Известный британский экономист и социолог доказывает, что современный неолиберальный капитализм порождает новый класс — прекариат*: бесправных людей, лишенных любых социальных прав. А социальное государство терпит крахВ начале ХХ века казалось, что социальная структура стран классического капитализма постепенно стремится к максимальному упрощению: с одной стороны капиталисты, с другой — пролетариат. А между ними незначительные промежуточные слои: мелкая буржуазия, остатки крестьянства, государственные служащие и люди свободных профессий. Рабочий класс становился большинством. Сбывалось предсказание Энгельса, что, когда это произойдет, рабочий класс придет к власти через механизм демократического голосования. Во многих странах Европы рабочие партии побеждали на выборах, а в некоторых закреплялись у власти на многие десятилетия. Под их влиянием европейские государства стремились к максимальной занятости населения и проводили широкую социальную политику. Более того, многие государства, например Франция и Германия, провозгласили себя социальными, то есть признали свои обязательства перед гражданами по защите их от безработицы, поддержке в случае болезней и по достижении старости. Все эти социальные обязательства покоились на экономических успехах капитализма и на кейнсианской экономической политике, которую проводили и правые, и левые партии.
Однако экономически проблемы, возникшие в 1970-е, подтолкнули правящие политические и экономические элиты Запада к радикальному пересмотру экономической и социальной политики. Тем более что явное падение привлекательности социализма из-за начавшегося отставания социалистического блока в соревновании даже с находящимся в кризисе капитализмом вело к ослаблению левого движения, в том числе социал-демократии, во всем мире. В умах западных политиков правого центра победила неолиберальная доктрина, которую Стэндинг называет политическим чудовищем и чью идеологическую жесткость впору соотнести с жесткостью сусловского толкования марксизма-ленинизма. Но экономические проблемы сыграли свою роль, неолибералы побеждали на выборах. Свою роль сыграл и эгоизм разросшегося среднего класса, в том числе из числа рабочих, который был соблазнен обещаниями неолибералов снизить налоги (чтобы не плодить, как его убеждали, бездельников), возможностями приватизации жилья и участия в приватизации госсобственности. Все, даже социалисты, захотели стать собственниками. И эта утопия оказалась столь же несостоятельной, как и коммунистическая.
В конце концов поменялись не только формы общественных отношений, но и общественная мораль. Автор обращает внимание на центральный, как он считает, аспект глобализации, который «можно сформулировать одним пугающим словом: “товаризация”», то есть превращение всего в товар. Буквально исполнилось пророчество Маркса, что капиталистическое «производство производит человека не только в качестве товара, не только человека-товар, человека с определением товара, оно производит его, сообразно этому определению, как существо и духовно и физически обесчеловеченное».
Неолиберализм пришел не один, он неразрывно связан с глобализацией: «приверженность открытой рыночной экономике [провозглашенная неолибералами] положила начало конкурентному давлению на промышленно развитые страны со стороны новых индустриально развитых стран и Киндии [Китая и Индии] с неограниченным ресурсом дешевой рабочей силы». В результате этих процессов «экономика оказалась “вырвана” из общества», то есть стала в значительной мере неподконтрольной традиционным механизмам демократического общественного контроля, которыми так гордились развитые страны.
Одной из составляющих неолиберальной политики было изменение отношения государства к рынку труда, которое в этих условиях стало казаться неизбежным. Как пишет Стэндинг, «считалось, помимо всего прочего, что следует повысить гибкость рынка труда, а это значило переложить бремя рисков [снижения доходов, безработицы] на плечи работающих и их семей, делая их еще более уязвимыми», в частности перед присущими капитализму кризисами, перед безработицей, возможной неработоспособностью, старостью.
Тогда-то, как считает Стэндинг, и возник новый класс — прекариат, которому присущи три характерные особенности. Во-первых, отсутствие гарантий занятости. Во-вторых, отсутствие гарантий пенсий, пособий по безработице, медицинской страховки. В-третьих, сужение, а часто отсутствие гражданских, политических и экономических прав. Все это делалось под предлогом повышения экономической эффективности в условиях глобализации, когда в конкуренцию с работниками развитых стран вступили работники стран третьего мира.
