы в них выговорить главную боль русской души и определить её нравственную суть, ныне придавленнуюю грузом внешних обстоятельств. Требование древнеантичной мудрости – «Познай самого себя» – становится ныне и для русского народа определяющим принципом в претворении разумного будущего. И в этом преодолении русской душой своих внешних деформаций мы приобщимся к реализации общекультурной задачи воспитания человечества на основе внутреннего духовного самоопределения. «Прежде всего … надо понять, в чём дело, в чем заключается это воспитание человечского рода и каково занимаемое нами в общем строе место» (2: 27).

Вся суть тысячелетней истории России связана, по оценке Чаадаева, с приоритетным развитием материальных условий человеческой жизни, для которых духовные начала служили лишь вспомогательным средством существования. Культивирование телесных потенциалов народной жизни проявилось в русском мире в особом почитании ратного дела, в воспевании воинского долга и солдатской доблести как наиболее заметных проявлений нравственной стойкости и физической мощи людей. Самым явным свидетельством материального настроя русской души стал культ Земли. Помимо художественных образов, связанных с поклонением Земле как матери-кормилице русского народа, ради которой всякий русский без остатка должен отдать все силы и жизнь, сама действительность преподносит пространственную ширь «русской земли» как главную ценность русского мира. «Чтобы заставить себя заметить, − отмечает П.Я.Чаадаев, − нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера» (2: 32).

Русская слабость и русская сила существуют в одном и том же – в нашей исторической особенности, которую мы не хотим замечать. Н.Бердяев охарактеризовал эту особенность как «ушибленность пространством». Русский человек в своем детском мировосприятии живёт чувственными различиями наличной действительности, руководствуется пространственной конфигурацией телесного бытия, а не духовной связью исторического времени. Гегель же подчёркивал, что опространствленность - это способ реализации природного существа, а не духовно-исторической жизни общества. В этом плане русский человек - это неискушенный, естественный человек, дитя природы, не ведающее законов социального времени. Естественность, натуральность русского люда проявляется в таких чертах, как искренность, простота и доверчивость, открытость чувств, эмоциональная непосредственность поступков. Данные качества русской души и определили пространственную ширь русского мира.

Русские не видят и не хотят знать логики времени: они живут сегодняшним днём, «здесь и сейчас», не ведая общей динамики исторической жизни как духовного продвижения от прошлого к будущему. Время же, согласно Платону, - это действительный, подвижный образ вечности, т. е. единство бытия, его внутренняя основа. Поэтому оказывается, что русские знают в основном внешнюю сторону действительности, непосредственно данную в чувственном, детском переживании, но не постигают внутреннюю основу, историческую преемственность и последовательность, доступную лишь логическому мышлению. А без исторической связи времён нет и порядка в практической деятельности, нет продуктивного труда как сознательной организации времени, как целенаправленного созидания будущего. Поэтому так актуальна для России проблема освоения западной «логической культуры» как методического орудия углубления общественного сознания и утверждения своего коллективного опыта на разумных началах западной цивилизации. «Это идеи долга, справедливости, права, порядка…. Вот она отмосфера Запада» (2: 29).

Согласно Чаадаеву, все историческое величие России было порождено русской покорностью внешним повелениям природной и социальной необходимости, но не самодеятельным усилием свободной русской души. «Наше могущество держит в трепете мир, наша держава занимает пятую часть земного шара, но всем этим, надо сознаться, мы обязаны только энергичной воле наших государей, которой содействовали физические условия страны, обитаемой нами» (2: 156). Однако «покорность» - это естественный закон детского склада русской души в её обращенности к Богу, но не в попустительстве властям и обстоятельствам, не в примирении с бессмысленностью окружающей действительности, с бесцельным прозябанием русского народа.

Русский народ, считает Чаадаев, чтобы выдержать все напасти судьбы, должен прежде всего победить самого себя, преодолеть свою детскую доверчивость, но не путем её подавления, а посредством духовного преображения, через прояснение своей натуры логикой всемирного разума, через уяснение идеального смысла своей исторической жизни. «Одна идея, пронизывающая всю вашу жизнь, должна всегда стоять перед вами, служить вам светочем во всякое время дня. Мы являемся в мир со смутным инстинктом нравственного блага, но вполне осознать его мы можем лишь в более полнорй идее, которая из этого инстинкта развивается в течение всей жизни» (2: 44). Поэтому исторический путь утверждения русского народа в мировом сообществе проходит через философское самопознание, через преданную любовь к истине и родине как практической реализации русской идеи, через систематическое просвещение русского люда.

