СТАЛИН И ВЕТЕР ИСТОРИИ. Ч.1

Однажды Сталин сказал, что после его смерти на его могилу нанесут много мусора, однако ветер истории его развеет. Всё так и вышло, как предвидел вождь. Не прошло и несколько лет, как один из главных «стахановцев террора» 1930-х годов Н. Хрущёв (именно на его запросе увеличить квоты на расст­рел Сталин написал: «Уймись, дурак») начал поливать вождя грязью. Хрущёв не был первым в этом пла­не: систематический полив Сталина (правда, вперемежку с реальной критикой) начал Троцкий, ну а не вышедший умом бывший троцкист Хрущёв оставил только полив. Затем к Хрущёву в качестве «мусорщи­ков» присоединились наиболее рьяные из «шестидесятников», ну а о диссидентах, «певших» под чужие «голоса» и «плывших» на чужих «волнах», и говорить нечего — они были частью западной антисоветской пропаганды.

Перестройка ознаменовала новый этап в шельмовании Сталина. Здесь, однако, не Сталин был главной ми­шенью, а советский социализм, советский строй, советская история, а за ними — русская история в це­лом. Ведь заявил же один из бесов перестройки, что перестройкой они ломали не только Советский Со­юз, но всю парадигму тысячелетней русской истории. И то, что главной фигурой слома был выбран имен­но Сталин, лишний раз свидетельствует о роли этого человека-феномена не только в советской, но и в русской истории — сталинизм, помимо прочего, стал активной и великодержавной формой выживания русских в ХХ в. в условиях исключительно враждебного окружения, нацелившегося на «окончательное решение русского вопроса» — Гитлер в этом плане вовсе не единственный, просто он — по плебейской манере — громче всех кричал, повторяя то, чему набрался у англосаксов. («Рухнул СССР, разрушен совет­ский строй. Казалось бы, советофобы могут успокоиться по поводу Сталина и СССР. Ан нет, неймётся им. Правда, нынешние десталинизаторы — фигуры в основном фарсово-одиозные, глядятся мелко даже по сравнению с перестроечной шпаной. На экранах телевизоров кривляются убогие социальные типы вроде полуобразованного пафасно-фальшивого публициста, академика-недоучки с ухватками стукача, алкоголи­ка с претензией на роль международного дельца и прочая бездарь. Тут поневоле вспомнишь Карела Чапека («они приходят как тысяча масок без лиц» — о саламандрах) и Николая Заболоцкого («Всё смеша­лось в общем танце,/ И летят во все концы/ Гамадрилы и британцы,/ Ведьмы, блохи, мертвецы… / Канди­дат былых столетий,/ Полководец новых лет,/ Разум мой! Уродцы эти —/ Только вымысел и бред»).

Действительно, иначе как бредом не назвать то, что «ковёрные антисталинисты» подают в качестве «ар­гументации». Это либо сплошные, на грани истерики эмоции в духе клубной самодеятельности с выкрика­ми «кошмар», «ужас», «позор», очень напоминающими шакала Табаки из киплинговского «Маугли» с его «Позор джунглям!», — эмоции без каких-либо фактов и цифр. Либо оперирование фантастическими циф­рами жертв «сталинских репрессий»: «десятки и десятки миллионов» (почему не сотни?). Если на что и ссылаются, то на «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. Но Солженицын-то был мастер легендирования и за­готовки «подкладок». Например, он не претендовал в «Архипелаге…» на цифирную точность; более то­го, выражался в том смысле, что указанное произведение носит, так сказать, импрессионистский харак­тер. Подстраховался «Ветров» — вот что значит школа.

А ведь за последнюю четверть века на основе архивных данных (архивы открыты) и наши, и западные (прежде всего американские) исследователи, большинство которых вовсе не замечены в симпатиях ни к Сталину, ни к СССР, ни даже к России, подсчитали реальное число репрессированных в 1922-53 гг. (на­помню, кстати, что, хотя «сталинская» эпоха формально началась в 1929 г., по сути, только с 1939 г. можно формально говорить о полном контроле Сталина над «партией и правительством», хотя и здесь были свои нюансы), и никакими «десятками миллионов» или даже одним «десятком миллионов» там и не пахнет.

