Я ТОСКУЮ ПО РОДИНЕ…

Александр МАСЛОВ



Не так уж важно с чего начать. Пожалуй, с этой акварели, которую после долгих поисков обнаружил-таки в Сетях. Хвала разуму, что открыл чудо информационного общения - Интернет! Если б только им еще и пользовались по уму-сердцу. А то ведь часто несет он чушь с дурью или преступным умыслом. Правда, здесь о другом. Видел такие смоленские деревеньки вплоть до 70-х годов прошлого века. Позднее стало еще хуже. Они попросту исчезли – Глотовка, Алексеевка, Сельцо, Токарево, Погибелка … Без счета. И за каждым большая история своей судьбы. «Услышь меня хорошая, услышь меня красивая», «Куда б ни шел, ни ехал ты…» - из этих деревень. Та, что на акварельном рисунке - из 1943 года. Западный фронт. Скорее всего, она уже в вечности. Но осталась песня. И не только. Жмем сцепление…

У каждой народной песни отыщется автор. Настоящий. Если поискать. Иного не бывает. Помним из Святых Книг: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И без Него ничто не начало быть...» (Иоанн 1:1). Как помним и то, что сам человек являет Божье подобие. Верим. Но, увы, не каждый. Сколько угодно и от обратной стороны. Правил ведь без исключений тоже не бывает. Такой вот пример дуализма…

Возвращался из старого дедова дома под Киевом. В метро тесновато и шумно. На одной из станций кто-то из выходящих резво, с вызовом и явной радостью завопил: «Слава Украине!» Открывалась пора майданных скачек - с кастрюлями на головах. Кто-то отозвался. Большинство молча опустили глаза долу или сунули руку в карман. Фигуру складывать. Кто-то шумно выматерился. На этой же станции с небольшим потоком в вагон влился старик, на которого нельзя было не обратить внимание. Высок, статен - следы явной военной выправки в уже давнем прошлом. В руке пакет, который держал за одну ручку. Вторая, отвисшая в сторону, как бы ненароком намекала на сложные житейские обстоятельства времени. Прижало. И вдруг запел уже глуховатым, но все еще уверенным и когда-то поставленным, явно хорошо тренированным голосом:

…Этим утром холодным и ранним.
Я тоскую по родине,
О родной стороне моей.
Я теперь далеко-далеко
В незнакомой стране.
Я тоскую по русским полям.
Мою боль не унять мне без них…

Народ стих, осознав, что произошло что-то совсем уж из ряда вон. Только ветер с шумом рвался в приоткрытое вагонное окно, нарушая ту тишину. Это был публичный вызов. Без комментариев, протеста, звука соплей и возмущенной патриотической ругани. Привычная в иных случаях ситуациях, явно не вписывалась в навязанное «украинское правильное поведение». Всем все было понятно, складываясь в иллюстрацию к популярному дурашливому стишку: «Дедушка в поле гранату нашел. Сунул в карман и к соседу пошел…». Или как там? Как выглядит такая находка в поле, хорошо знаю. И последствия таких сюрпризов тоже при мне. Давно и прочно.

Как и романс, которого не мог не знать: знакомился с его историей, исполнителями. Не ведал только, что картинка акварельного аватарного рисунка к этим заметкам принадлежит его же автору. Если честно, не знал и того, что художник-поэт отмечен целой серией военной графики из хорошо знакомых и мне самому мест. Странных. По крышу забитых информационными пластами, не только часто непонятными, но и намеренно скрытыми. Как вроде бы в мелочах, так и в очень больших их срезах. И эти строки из романса – всего лишь подтверждение сказанному.

В моей собственной судьбе это всего одно из многих, но в котором прошли часть детства и юности. То, которое заложило пути будущего, побудило оценивать мир и в нем происходящее с не совсем привычных для многих иных судеб позиций, и даже вырабатывало привычку к собственным оценочным подходам. Когда все последствия грузишь только на себя, ни с кем не советуясь, и никого не спрашивая. Обычная история в семьях кадровых военных. Когда понятие дисциплины, порядка, привычки принимать самостоятельные решения прикладывается не только к служебным занятиям отца, но и к отношениям внутри самой семьи, происходящим за ее рамками.. Когда живешь пожарными переездами с места на место. В годах без приживленного родового угла, при отрезанном кружке близких людей. И в окружении тех, с кем знакомишься, оценивая каждого по его собственным местечковым понятиям и такой же морали. А он смотрит на тебя как на чужака. Когда, бывало, неслось злобное шипение в спину - ненавижу таких! А ты не можешь понять, в чем, собственно, твоя вина. Плохо это или хорошо?

Время хоть и не очень быстро, но расставляет все по своим местам – кого в верные друзья, а кого в стойкие недруги. С искренней благодарностью или с вдруг вспыхивающей былой и ничего не прощающей неприязнью - к конкретно кому-то или чему-то. Увы, до сих пор. Кого-то обидел ты – по подростковой дурости, кто-то тебя. Что-то не можешь принять из принципиальных соображений. Обычное дело, когда за собственными плечами уже были и следы Берлина – они долго выковыривались из меня моими университетскими преподавателями, которые не могли, понять откуда в моей фонетике следы немецкого – айне, майне, кляйне, швайне… Вперемешку с луганским степным – ну «шо, хлопци, приїхали?», и с легко читаемым московским «аканьем». Чтобы приживить безупречный, без излишних вопросов французский. В его образцовой фонетической чистоте и практическим знанием удержания в узде. В случае чего. С тогда еще неведомой для меня самого целью. Изначально – еще с ельнинской школы, не очень любимого. И потому довольно тупо в меня въезжавшего. Но ежедневные два, а то и четыре учебных часа с Полиной Иосифовной Заславской, что любила поминать «ну и противный же был мальчик» одного из своих учеников – великого шахматиста Бориса Спасского, с майором Г.Хоршуновым и полковником Бондаренко, применявших проверенную жизнью практику кнута и пряника, делали свое дело. Относя сказанное всего лишь к всплеску эмоций. Но правда и то, что потом – по маршрутам жизненного пути с удивлением увидел, насколько много чего важного и нужного заложили в меня эти люди. И все пригодилось. Особенно в оценках сложностей происходящего вокруг.

Но здесь речь о художнике с характерной севрюцкой внешностью, которую не спутать ни с какой другой. Хотя бы потому, что сам такой же.

Что за сюврюки? Для начала - название села, что совсем рядом с изображенным на затравочной акварели. Не исключаю и того, что это оно и есть. Пути Господни, как известно, неисповедимы. Сталкивался с такими вроде бы случайными совпадениями много раз. Чешешь затылок в удивлении и принимаешь неожиданность, как говорится, к сведению. Относя такие чудеса к изначально прописанным матрицам судьбы, что не только исполняются в деталях, но и наводят на размышления.

Так вот, в Ельне у нашей семьи родственников не было. Зато были однофамильцы. По полицейскому учету еще из царских времен – насчитывалась целых тринадцать семей. И с портретным типом, как у нашего художника–поэта. След древней охранно–сторожевой службы однородцев, подконтрольных боярину Микуле Маслову и много чего еще. Разговор долгий. Но здесь он не в тему, разве чтобы обратиться к странностям неожиданных совпадений.

Так вот, с давних царских времен и позже названием Севрюки метилось село, что ровно на меже Ельнинского и Дорогобужского уездов. Сегодня перепахано снарядами – на территории нынешнего артиллерийского полигона. Селений с таким названием, хотя точнее пограничных застав, в том числе со времени Московского княжества, если не задолго до него, во множестве разбросано по Среднерусской возвышенности. След казацкой погранично-охранной государевой службы. И таких в изобилии, включая смоленскую Ельню. Есть и множество иных – от Волги до Буга. Их основатели, будучи выходцами из междуречья нынешних Амударьи и Сырдарьи, отметились знаменитым черниговским культовым центром, Киево-Печерской Лаврой, вблизи которой присматривали за переправой через Днепр, а также литературной русской основой, с ее глубокими корнями неизвестно откуда всплывшей традицией, известной под названием «Слова о полку Игореве..». Такой подход многое в таких странностях объясняет. Начиная от черт портретной внешности до формы отечественных храмов и глубин литературного русского слова.

Сегодня накопилось достаточно оснований, чтобы заявлять подобное с достаточной степенью уверенности. Но эта заявка все еще для самостоятельных исследований. И ельнинское давнее, и близкое минулое в нехилом этом ряду. Хотя бы потому, что и Чернигов, и Киев, и Брянск выставлены по одной дороге, по одному деснянскому шляху. Если еще не забыто хотя бы это. Не говоря о другом – что и почему связывает хотя бы эта древняя наша дорога.

В том числе через этого человека, что на портрете из семидесятых годов прошлого века. Знакомьтесь, это автор акварели, помещенной нами на открытии этих заметок. Хотя в информационных завалах заблудиться легко, но это точно художник Георгий Леонидович Храпак (1922-1974), что родился в Киеве, в сорок первом закончил художественную школу в Москве - училище памяти 1905 года, где учился у известного мастера П. И. Петровичева, судьбу которого в свою очередь определил художник В.В.Верещагин. Тот самый, что намек на уровень школы. После призыва в армию девятнадцатилетний Георгий Леонидович направлен в студию военных художников имени М.Б.Грекова. С нее - на фронт. По своей военной специальности. Кто сказал, что сердце губит свой талант в бою? Все как раз наоборот. Где-то приблизительно вот так, как на этом рисунке, она и выглядела его боевая позиция (рис.В.Цигаля). Фронтовые рисунки и графические серии Леонида Храпака с сорок первого экспонировались на всех выставках Студии Грекова военного времени. А еще его выставляли «Огонек», «Смена», вся газетная периодика. И это была его фронтовая служба.

О том, что есть такой художник, знал давно, наверняка видел его работы в залах «Третьяковки» и Пушкинского музея, которые визуально проштудировал еще в школьные годы – они были относительно недалеко от дома московских моих деда и бабушки, у которых отмечался в дни коротких школьных каникул.

Но, понятно, и в мыслях не было, что этот мастер крепко завязан на Ельню как местом послевоенной службы моего отца. Пока не увидел рисунок с авторский пометкой: «Ельня. Улица Сапожная. !943 г. Западный фронт». По содержанию это очень далеко от сексуального бреда развращающего «московского акционизма», который заявит о себе еще не в далеком будущем. Когда честолюбцы начнут ради славы прибивать свои помидоры к брусчатке Красной площади. Как по мне, я этого «не так сели», трогать бы не стал. И даже стыдливо огораживать. Пусть себе сидит, наслаждаясь славой, знаком персонального протеста и его демонстрацией. Пока не отсохнут– либо голова, либо им же прибитое. Его выбор.

А то, что на рисунке просто блокнотная зарисовка фронтового работяги, который, зная цену фронтового времени, спешит уловить вокруг себя каждую деталь, каждую мелочь. И вложить некий смысл. Хотя можно было спуститься вниз по улице – метров на триста, к берегу Десны и представить разнесенную нашей артиллерией в пух гитлеровскую передовую. За два года до Г.Храпака закрепила во времени американская фотохудожница Маргарет Бурк-Уйд. После публикации ее снимков союзник вроде бы всерьез озаботился открытием второго фронта. Или привычно сделал вид. Ему не привыкать. Нам тоже.

Храпак выбрал этот сюжет. В городе, в котором обозначен перелом в двух тяжелейших войнах – с Наполеоном в 1812 году со всей тотально помогавшей ему Европой. И гитлеровской Германией. Если точнее, то опять же со всей Европой. Оно и больнее, и точнее. В конце концов, выбор темы и определение степени ее накала всегда остается за автором. Такие детали – знак мастерства. Очень большого, что не мной замечено. А здесь еще и в привязке к тому чтобы помнили и знали, как оно все было. И не знаком авторской шизофрении, чтобы выпятить самого себя, а на самом деле. Как после жесткого артобстрела выглядит улица с единственным оставшимся на ней домом, и такой же елью. С ее в дым посеченными густыми косяками осколков ветвями. Мелкие детали войны и знак большого мастерства. Не случайно остановил свой взгляд именно на этом ельнинском дереве. Почти иллюстрация к стихам великого ельнинца: «Я ельнинский ельник увидел во сне, И сонную Ельню на сонной Десне. У каждого дома, у каждых ворот Стоял на часах… « (Михаил Исаковский). Других домов нет – выбиты снарядами, выжжены огнем. !943 год в канун предосеннего дня второго своего освобождения. Хорошо знаю и помню это место, на которое он «положил свой глаз профессионала. В чудом уцелевшем в войнах единственном на всей улице доме долгое время местился районный военный комиссариат. Военкомат, если по скороговорному. Место знакомое, потому что семьей жили мы как раз напротив него. Правда, уже в то время, когда улицу уже отстроили и немного привели в порядок.

Но полностью отвечала названию, указному на рисунке Георгия Храпака. Эта второе – по Ельне, наше обиталище было чуть скромнее первого по улице Советской, но, как решили на семейном совете - удобнее. Единственное, что крепко не устраивало отца, ее название. Поэтому он приложил свои усилия к ее переименованию. С тех пор улицу именуют Гвардейской. И постепенно она оформилось в то, что сегодня обозначают почти схожим с матерным заграничным словом бренд. Вот только сама Ельня нового времени некой ментальной конструкцией – если следовать заграничному понятию, таковой так и не стала. Мало что изменилось и в ее общественном сознании. Потому что одновременно с переименованием некто тайком спилил эту единственную тогда на всей улице елку, несмотря на фронтовые ее раны, уже изрядно обросшую молодой порослью. Но если сама елка ожила, то местное сознание загрузло и даже откровенно, извините, опаскудилось, о чем ниже.

Чуть в лучшем состоянии из войны вышел центр города, что отчетливо читается в других рисунках фронтового художника из ельнинской его серии. Улица Советская. Таковая и ныне. Даже узнается тот электростолб, на котором в мое уже время крепили стандартный уличный динамик, по которому страна сообщила миру о своем выходе в космическое пространство. Об открытии ею космической эры. При обкатке только что купленного родителями серьезного взрослого велосипеда - к дню рождения натолкнулся на одногодку из параллельного класса Володю Володченкова. Широко распахнув глаза он прокричал мне: «Кати «к столбу». Там такое передают! Человек в космосе!». Но здесь о другом. Смоленская его серия ценна напоминанием, говоря словами маршала К.К.Рокоссовского, что «…Немцы завязли в Смоленском сражении. Если смотреть на вещи в развитии, то гитлеровский план «молниеносной войны» затрещал». Цена – на ельнинской серии художника.

Вот почему, увидев очередного знакомца и на этом рисунке, воспринял его как знак того, что вроде бы еще не все потеряно. Искренне верю. Глядя на этот послефронтовой вид одного из древнейших городов Руси, невольно вспомнил и горький вывод еще одного великого ельнинца: «Так ли, нет - сказать,- не знаю, Только мне от мысли той Сторона моя родная Показалась сиротой…» (Александр Твардовский). Эта тема горького сиротства легко читается и по другим работам мастера живописного цеха.

Вот еще один его рисунок, в которым, хоть и не сразу, но все ж таки разобрался. Речь о Воскресенском соборе, вид которого уже не раз представлял читателю в фотографиях американки Маргарет Бурк-Уайд. Это он тоже, но не после боев осени сорок первого, уже по сорок третьему году. Размолочен снарядами, но устоял под военным огнем, что позволило сразу после военных действий привести здание церкви в узнаваемое состояние. Я видел его в относительно нормальном виде, отданном под какой-то склад, несколько лет ходил мимо него в школу. При этом и в голову не приходило, что был тот короткий путь от одного памятника путь от одного памятника еще одному великому ельнинцу до другого - ему же. Моей школе. Речь об известному всему миру железнодорожном чиновнике М.И.Глинке. Не принято было, при царях, музыкальное дарование, даже великое, считать достойным дворянина занятием. Музыкальные гении числились либо по военной службе, либо по разного рода ведомствам. Но зато часто достигали значимых результатов по обоим ветвям своих занятий. Это сохраненный художником вид Соборной церкви Воскресения Христова, вместе с местной синагогой - закрыли в 1929 году «по решению трудящихся». Документ утвержден, видел, секретарем горсовета Козловым. О козлиную эту обглоданность спотыкаешься в нынешнем городе едва ли не на каждом шагу.

При этом и звука нет о том, что церковь поставлена в 1857 году, повторимся, в память о великом композиторе. Его именитой сестрой, Людмилой Ивановной Шестаковой – тоже далеко не последним деятелем отечественной культуры. При утверждении решения о закрытии эта деталь даже не рассматривалось. Как понимаем, думать о такого рода деятелях в масштабе и значении было явно некому. Сегодня тоже не особо разгонишься. Все революции заламывают на этот свои цены. Цветные не исключение. Таким революционным отзвуком стало распоряжение ельнинского руководителя А.Паршина об окончательном сносе в 1969 году ельнинской соборной церкви. Снесли. А что касается местной синагоги, то уважаемый Козлов по малолетству и полной своей необразованности даже не задумался «при решении вопроса», откуда она здесь и каковы обстоятельства этого ельнинского явления. Умышленно снесено и многое другое. Скажем, уничтожен дом, в котором фельдмаршал М.Кутузов отдал приказ о завершении той давней уже кампании. Инициаторы не ведали, что творили? Это объясняет многие нынешние ельнинские проблемы. К тому, что привычное обвинение во всех бедах кого угодно, только не самих себя, намеренное вранье. Бревно в своем глазу напоказ выставлять не принято.

Удивительней другое. Директивные документы чаше всего касаются всех. Исключения особо оговариваются. Но всегда списывается на распоряжение московских властей. К тому, что во всех смоленских районных городах такие памятники более или менее сохранилось. Ельнинские зачищены под гребенку. О том, что город явно имел совсем иной вид, свидетельствует выставочная работа Георгия Храпака. Вот эта. Отчетливо видно, что многое разрушено и разбито, но вид города при этом сохраняется. Отчетливо читается купол Воскресенского храма и колокольня при нем. Целые. И множество иных, исчезнувших после войны кирпичных строений, которые, скорее всего, тупо разобраны. Такого нет ни в Дорогобуже, ни в Рославле, ни тем более в Вязьме. Видно, что город восстанавливали наспех, ничего не жалея и явно не думая сохранности построенного в давние времена. Откуда такие немилость и страсть?

Явно не особо беспокоились и о сохранении центральной части города, что и видим еще на одном из акварельных рисунков Г.Л. Храпака. Смотрим, сравниваем с тем, что сохранено, думаем, оцениваем. Все это та же самая Ельня. Та же самая помянутая выше Советская, Только мысль уже иная и при вглядывании в очертания остатков ее строений.

По двум этим ельнинским акварелям еще военного времени отчетливо видно, что Георгий Храпак формируется как мастер городского пейзажа. И ельнинские его фронтовые впечатления сыграли в этом выборе собственной главной темы далеко не последнюю роль, что высоко оценено. Ведь они до сих пор на хранении в экспозиции мирового уровня отечественных хранилищ. Более ста работ мастера в «Третьяковке», в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина, Музее истории и реконструкции Москвы, Центральном Музее Советской Армии – ныне Вооруженных Сил. После войны он много пишет Москву, Питер, Ярославль, Кострому, Баку, Бухару, города и местечки Швеции. Но в началах, повторимся, отметилась послефронтовая смоленская Ельня. Как предтеча главной творческой линии, ее зачин. Видный мастер городского пейзажа организовал в Москве несколько персональных выставок. Заслуженный художник РСФСР.

Короче. Георгия Леонидовича Храпака смело можно включать в нехилый список ельнинских крестников, в перечислении которых великое множество неординарных личностей. По творчеству которых можно изучать ход войны. Удивляет то, что в самой Ельне о существовании такой именитости, как и множества иных в привязке к городу, никто, похоже, даже не подозревает, что случай этот далеко не единичный. Такова местная память, давно ставшая традицией, в чем убеждался бессчетное число раз, и продолжаю отыскивать тому подтверждения. Вызывающе неблагодарного беспамятства. Много чаще, чем того хотелось бы. Или не хотелось бы вовсе. Не получается.

В еще фронтовой 1944 год его фонт брал Бухарест. Взятие и освобождение – понятия принципиально разные. Как здесь правильнее - не знаю. Или дипломатично, как в известной песне М.Исаковского – «медаль за город Бухарест»? Смотрим саму медаль. Все-таки «За взятие». Но оно было странным. Вот фотография, что сделана в этой самой столице. Дома целы. Офицеры без оружия. Настроение оптимистичное. Тянет к лирике. И в сложном ее настрое художник-боец едва перешагнувший свои двадцать лет пишет письмо в Москву свой любимой. Под настроение получается стихами. И даже вроде бы неплохо. Настолько, что он сам несет творение местной именитости – Петру Константиновичу Лещенко, ресторатору и певцу. Но встречает жену мировой именитости - урожденную одесситку Веру Георгиевну Белоусову (1923-2008) и смущенно передает ей свой эмоциональный стихотворный экспромт. Певица, бегло прочитав изложенное на листе бумаги для рисунков, сразу же помчалась к Жоржу. С требованием немедленно сочинить музыку. Что и сталось. Георгий Ипсиланти (1906-1994), одесский ее земляк из Измаила, представитель знатного греческого рода, о чем сыну постоянно, но без особого успеха напоминали родители. Тот выбрал путь импресарио - организатора концертов группы Петра Лещенко, его акоммпаниатора и, между делом, талантливого композитора. Эта его работа, изначально представлявшая письмо художника своей любимой девушке в России стала настолько популярной, что имя автора стихов как-то незаметно, но очень даже быстро затерлось, выветрилось из памяти - и слушателей, и исполнителей, и долгое время считалась классикой народного творчества. Точнее белогвардейского, хотя песня написана советским патриотически настроенным офицером. Такое случается не так уж и редко. Путь каждому изначально определяют небеса. Увы, или к счастью. Есть ли на этом снимке Ипсиланти, так и не рискнувший вернуться в Россию после вынужденной свой румынской иммиграции, не знаю. Но Лещенко, Вера и Жора Храпак в центре группы. Все трое рука об руку. О жизни каждого, из имевших отношение к созданию этого песенного шедевра, можно писать роман. Или размышления о причинах обрушения Союзного нашего государства, в которых отношение к людям - власти и, точнее, ее демонстративно верных слуг, сыграло совсем не последнюю роль.

Этот снимок, для памяти и семейного альбома, как понимаю, сыграл в жизни Георгия Леонидовича трагическую роль. Он стал «для органов» наглядным подтверждением контактов художника с Петром Лещенко, который по выводу следствия имел связи с гитлеровскими офицерами. А как могло быть иначе? в оккупированном городе - при занятиях певца с мировой известностью ? В этом разбираться не стали.

После войны, когда за межу времени ушли и его Австрия и Германия, когда художник вписывал себя в мирную жизнь Москвы на Сретенке. В своем Луковом переулке. Дом сохранился. Это у Чистых Прудов, у нынешней стации метро «Тургеневская», что почти в самом столичном центре. К нему пришли с обыском и обвинением в нелояльном отношении к советскому правительству, и в публично где-то высказанных проамериканских настроениях. Где, как и что в постановлении об обыске и аресте, подписанном в 1948 году начальником отделения отдела (так в тексте – А.М.) МГБ Московской обрасти подполковником Зюскиндом – малограмотном и к тому же с отчетливым нарушением основных юридических норм, не поясняло ровным счетом ничего. Классическое ОБС – одна баба сказала. Или ее вынудили что-то нужное сказать? Ни доказательств, ни каких-то вменяемых пояснений. Читал, анализировал, удивлялся. И сожалел, что такой поворот судьбы выпал на долю мастера, которого осудили на пять лет, но выпустили сразу же после смерти Сталина. Берия, которого мы и сегодня воспринимаем почти всегда в хрущевской версии, подписал распоряжение отпустить офицера и художника-фронтовика домой. И даже без малейшего поражения в правах, что стыдливо указывало на признание полной невиновности. В предъявленном. И Зюскинда, скорее всего, тогда же погнали. Известной метлой.

Что произошло? Ничего особенного, рядовой житейский эпизод. Заурядный в своей обыденности революционный след, когда во власть – в любых ее видах и иерархических степенях лавиной устремляется стаи всякого рода собчаков и придурков, которые охотно верят издаваемым ими звукам, и готовы натянуть кастрюлю на голову при первых же звуках собачьего призыва. Разобраться в таких проявлениях обыденности часто не очень просто. Потому что с одной стороны подпирает очевидная необходимость назревших давно изменений бытия, с другой - честолюбие вовремя сообразивших, Что пришло время, потирая руки, пользоваться моментом, чтобы не упустить случай. Кто-то таким образом демонстрировал лояльность новым временам, кто-то свою профессиональную состоятельность, заведомо, если не зная, то догадываясь, что для него лично наступили сложные времена и нужно любым способом доказать, что ты сможешь верно соответствовать изменившимся правилам игры. Натыкался на это бессчетное число раз. Да разве сегодня не то же самое? Повсеместно.

Не случайно помянутый нами выше великий русский поэт-песенник в своем еще из царских времен полудетском стихотворении заметил:

«Или честных людей не осталось в России?
Или нет патриотов, а есть шулера?
Или сгинули честные люди большие?
Или полной разрухи настала пора?..» (Василий Лебедев-Кумач).

Более чем актуально. Но разве сегодня не то же самое? Обо что споткнулся мой земляк Георгий Храпак, боевой офицер и незаурядный художник, гадать не буду. Да и мало интересно. Больше противно и гнусно. Лучше обратим внимание на другое обстоятельство из этой же жизни. Из относительно недавнего нашего прошлого.

Смотрим еще на один снимок и представляем, что на этот свеженький китель авиационного инженера к окончанию боев в Берлине еще будут прикреплены восемнадцать боевых орденов и медалей. Это мало сегодня поминаемый актер театра и кино. И не говорите, что не помните. На запущенные им в мир «Я сказал тебе не все слова», «Веснушки», «Московские окна» и множество иных, кем только не петых и не перепетых откликались сердца миллионов слушателей. Да и сегодня они не равнодушны к творчеству из минувших лет. Михаил Михайлович Новохижин. По окончанию войны украинский земляк Георгия Храпака – из Феодосии, был направлен на доучивание в Академию имени Н. Е. Жуковского. Заметив его там - на любительской сцене, две театральных супервеличины Е.Д.Турчанинова и А.А.Яблочкина настояли на переводе офицера в Театральное училище имени Щепкина (курс В.Н.Пашенной). По его окончанию в 1949 году Новохижина по той же счастливой протекции зачислили в труппу Малого театра, где он сыграл более 40 ролей. Известен по фильму «Срочно, секретно — Губчека» и ряду иных, но больше все-таки как задушевный песенный исполнитель.

Похоже, что эта фотография из семейного альбома большого артиста прошла через какие-то потрясения. Ее легко восстановить в начальном виде. Но эти обрезанные края придают снимку шарм сложности - из времени и судьбы. Поэтому его оставляют в том виде, в каком снимок сохранился. Не будем исправлять его и мы. Почему обратили внимание на Михаила Михайловича? Он долгое время дружил с Георгием Храпаком и многое сделал для восстановления авторства его знаменитого романса. Говоря о поэтическом даре своего рано ушедшего друга - в возрасте всего 52 лет, на пике творчества, он заметил: его пели и поют, а это замечательно, когда человек может оставить после себя песню. Можно сказать лучше? И нужно ли? ▲ август 2018 г .Смоленск.

МАСЛОВ Александр Федорович, журналист, писатель.