Чаадаев выступает как идеолог прозападного курса в развитии России. Обращаясь к образу Петра Первого как главного творца имперской России, он признает правомерность его радикальных действий в отношении российского прошлого. «Петр Великий нашел у себя дома только лист белой бумаги и своей сильной рукой написал на нем слова Европа и Запад; и с тех пор мы принадлежим Европе и Западу» (2: 146). Но исторический реализм и интеллектуальная культура вынуждают Чаадаева признать в российсмкой действительности и другие возможности, связанные с традициями восточных и северных народов. «Мы просто северный народ и по идеям, как и по климату, очеь далеки от благоуханной долины Кашмира и священных берегов Ганга. Некоторые из наших областей … граничат с государствами Востока, но наши центры не там» (2: 150). Необходимо обогатить отзывчивую природу русской ментальности не только логикой индивидуального самосознания Запада и традиционной сплоченностью коллективной воли Востока, но также упорством и изобретательностью народов Севера.

Органом разума в практике повседневной жизни людей служит родной язык. Поэтому культура русского слова должна стать главным орудием русского просвещения и нравственного возрождения. Укрепление в жизнедеятельности русских масс коллективного разума предполагает прежде всего более строгое и ответственное вербальное поведение людей, максимально упорядоченное их отношение к родному языку как средству ретрансляции интеллектуальной энергии народа. Чудесный дар предков, о котором грезит русская душа, - это, по мнению Чаадаева, русское слово, чистоту которого нужно беречь как высшее достояние русского гения (2:139). Поэтому генеральной стратегией в деле нравственного возрождения и всемерного просвещения русского народа становится лингвистическая практика, т. е. вполне сознательная вербальная деятельность каждого русского человека и целенаправленная языковая политика государства в совершенствовании языков всех народов России. Слово, по оценке Чаадаева, «есть действующая сила речи, Глагол творящий» (2: 160). Родная речь - это внешнее выражение разумных потенциалов народа, утверждающее его особый путь в окружающем мире. «Поэтому космополитическое будущее философии пустая мечта» (2: 98).

В рассуждениях Чаадаева о разумных перспективах нравственного самоопределения России в современном мире просматриваются диалектические черты всемирно-исторического процесса, включающего четыре этапа духовного взросления цивилизованного сообщества. Первый из них обозначен полусознательной природой российского социума, представляющего в современном мире первобытную стихию жизни народов времен «дикого варварства», когда людские массы метались в поисках своей «земли обетованной». Затем натупает период возвышения традиционных цивилизаций Востока, нацеленных на поддержание собственными действиями равновесия мировой целостности и направляемых идеей глобального синтеза бытия на основе углубления и генерализации разумных начал их жизненного опыта. Третий этап характеризует современную эпоху расцвета западной цивилизации, нацеленную на стирание нравственных различий между народами на основе универсализации христианской идеи духовного братства людей и освоения ресурсов окружающей природы аналитическим усилием исследовательской мысли, постигающей практические пути претворения «счастья» на земле. «Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе. … Первым выступил Восток … затем пришел Запад со своей всеобъемлющей деятельностью, свои живым словом и всемогущим анализом, овладел его трудами, кончил начатое Востоком и, наконец, поглотил его в своем широком обхвате» (2: 148-149).

Согласно пониманию Чаадаева, восточный мир утверждал приоритет в организации бытия духовного начала, что не характерно для крайне суровых условий жизни северных народов России. Рассматривая «географический фактор» в качестве главного основания исторической деятельности русского народа и отмечая «северный характер» русской земли, существенно осложняющий жизнь людей и требующий от них особой сплоченности и личного мужества, Чадаев должен признать отличие русского мира не только от духовных традиций Востока, но также от индивидуалистических установок Запада, исповедующего силовую стратегию жизни. Поэтому главная задача России заключается не столько в освоении всего идейного наследия народов Запада и Востока, сколько в его творческом развитии, углублении и совершенствовании духовного опыта человеческой цивилизации, что, возможно, и определит четвертый цикл истории мирового сообщества и конечный настрой исторической жизни русского народа. «Настоящая история этого народа, - пророчествует Чаадаев, - начнется лишь с того дня, когда он проникнется идеей, которая ему доверена и которую он призван осуществить, и когда начнет выполнять ее с тем настойчивым, хотя и скрытым инстинктом, который ведет народы к их предназначению. Вот момент, который я всеми силами моего сердца призываю для моей родины» (2: 148).