За последние годы появились хорошо документированные работы, показывающие реальный механизм «ре­прессий 1930-х», которые как массовые были развязаны именно «старой гвардией» и «региональными ба­ронами» вроде Хрущёва и Эйхе в качестве реакции на предложение Сталина об альтернативных выборах. Сломить сопротивление «старогвардейцев» вождь не смог, но точечный (не массовый!) удар по их шта­бам нанёс. Я оставляю в стороне борьбу с реальными заговорами — противостояние Сталина левым глоба­листам-коминтерновцам, как и Троцкий, считавшим, что Сталин предал мировую революцию и т.п. Таким образом, реальная картина «репрессий 1930-х» намного сложнее, чем это пытаются представить хулите­ли Сталина; это многослойный и разновекторный процесс завершения гражданской войны, в котором соб­ственно «сталинский сегмент» занимает далеко не бoльшую часть.

Аналогичным образом проваливается второй главный блок обвинений Сталина — в том, как складывалась в первые месяцы Великая Отечественная война: «проморгал», «проспал», «не верил Зорге», «верил Гит­леру», «сбежал из Кремля и три дня находился в прострации» и т.п. Вся эта ложь давно опровергнута до­кументально, исследователи об этом прекрасно знают — и о том, что Сталин ничего не проспал, и о том, что на самом деле никогда не верил Гитлеру, и о том, что правильно не верил Зорге, и о реальной вине генералов в канун 22 июня. Здесь не место разбирать все эти вопросы, но от одного замечания не удер­жусь. Уж как зубоскалили антисталинисты над заявлением ТАСС от 14 июня 1941 г.; в заявлении говори­лось, что в отношениях СССР и Германии всё нормально, что СССР продолжает проводить миролюбивый курс и т.п. «Мусорщики» трактуют это как «глупость и слабость Сталина», как «заискивание перед Гитле­ром». Им не приходит в голову, что адресатом заявления были не Гитлер и Третий рейх, а Рузвельт и США. В апреле 1941 г. Конгресс США принял решение, что в случае нападения Германии на СССР США бу­дут помогать СССР, а в случае нападения СССР на Германию — Германии.

Заявление ТАСС фиксировало полное отсутствие агрессивных намерений у СССР по отношению к Герма­нии и демонстрировало это отсутствие именно США, а не Германии. Сталин прекрасно понимал, что в не­избежной схватке с рейхом его единственным реальным союзником могут быть только США, они же удер­жат Великобританию от сползания в германо-британский антисоветский союз. И уж, конечно же, нельзя было допустить неосторожным движением, к которому подталкивал русских Гитлер, спровоцировать воз­никновение североатлантического (а точнее, мирового — с участием Японии и Турции) антисоветского блока. В этом случае Советскому Союзу (относительный военный потенциал на 1937 г. — 14%) пришлось бы противостоять США (41,7%), Германии (14,4%), Великобритании (10,2% без учёта имперских владе­ний), Франции (4,2%), Японии (3,5%), Италии (2,5%) плюс шакалам помельче. Кстати, с учётом этих цифр и факта решения Конгресса США очевидна вся лживость схемы Резуна и иже с ним о якобы подго­товке Сталиным нападения на Германию в частности и на Европу в целом.

Есть один чисто психологический нюанс в обвинениях научной и околонаучной братии в адрес Сталина. Во всём, точнее, во всём, что считается отрицательным в правлении Сталина (положительное проводит­ся по линии «вопреки Сталину») винят одного человека как якобы наделённого абсолютной властью, а потому всемогущего. Но, во-первых, Сталину удалось упрочить свою власть лишь к концу 1930-х годов; до этого — борьба не на жизнь, а на смерть, хождение по лезвию, постоянная готовность отреагировать на радостный крик стаи: «Акела промахнулся». Война — не лучшее время для единоличных решений. Ну а период 1945-1953 гг. — это время постоянной подковёрной борьбы различных номенклатурных группиро­вок друг с другом — и против Сталина. Послевоенное 8-летие — это история постепенного обкладыва­ния, окружения стареющего вождя номенклатурой (при участии определённых сил и структур из-за рубе­жа); попытка Сталина нанести ответный удар на XIX съезде ВКП(б)/КПСС (1952 г.) и сразу после него окончилась смертью вождя. Таким образом, в реальной, а не «профессорской» истории, по поводу кото­рой Гёте заметил, что она не имеет отношения к реальному духу прошлого — это «…дух профессоров и их понятий,/ Который эти господа некстати/ За истинную древность выдают», Сталин никогда не был аб­солютным властелином — Кольца Всевластия у него не было. Это не значит, что он не несёт личную от­ветственность за ошибки, жестокость и пр., несёт — вместе с жестокой эпохой, по законам и природе ко­торой его и нужно оценивать.