Как это часто бывало в мировой истории, явление прекариата, к настоящему время ставшее массовым, уходит своими корнями достаточно далеко в историю. Многие герои Достоевского, все эти «униженные и оскорбленные», — это прекариат в его зародышевом состоянии. На начальном этапе своего развития и вплоть до середины ХХ века капитализм затягивал пропрекариат в ряды пролетариата, но этот процесс завершился и начался обратный — вытеснение пролетариата в прекариат.
Можно не соглашаться с автором, как делают некоторые социологи, в том, что люди, объединенные указанными признаками, являются классом, но нельзя не признать, что таких людей становится все больше, в том числе в России. О том, что это явление, как его ни назови, актуально и для России, говорит тот факт, что, как признала вице-премьер Ольга Голодец, «тридцать восемь миллионов россиян трудоспособного возраста работают непонятно где»1. Этот факт определен самым простым образом: эти люди не платят налоги. Это означает, что они работают без заключения трудового договора или вообще занимаются самообеспечением, выживают за счет огородов. Если они работают, то они бесправны в отношениях со своими хозяевами; если не работают, то не получают никаких пособий и не имеют официального рабочего стажа, а значит, лишаются права на пенсию. Они соответствуют всем признакам прекариата, только пока об этом не знают. И если пока они пользуются услугами бесплатной медицины, то только благодаря тому, что медицинское обслуживание в России, несмотря на переход к системе страхования, все еще воспринимается как бюджетное. Но вопрос о праве этих людей на страховую медицину уже задается.
Пока это класс «в себе», то есть класс «не осознающий своих особых, — как писали в советских учебниках, — объективно обусловленных коренных интересов, не выдвигающий своей собственной политической программы». Вот почему он кажется удобным объектом манипуляций и угнетения для политической и экономической элиты развитых стран: в отличие от традиционного рабочего класса, давно ставшего классом «для себя», то есть осознающим свои интересы, защищенного массой законов, которые он навязал системе за два, как минимум, столетия своей борьбы, наличием профсоюзов и других организаций, его представляющих, и привычкой к борьбе за свои интересы.
Однако Стэндинг уже видит зарождение самосознания прекариата и предсказывает капиталистической системе большие сложности, когда это самосознание окончательно сформируется, потому что, по его мнению, это всемирное явление. Например, к прекариату относятся десятки миллионов китайских рабочих из числа крестьян, лишенных городской прописки, а значит, и какой-либо социальной защиты. Но, конечно, главный интерес для Стэндинга представляет прекариат Запада. При этом он отмечает, что далеко не все из тех, кто занял такую социальную позицию, сделали это в силу действия одних лишь экономических факторов.
Значительная часть молодежи под влиянием, если так можно выразиться, идеологии 1968 года «отвергает общество промышленного труда с его унылым лейборизмом», который для них является символом угнетения, и выбирает жизнь, свободную от социальных обязательств. Но тем самым они попадают в еще большую зависимость от неопределенности своего экономического положения. «За свободу придется платить в старости». Хотя автор признает: возможно, пенсии для большинства населения в XXI веке отомрут как наследие индустриальной эпохи. Однако очень часто этот выбор — просто хорошая мина при плохой игре и на самом деле является следствием массовой молодежной безработицы, которая в некоторых странах Европы приняла катастрофический характер.
Но прекариат не однороден. На самом деле это целый набор различных социальных групп (включая тех, кто добровольно выбрал эту позицию): частично занятые, временные работники, безработные, независимые специалисты, работающие по временным договорам, так называемые стажеры, являющиеся предметом особо циничной эксплуатации, число которых давно вышло за пределы здравого смысла. Наконец, это мигранты, деклассированные и криминализированные лица, число которых постоянно растет, в том числе потому, что потеря работы и доходов подталкивает людей к преступлениям. Такое расслоение затрудняет их политическое объединение для решения своих проблем, и это отличает прекариат от прежнего рабочего класса, у которого «был силен дух солидарности, передававшийся в рабочих сообществах из поколения в поколение». И тем он удобен для политической элиты. Не случайно разрушение устоев социального государства совпало с наступлением главных адептов неолиберальной политики, Тэтчер и Рейгана, на профсоюзы.