Главное в развитии народа - это постижение деятельной субстанции своей идентичности в мировом сообществе, познание разумного смысла своей исторической жизни, осознание нравственного значения собственных действий в общемировой практике человечества. «Дело в том, что значение народов в человечестве определяется лишь их духовной мощью и что то внимание, которое они к себе возбуждают, зависит от их нравственного влияния в мире, а не от шума, который они производят» (2: 47).

Если П.Я.Чаадаев в понимании исторических проблем российского общества и осмыслении его перспектив в современном мире исходит из общей логики развития человеческого сообщества на основе углубления интеллектуальных ресусов общественной практики, наиболее успешно освоенных народами европейской культуры, то Н.Я.Данилевский намечает цивилизационную модель социальной истории человечества и стремится обосновать особый характер исторической жизни России. Он хочет раскрыть самобытную логику исторической судьбы России, выделяющую ее среди других стран и обусловленную своеобразием русской культуры.



Общественное движение славянофилов в лице А.Ст.Хомякова, И.B.Киреевского, К.С.Аксакова, И.САксакова, Ю.Ф.Самарина, Н.Я.Данилевского и других представителей русской культуры XIX ст. развивало учение о самобытном характере исторической жизни России. Наиболее заметной особенностью российского общества, отличающей его от стран европейской культуры, была православная вера русских народных масс. Однако эта лежащая на поверхности русского повседневного быта черта мало что говорила об исторических перспективах развития российской державы в мировом сообществе.

Наиболее удачной попыткой целостного понимания цивилизационного своебразия российского социума в мировом сообществе стала социально-историческая концепция Н.Я.Данилевского, представившая социальную историю человечества как реализацию этно-культурных типов коллективной деятельности людей (См. Литература: 1. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М., 2003 – 560 с.). В своей теории культурно-исторических типов он утверждает локально-исторический характер общественной жизни и раскрывает этнические корни человеческой культуры, устанавливает своеобразие основных типов жизненных стратегий народов в развертывании исторической практики. «Всему живущему... дается известная только сумма жизни, с истощением которой они должны умереть... История говорит то же самое о народах» (1: 79). Содержание мировой истории рисуется им как процесс рождения, развития и умирания этнокультурных сообществ, самобытных «культурно-исторических типов» совместной жизни людей. На этом фоне возникает фундаментальная проблема истории человечества - о возможных факторах его бесконечного прогресса.

Реализм в восприятии действительности заставляет Данилевского признать, что среди всех «исторических событий» лишь «смерть» может служить всеобщей мерой объективного описания жизни человеческих сообществ (1: 85). Даже христианство с его возвышенной идеей вселенской любви - это лишь особый фактор в нравственном развитии человечества. По его мнению, позитивным прообразом исторических путей общественной жизни выступает индивидуальная жизнь человека. «Как в развитии человека можно различать или три возраста... или четыре (детство, юность, возмужалость, старость), или даже семь (младенчество, отрочество, юность, молодость, или первая пора зрелости, возмужалость, старость и дряхлость), так же точно можно отличать и различное число периодов развития в жизни исторических племен» (1: 87).

В процессе осмысления исторических закономерностей Данилевский различает народы «исторические», проявившие самобытный характер своей воли в развитии человечества, и «этнографические», бессознательно участвующие в мировом процессе как пассивный человеческий материал. Деятельность самобытных народов обладает внутренней устремленностью, качественным единством, что и позволяет рассматривать их жизнь как локальный образ всемирной истории человечества. Необходимой основой этой самобытной жизни народов служит их душевная сила, выражающая способность духа подчинить своей власти разнообразие телесных влечений и направить энергию индивидов в единое русло коллективных действий (1: 118-119).

Среди исторически сильных этносов он особо выделяет народы творческие, утверждающие новые направления практической деятельности людей и определяющие качественное развитие человечества. «Эти культурно-исторические типы, или самобытные цивилизации, расположенные в хронологическом порядке, суть: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский, или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) ново-семитический, или аравийский, и 10) германо-романский, или европейский. К ним можно еще, пожалуй, причислить два американские типа - мексиканский и перуанский, погибшие насильственной смертью и не успевшие совершить своего развития. Только народы, составлявшие эти культурно-исторические типы, были положительными деятелями в истории человечества» (1: 92). Период расцвета, максимальной практической реализации духовных потенциалов народной жизни выражается в форме «цивилизации». Но рядом с позитивными творцами мировой культуры живут и действуют этнические сообщества с разрушительным зарядом души, разум которых жестко обусловлен их природным единством и предназначен историей для очистки жизненного пространства от устаревших форм. Таковы «гунны, монголы, турки, которые, совершив свой разрушительный подвиг, помогши испустить дух борющимся со смертью цивилизациям и разнести их остатки, скрываются в прежнее ничтожество. Назовем их отрицательными деятелями человечества» (1: 94).

Согласно теории Данилевского, основанием созидательных возможностей общества выступают разумные сочетания противоположных начал человеческого духа, несколько ограниченные в своем единстве внешними условиями исторической жизни народов. Внутренние основания исторической практики раскрываются как единство всемирных и локальных, объективных и субъективных потенциалов человеческого духа, оплодотворенных творческой способностью людей и закрепленных идейным смыслом религии и искусства, политики и экономики. В религиозной и художественной деятельности выражаются творческая суть человека и основные потенциалы его духовных способностей – познавательных, оценочных и волевых, вырастающих из идеального корня личной веры. Внешнее сочетание этих личностных начал человеческого духа закрепляется в коллективной практике народных масс рациональным регламентом политического искусства, нацеленного на утверждение единства государственной жизни, и развивается посредством дифференциации частных потребностей людей в процессе расширения масштабов их хозяйственно-экономической деятельности.

Осмысливая ход развития мировой культуры, Данилевский подтверждает верность логических выводов гегелевской философии в понимании истории как движения мирового духа от внешнего тождества через внешнее различие к внутреннему единству противоположностей. Древневосточные цивилизации Египта и Вавилона, Китая, Индии и Ирана сконцентрировали и выразили с максимальной полнотой первородную субстанцию человеческой культуры, представленную в круговороте противоположных сил созидания и разрушения, жизни и смерти. Ментальный потенциал этих культур носил «синкретичный», качественно недифференцированный характер, в котором различия касались лишь степени относительного возвышения того или другого начала (1: 455).

Качественное расчленение первичного тождества мировой культуры осуществляется одухотворенной историей человечества в формировании еврейской, греческой и римской цивилизаций, развивших, соответственно, идеальные смыслы религии, искусства и политики. Если евреи и греки пестовали и развивали внутренний потенциал человеческой жизни, то римский характер ковался как внешнее единство звеньев одной цепи, как политическое торжество коллективной воли. Не пророки и гениальные честолюбцы управляли римским обществом, а Закон общего повеления римских граждан.

Различные народы в процессе углубления субъективных оснований своей исторической деятельности и укрепления разумной воли в преобразовании действительности могли развивать одно или несколько элементарных качеств духовно-практической жизни людей, формируя наряду с «синкретическим» также «одноосновные» или «многоосновные» культурно-исторические типы общества. Первой формой интегрального, синтетического типа культур выступает «двуосновная» романо-германская цивилизация - духовная наследница Греции и Рима, взращенная разумным единством политики и искусства. Неразвитость в германо-романской цивилизации потенциалов религиозной и хозяйственной культуры обнаруживается в противоречиях между универсализмом католицизма и индивидуализмом протестантизма, между социальным равноправием и экономическим неравенством граждан. «По всем этим причинам должны мы установить за германо-романским культурно-историческим типом название двуосновного политико-культурного типа с преимущественным научным и промышленным характером культуры в тесном смысле этого слова» (1: 462).

Такой вывод русского мыслителя о недостаточном развитии в германо-романском мире хозяйственно-экономической сферы общественной жизни покажется современникам несколько странным на фоне его дальнейших успехов в совершенствовании производственных технологий и в реализации торговой экспансии. Однако эти «успехи», как известно, основываются на «конкуренции», социальной борьбе между производителями за источники сырья и рынки сбыта продукции, нередко перерастающие в настоящие войны с разрушением всех достижений человеческой культуры. Именно это «неразумие» западной экономики и послужило социальной причиной рождения марксистской теории социального прогресса человечества, нацеленного на построение коммунистического общества социальной справедливости, основанного на коллективной собственности в организации общественного производства. Нынешние успехи социалистического Китая на этом пути говорят о правильных оценках Данилевским природы и недостатков западной, германо-романской цивилизации.

Наиболее перспективной по возможностям саморазвития является, согласно Данилевскому, славянская культура и, прежде всего, русская, целостная по своей сути, вбирающая в себя искусство и религию, политику и экономику (1: 489). Конечно, вывод мыслителя о гармоничности русской цивилизации был очень сильной идеализацией реального состояния дел в российском обществе, даже сегодня не сумевшем освоить премудрости политической и хозяйственной деятельности. Правда, тот недавний исторический провал, в который рухнула Россия в конце прошлого века, был подготовлен «безумными действиями», если не сознательным предательством, нашей правящей элиты. Единственным социально оправданным и эффективным способом устранения таких провалов, как показал отечественный опыт «социалистического строительства» советской России после разрушительных лет первой мировой и гражданской войны, а также возрождения страны после страшных потерь в войне с европейским фашимзмом и японским милитаризмом, является проведение государством плановой экономической стратегии развития общества на основе коллективной собственности на средства производства. Но Кремль больше доверяет западным теоретикам, чем живому опыту своего народа.

При обосновании исторических перспектив русского мира Данилевский указывает прежде всего на глубину его религиозных чувств, взлелеянных христианским человеколюбием и православной терпимостью. Столь же прочной традицией обладает политическая самоотверженность русских масс в защите родины, преданность русского народа своей верховной власти. Многовековой опыт также показал русскому народу продуктивность и жизнестойкость «общинного» землевладения как основы своей экономики, защитившего народ от вымирания в самые тяжкие лихолетья, обеспечившего хозяйственную самодостаточность российского общества. И лишь сфера «культуры», художественного творчества, познавательной и технической деятельности, полагает мыслитель, не получила в России должного развития (1: 475).

Но именно этот, казалось бы, незначительный изъян русской жизни и стал, судя по всему, главной причиной исторической катастрофы России в первые десятилетия XX века, когда недостаток творческих ресурсов обернулся всенародной трагедией. Слабость государственного разума обнаружилась прежде всего в разрушении общинного землевладения: массовое недовольство обезземеленных крестьян усилило деструктивные процессы в российских городах и обрушило в итоге политическую систему самодержавия. В годы Советской власти осуществляется подрыв религиозно-соборных устоев русской жизни, практическим итогом которого стал развал советской политической системы, утратившей живые связи с коренными запросами людских масс. Постсоветский период российской истории тоже оказался лишенным позитивного смысла и был связан с подавлением интимных струн русской «духовности», с разрушением в наших душах «художественного мировосприятия», с насаждением в обществе чудовищных образцов технотронной нравственности, основанной на принципах простоты и насилия.

Таким образом, рассмотрение позиций П.Я.Чаадаева и Н.Я.Данилевского в осмыслении исторической судьбы России обнаружило между ними не только различия в оценке прошлого страны, ничтожного в трактовке одного и вполне достойного в понимании другого, но также и совпадение взглядов в признании творчества главным ресурсом поступательного развития российского социума. Эта идеология творчества приобретает ныне судьбоносное значение для будущего России. Творчество должно стать ныне генеральной идеей русской исторической практики. Основным способом реализации культуросозидающей деятельности общества является образование, которое и составляет духовную суть всякой разумно организованной коллективной жизни людей (1: 481). Образование - это универсальный способ выявления в людских массах наиболее одаренных личностей, призванных духовно облагораживать своих соотечественников и способных повести их по пути социального прогресса.

Идеальным средоточием самобытного потенциала народного духа служит родной Язык, который и выступает интеллектуальным орудием объединения усилий людских масс в достижении исторических целей, в разумном преображении действительности. Творческая сила любой культуры напрямую зависит от совершенства языкового инструментария общественной практики: язык определяет духовное величие нации. Поэтому первым из основных законов исторического развития человечества выступает в теории Данилевского требование языкового единства всякого самобытного культурно-исторического типа общественной жизни людей (1: 95). Следовательно, законы функционирования Языка и определяют историческую логику общественного прогресса, обеспечивая со-гласие народов в претворении истины, в нравственном совершенствовании социального бытия. «Итак, или положительная деятельность самобытного культурно-исторического типа, или разрушительная деятельность так называемых бичей Божьих, предающих смерти дряхлые (томящиеся в агонии) цивилизации, или служение чужим целям в качестве этнографического материала - вот три роли, которые могут выпасть на долю народа» (1: 94).

Литература:
1. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М., 2003. – 639 с.
2. Чаадаев П. Я. Избранные сочинения и письма. − М., 1991. – 560 с.

Лев Александрович ГОРЕЛИКОВ

Часть 1

Часть 2