Но дело не только в этом. Простая истина заключается в следующем: тот, кто руководил коллективом хо­тя бы из 10 человек, знает, что абсолютная власть невозможна — и она тем менее возможна, чем боль­ше подчинённых. Бoльшая часть тех, кто писал и пишет о Сталине, никогда ничем и никем не руководи­ли, не несли ответственности, т.е. в этом смысле суть люди безответственные. К тому же на власть они нередко проецируют свои амбиции, страхи, претензии, желания, «сонной мысли колыханья» (Н. Заболоц­кий) и, не в последнюю очередь, тягу к доносительству (не секрет, что больше всего советскую эпоху Сталина и КГБ ненавидят бывшие стукачи, доносчики, ведь легче ненавидеть систему и её вождя, чем презирать собственную подлость — вытеснение, понимаешь). Абсолютная власть — это мечта совинтел­лигенции, нашедшая одно из своих отражений в «Мастере и Маргарите»; помимо прочего, именно поэто­му роман стал культовым для совинтеллигенции (а «Записки покойника», где этому слою было явлено зеркало, — не стали). Сводить суть системы к личности одного человека — в этом есть нечто и от соци­альной шизофрении, и от инфантилизма, не говоря уже о профессиональной несостоятельности.

Можно было бы отметить и массу иных несуразностей, ошибок и фальсификаций «наносчиков мусора» на могилу Сталина, но какой смысл копаться в отравленных ложью и ненавистью, замешанной на комплексах и фобиях, мозгах? Интереснее разобрать другое: причины ненависти к Сталину, страха перед ним целых слоёв и групп у нас в стране и за рубежом, страха и ненависти, которые никак не уйдут в прошлое, а, на­против, порой кажется, растут по мере удаления от сталинской эпохи. Как знать, может это и есть глав­ная Военная Тайна советской эпохи, которую не дано разгадать буржуинам и которая висит над ними по­добно «дамоклову мечу»?

Нередко говорят: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты». На самом деле человека в не мень­шей степени определяют не друзья, а враги: «Скажи мне, кто твой враг, и я скажу тебе, кто ты». Пораз­мышляем о Сталине сквозь призму ненависти к нему и страха перед ним его врагов и их холуёв.

Отношение к лидерам: царям, генсекам, президентам, — интересная штука в силу своей, по крайней ме­ре, внешне, парадоксальности. В русской истории было три крутых властителя — Иван Грозный, Пётр I и Иосиф Сталин. Наиболее жестокой и разрушительной была деятельность второго: в его правление убыль населения составила около 25% (народ мёр, разбегался); на момент смерти Петра казна была практичес­ки пуста, хозяйство разорено, а от петровского флота через несколько лет осталось три корабля. И это великий модернизатор? В народной памяти Пётр остался Антихристом — единственный русский царь-ан­тихрист, и это весьма показательно. А вот Иван IV вошёл в историю как Грозный, и его время в XVII в. вспоминали как последние десятилетия крестьянской свободы. И опричнину в народе практически недоб­рым словом не поминали — это уже «заслуга» либеральных романовских историков. Сталин, в отличие от Петра, оставил после себя великую державу, на материальном фундаменте которой, включая ядерный, мы живём до сих пор, а РФ до сих пор числится серьёзной державой (пусть региональной, но без сталин­ского фундамента нас ожидала и ожидает участь сербов, афганцев и ливийцев, никаких иллюзий здесь питать не надо).

Парадокс, но из трёх властителей Пётр, несмотря на крайнюю личную жестокость и провальное царство­вание, любим властью и значительной частью интеллигенции. Ему не досталось и десятой доли той кри­тики, которую либеральная историография и публицистика обрушила на головы Ивана Грозного и Иосифа Сталина. Грозному царю не нашлось места на памятнике «Тысячелетие России», а Пётр — на первом пла­не. Что же такого делал Пётр, чего не делали Иван и Иосиф? Очень простую вещь: позволял верхушке воровать в особо крупных размерах, был либерален к «проказам» именно этого слоя. За это и любезен власти (портрет Петра I в кабинете Черномырдина очень символичен) и отражающему её интересы, вку­сы и предпочтения определённому сегменту историков и публицистов. Иван Грозный и Сталин были же­стки и даже жестоки по отношению, прежде всего, к верхушке. «Проклятая каста!» — эти слова сказаны Сталиным, когда он узнал о том, что эвакуированная в г. Куйбышев номенклатура пытается организовать для своих детей отдельные школы.

Всю свою жизнь у власти Сталин противостоял «проклятой касте», не позволяя ей превратиться в класс. Он прекрасно понимал, как по мере этого превращения «каста» будет сопротивляться строительству со­циализма — именно это Сталин и имел в виду, когда говорил о нарастании классовой борьбы по мере про­движения в ходе строительства социализма. Как продемонстрировала перестройка, вождь оказался абсо­лютно прав: уже в 1960-е годы сформировался квазиклассовый теневой СССР-2, который в союзе с Запа­дом и уничтожил СССР-1 со всеми его достижениями. При этом реальное недовольство населением было вызвано СССР-2, т.е. отклонением от модели, но заинтересованные слои провернули ловкий пропаган­дистский трюк: выставили перед населением СССР-2 с его изъянами, растущим неравенством, искусствен­но создаваемым дефицитом и т.п. в качестве исходной проектной модели СССР-1, которую нужно срочно «реформировать».

В советское время, как при жизни Сталина, так и после его смерти, вождя ненавидели главным образом две властные группы (и, соответственно, связанные с ними отряды совинтеллигенции). Во-первых, это та часть советского истеблишмента, которая была заряжена на мировую революцию и представители кото­рой считали Сталина предателем дела мировой революции или, как минимум, уклонистом от неё. Речь идёт о левых-глобалистах-коминтерновцах, для которых Россия, СССР были лишь плацдармом для миро­вой революции. Им, естественно, не могли понравиться ни «социализм в одной, отдельно взятой стра­не» (т.е. возрождение «империи» в «красном варианте»), ни обращение к русским национальным тради­циям, на которые они привыкли смотреть свысока, ни отмену в 1936 г. празднования 7 ноября как Перво­го дня мировой революции, ни появление в том же 1936 г. термина «советский патриотизм», ни многое другое. Показательно, что уже в середине 1920-х годов Г. Зиновьев, «третий Гришка» российской исто­рии (знали бы те, кто нумеровал, каким ничтожеством по сравнению даже с третьим окажется четвёр­тый), аргументировал необходимость снятия Сталина с должности генсека тем, что того «не любят в Ко­минтерне», а одним из главных критиков Сталина в 1930-е годы был высокопоставленный коминтернов­ский функционер О. Пятницкий.

Вторую группу сталиноненавистников можно условно назвать «советскими либералами». Что такое «либе­рал по-советски»? Разумеется, это не либерал в классическом смысле, да и вообще не либерал — даже низэ-э-энько-низэ-э-энько не либерал. Советский номенклатурный либерал — занятный штемп: это чинов­ник, который стремился потреблять больше, чем ему положено по жёстким правилам советско-номенкла­турной ранжированно-иерархической системы потребления, а потому готовый менять власть на матери­альные блага, стремящийся чаще выезжать на Запад и сквозь пальцы глядящий на теневую экономику, с которой он всё больше сливается в социальном экстазе.

В наши дни это называется коррупция, но к совсистеме этот термин едва ли применим: коррупция есть использование публичной сферы в частных целях и интересах. В том-то и дело, однако, что в совреаль­ности не было юридически зафиксированного различия между этими сферами, поскольку не было част­ной сферы — «всё вокруг колхозное, всё вокруг моё». Речь вместо коррупции должна идти о подрыве си­стемы, который до поры — до времени (до середины 1970-х годов, когда в страну хлынули неучтённые нефтяные доллары) носил количественный характер. Таким образом, правильнее говорить о деформа­ции системы. Вот эти деформаторы и ненавидели Сталина больше всего, поскольку номенклатурное и около-номенклатурное ворьё понимало, что при его или сходных порядках возмездия не избежать; поэто­му так опасалось прихода к власти неосталиниста А. Шелепина, поставило на Л. Брежнева — и не проиг­рало. Именно при «герое Малой земли» возрос теневой СССР-2 (не теневая экономика, а именно теневой СССР, связанный как со своей теневой экономикой, так и с западным капиталом, его наднациональными структурами, западными спецслужбами), но тень при Брежневе знала своё место, выжидая до поры, а с середины 1970-х годов, готовясь к прыжку, а вот при Горбачёве она заняла место хозяина, уничтожив фа­садный СССР-1. Реальный СССР в начале 1980-х годов напоминал галактическую империю из азимовской «Академии» («Foundation») — благополучный фасад при изъеденных внутренностях. Только у СССР, в от­личие от империи, не оказалось математика Селдена с его планом — у нас был «математик»-гешефтма­тик Б. Березовский и этим всё сказано. Но вернёмся к сталинофобии. Она довольно чётко кореллирует с потребленческими установками, с установками на потребление как смысл жизни. Символично, что один из «ковёрных антисталинистов» заявил в телеэфире: национальную идею можете оставить себе, а мне дайте возможность потреблять. Может ли такой тип не ненавидеть Сталина и сталинизм? Не может. Ста­линизм — это историческое творчество, установка на творчество как цель и смысл жизни, СССР был твор­ческим, высокодуховным проектом, что признают даже те, кто Советскому Союзу явно не симпатизирует. Показательна в этом плане фраза, сказанная бывшим министром образования А. Фурсенко о том, что по­рок (sic!) советской школы заключался в том, что она стремилась воспитать человека-творца, тогда как за­дача эрэфовской школы — воспитать квалифицированного потребителя. Это, выходит, и есть националь­ная, а точнее, групповая идея, поскольку у потребителя и «потреблятства» нет национальности, главное — корыто, а кто его обеспечит, свои или чужие, дело десятое, главное, чтоб было куда хрюкальник вотк­нуть.

Символично также следующее. Тот самый персонаж, который требовал для себя «праздника потребле­ния», высказывался и в том смысле, что если земли к востоку от Урала сможет освоить мировое прави­тельство, то пусть оно и возьмёт их. Так потребленческая установка антисталинизма совпадает с глоба­листской — это две стороны одной медали. Так прочерчивается линия от антисталинизма к смердяковщи­не, т.е. к русофобии. Социальный мир антисталинистов — это глобальный «скотный двор», главная цель которого — обеспечивать потребление под руководством и надзором мирового правительства. Сталин трижды срывал строительство такого мира на русской земле, именно за это его и ненавидят антисталини­сты. Всё прозаично, разговоры же о свободе, демократии, «советском тоталитаризме» бывших советских карьеристов и стукачей никого не могут обмануть.

Парадоксальным образом ими оказалась часть левых (условно: «троцкисты», левые глобалисты) и часть правых (условно: «бухаринцы»). В этом плане становится ясно, что «троцкистско-бухаринский блок» — это не нарушение здравого смысла, а диалектическая логика, которую Сталин, отвечая на вопрос, как воз­можен лево-правый блок, сформулировал так: «Пойдёшь налево — придёшь направо. Пойдёшь направо — придёшь налево. Диалектика».

Страх позднесоветской номенклатуры перед Сталиным — это страх «теневого СССР» перед исходным про­ектом, страх паразита перед здоровым организмом, перед возмездием с его стороны, страх перед наро­дом. После 1991 г. этот страх обрёл новое, откровенное, а не скрытое, классовое измерение, которое, как демонстрируют время от времени кампании десталинизации, делает этот страх паническим, смер­тельным.

Андрей Ильич Фурсов

Источник