Особую роль в системе формирования прекариата автор отводит современному образованию, подвергая уничтожающей критике то, что он называет коммодицикацией — превращением образования в товар. Картина, которую рисует Стэндинг, очень сильно совпадает с направлением реформы образования, которая осуществляется последние двадцать лет в России. «Неолиберальное государство видоизменяло систему школьного образования, чтобы сделать ее закономерной частью рыночного общества… На протяжении веков считалось, что образование освобождает от невежества и помогает развивать способности, заложенные от природы… В рыночном обществе эта задача отошла на задний план… Вместо того чтобы изучать культуру и историю, дети должны научиться, как стать идеальными потребителями… Университеты больше соревнуются между собой не по уровню обучения, а по уровню “роскоши”… Людям продают все больше и больше “дипломов”, которые все меньше и меньше ценятся…»
И под конец своего гневного обвинения автор, чтобы охарактеризовать уровень современного коммерциализированного образования, переиначивает старый советский анекдот: «Они делают вид, что обучают нас, мы делаем вид, что учимся». И продолжает: «Инфантилизация мозгов — часть этого процесса, но не для верхушки общества, а для широких масс». А бесчисленные рейтинги не столько улучшают образование, сколько заставляют учебные заведения и преподавателей заниматься не улучшением учебного процесса, а «торговлей» своим образом на рынках, и зачастую выигрывают не лучшие. Но если качество пары обуви, всученной вам ловким коммивояжером, можно легко проверить, то о качестве образования вы узнаете далеко не сразу даже после окончания вуза.
Понятно, что проблема не в образовании как таковом, падение уровня образования подрывает устои демократии. Во-первых, граждане, получившие облегченное образование, являются первыми кандидатами в прекариат, который изолирован от демократических институтов своим униженным состоянием, а во-вторых, они не способны разобраться в сложностях современной жизни, что делает их заложниками политиканов, для которых политика становится соревнованием не программ, а популистских заявлений и имиджа. Сочувствуя Обаме, автор тем не менее признает, что его избрание есть результат не столько поддержки его программы, сколько удачной торговли его имиджем. Обама был «упакован и перепродан». «Дорогостоящий пиар и реклама продают абстрактную компанию, где имеется персона как бренд в окружении образов свободы и изменений, пустых по сути».
Читаешь книгу, полную глубокой и эмоциональной критики современного неолиберального капитализма, и ждешь выводов и, главное, рекомендаций, может быть и не бесспорных, но столь же глубоких. Однако здесь читателя ждет разочарование. Автор постоянно критикует современных социал-демократов, считая, что их программа игнорирует проблемы прекариата, оставаясь сконцентрированной на проблемах традиционных рабочего и среднего классов, численность которых на современном Западе постоянно уменьшается. Но и программа Стэндинга, которую даже как-то лень пересказывать, по своей наивности в чем-то напоминает писания Фурье, который тоже был глубоким критиком капитализма, но в предложениях по его реформированию отличался редким утопизмом.
Впрочем, как известно, утопизм — это первый этап осознания своей роли любым новым классом в истории человечества. Миллионы представителей прекариата, поставленные современным обществом в униженное положение, находятся в поисках решения своих проблем. Пока их действия зачастую выливаются в бунты и погромы. Хотя автор приводит и примеры осознанного протеста в виде так называемого Европервомая — альтернативных демонстраций представителей новых социальных сил, выступающих против капитализма, но и не желающих ассоциировать себя с традиционным Первым Мая. Остается ждать, когда они станут классом «для себя». Если это действительно класс.
Александр МЕХАНИК*От англ. precarious — ненадежный.
Раздел: