ВСТРЕЧА С БРАТОМ

Александр МАСЛОВ

В относительно недолгий, но вкрай насыщенный киргизский период - после университета в Питере, моим наставником и опекуном стал Иван Григорьевич Кравченко - тогда уже пенсионер, но до этого бывший редактор «Советской Киргизии» (нынешнее «Слово Киргизстана»). В первый же день знакомства, внимательно глянув на мою, еще не тронутую излишествами жизни фигуру, хмыкнул: «В кавалеристы годишься – стандарт!» Он так и остался верен юношеской мечте, которая в свое время привела его из украинской Александрии на Тянь-Шань – по проложенной дороге друзей, сначала в пограничные части, а в период войны - в советский кавалерийский корпус в Иране. Мы подружились, искренне и надолго. Он вводил меня в особенности местной жизни. Высочайший уровень его культуры. абсолютное знание языка, что многих «в конторе» тогда раздражало. С этим русским парадоксом украинца, точнее южного россиянина, сталкивался часто. Особенно в Питере. Здесь, правда, о другом.

С Иваном Григорьевичем мы затеяли программу – по возможности больше рассказывать о местных ветеранах войны, которых буквально на глазах становилось все меньше и меньше. Один, как оказалось, бомбил Берлин в первые же дни войны, другой разбрасывал листовки с призывом сдаваться – в последний. Третий финнов из войны изымал, четвертый немцев таскал без счета из-за линии фронта, пятый Москву прикрывал в самый сложный ее период. И так до бесконечности. Тогда. Среди них отмечались люди с незаурядными судьбами. Рассказать, хоть чуть, хоть немножко, хоть капельку, чтобы след остался. А такой – газетный, дорог как орден. Видел, знаю.

Вот тогда ко мне и зашел этот человек, историю которого нечаянно обнаружил совсем недавно в своем авторском архиве. Назывался тот маленький рассказик просто, без изысков «Встреча» (октябрь 1980 г.), но, видимо что-то в нем тронуло за душу, поскольку обнаружил его перепечатанным и в ряде других изданий. Привожу его здесь, как было – по первоначальному варианту. Иван Григорьевич, помнится, в текст вносил поправки – для корректировки правильности общей линии. Там, где суть не моего ума, – вижу, но не трогаю. Хотя и хочется. Оставляю, как есть, - следом времени. И моего, и деда Правщенко, как часто называли в редакции за глаза Ивана Григорьевича, и наших профессиональных с ним занятий. Итак, одно из многих.



…Без дополнений и пояснений в этой истории, явно не обойтись. К чему и зачем ворошим старое, давно забытое, а многим и вовсе уже безразличное? Попробуем. Право, есть смыл. Тем более, что обстоятельства очень уж округло легли здесь в тронутую вниманием тему. Случайность. Впрочем, я давно уже не верю ни в какие случайности. Жизнь отучила – жестко, круто и наглядно. Часто, продолжаясь в деталях и подробностях, о которых в началах журналистских затей, как говорится, ни сном, ни духом. Здесь тот случай в своей вовсе не банальности подхода.

«Покороче говоря», как в свое время любил повторять мой редакционный куратор, помянутый Иван Григорьевич Кравченко, я с большим интересом слушал рассказ ветерана, заглянувшего к нам в редакцию. С гораздо большим, чем он мог себе это представить. Дело в том, что моего отца – кадрового военного, из Берлина, где он пару лет после окончания войны, – еще до нулевой моей отметки, по приказу маршала Жукова выполнял боевые операции в бандитствовавшей Польше, перевели в Москву. В ней уже лично я добрался до школы, А затем в авральном порядке – по безмозглому хрущевскому сокращению армии, в Ельнинский район Смоленщины. Судьба военного: приказали – вперед! С одной из обязанностей приводить в порядок огромную территорию. После двух волн прокатившихся по ней боев. Тяжелейшая и крайне опасная работа. Разминирование громаднейших массивов. Того, что не взорвалось, грозя каждую минуту напомнить о себе. И напоминало. Перезахоронение убитых, но толком не упокоенных. Ведь не дивизии, армии легли – свои и противника. Года не проходило, чтобы не погибал и кто-то из моих друзей, одноклассников. И нужно было не годами, десятилетиями убирать то, что взрывалось, но не взорвалось, перезахоронить погибших - всех, и своих и противника, учить население, как нужно работать с техникой, правильно себя вести на специфической территории, откуда еще совсем недавно погнали врага, где многое было брошено и не убрано. И сейчас хоронят. Каждый год, десятками.

Но здесь о том, что помянутое Садыком Найманбаевичем Мархоткино было хорошо знакомо и мне самому. С пятого класса нас начали отправлять в колхозы – «на картошку» и лен. Помогать застывшим в ступоре от хрущевских инициатив местным колхозникам. Так вот у этого Мархоткино работали в поле. Патронов в промасленной немецкой бумаге было больше чем самой картошки. Не считая гранат и минометных разнокалиберных мин. И свинченных с них белых головок взрывателей. Вернувшись с работ, рассказал об этой военной залежи. По наивности похвастался трофеями, чего больше не повторял. По отцову лицу в момент понял - что-то не так.

На следующий день, отец взял машину и срочно уехал. Как позднее узнал в это самое Мархоткино. Родитель по характеру был сдержан, но, подозреваю, что помянутому Бондареву тогда досталось. Отец всегда старался убедить словом, но в нужные минуты не забывал – как и мой московский дед, что также вел бои врукопашную на первой линии огня Зееловских высот, и мог крепко навесить по ушам. Видел, завидовал умению обоих, сам осваивал практику. У отца, как военного спортсмена-многоборца на этот счет была полка литературы. Она в деталях показывала, где лучше использовать кулак, а где, когда прижмет, и саперную лопатку. Скорей всего, так тогда и сталось в отношении совхозного начальства. По науке. Разве что до лопатки дело не дошло.

Это мы сегодня хорошо знаем, что страной в те годы рулил проходимец и откровенный преступник, сам бегавший в дни молодости от коммунистов к троцкистам, и обратно, затеявший несусветную слякоть и уже почти организовавший голод. Тот самый, сын которого по пьянке застрелил офицера и был отправлен в штрафбат, откуда бежал к немцам и использовался ими в пропагандистской работе. По приказу Сталина генерал П. Пономаренко отловил и передал мажора полевому суду. А там разговор короткий. Величайшая тайна времени. Об использовании младших школьников на неубранных от войны полях, и в голову никому не приходило. Этому въехало.

А то, что эта мерзость натворила в Туркестане (Пегой Руси), никакой кукурузой, никаким хлопком, никаким подаренным Крымом - для укрепления собственных властных амбиций, не перекрывается. И никаким Харьковом, где эта неумь положила несчитанное число моих земляков из родовых русских сел Украины. Тех, у кому плечи прикрывал военный казачий опыт сотен лет. Кто Киев в свое время ставил, Чернигов, границы княжеств держал. Как говорится, на Руси с ее тотальным генным маркером R1a1, что от океана до океана долго запрягают, быстро ездят, хотя в данном случае точнее было бы так: затем долго разбираются, с кем именно и куда. Мне о туркестанских инициативах тупо запавшего на кукурузу «вождя» свое время что-то рассказал офицер службы внешней разведки Габит Мазитович Музипов. По полковничьему кителю на стуле в его Ошском доме понял, что герой Китайской Народной Республики. Часть моих вопросов он тогда пропускал мимо ушей. Придет время, детали узнаем. Но кое-что проясним. Обещаю.

Мерзавцы во власти - это всего муторно. То придумают какого-то мифического батыра Бишкека и назовут в его честь столицу, то, демонстрируя деловитость, следа которой нет и помине, изобразят еще какую-то чушь. У таких другой интерес. Больше личный.

Тяжелый вопрос, безответный: почему на место одного мерзавца мгновенно отыскиваются новые. Говоря словами ельнинского поэта, из его подаренной на память книги:

Скажи мне, летящая немо
В глубинах Вселенной звезда,
Скажи, равнодушное небо
За что и когда и куда? Скажи
Когда ты свой путь обозначишь,
В какие такие края
Так жутко и медленно скачешь,
Больная отчизна моя? (Анатолий Панасечкин, 2007г.)

Она поправится. Верим. Как только научится видеть главное в человеке - человека, пока не откажется от желания смотреть на него презрительно и потребительски. Когда такое отметается обстоятельствами общей беды, то все складывается в нашей истории совсем по-другому. Пример тому вот этот снимок, что случайно обнаружил во время работы над собственной книгой о Ельне в ее загадках и странностях, во многом не объясненных. Нам еще многое предстоит понять – кто мы сами, даже в своей собственной среде, почему она такая разная, и как жить в этой разности дальше. Учимся. В том числе и как показано на снимке – и нам самим, и противнику.

Снимок крепко удивил, когда несколько лет тому назад он впервые попал на глаза. Во время работы над случайными эмоциональными заметками из собственного азиатского профессионального прошлого вспомнил о нем снова. Моя улица, правда, лет за десять до того, как мы на ней поселились после Москвы. Не узнать невозможно.

Почему выделяю этот снимок сорок третьего года из множества иных? Вовсе не потому, что эти разбитые и еще пока не восстановленные проемы, мне самому знакомы до мелочей. Да потому, что в конце пятидесятых жил здесь, после перевода отца сюда – на военную службу. Буквально в следующем доме, что по пути этого выразительного дефиле. Почти родная улица Энгельса, почти единственная относительно чистая во всем городке. Ее первой начали восстанавливать после ельнинских боев сорок третьего. По ней за отсутствием мяча гонял немецкую каску. Слева здание почты, исполкома с конторами, и местной газеты, организованный сразу после гражданской войны поэтом Михаилом Исаковским, того самого автора знаменитой «Катюши». И это тоже его: «Суровее время, суровый вопрос, на станции Ельня замерз паровоз, покрылись бока ледяною корой, на станции Глинка замерз и второй…». Сюда еще в школьниках приносил свои первые публикации. Впереди – прямо перед глазами местная забегаловка, известная с царских времен под кодовым названием «Чайная». Похоже, ее и сейчас также называют. Во всяком случае, в быту. Похоже, она и сейчас такая же, только приведенная в порядок. Сзади, за спиной фотохудожника нынешней мемориальный парк. Его еще только посадят года через три-четыре. В нем шумно осваивали лапту – под внимательным приглядом Сталина. Десять лет спустя, ночью, тайком его, сломавшего войну, отсюда уволокут - за трос, подвязанный к шее. А в тот день, что на фото, в Переделкино, написано вот это стихотворение;

Идут вперед неустрашимо
Бойцы - товарищи мои.
И Ельня - город мой родимый
- Опять в кругу своей семьи
Пусть он разрушен, искалечен,
- Он возродится из руин!
И подвиг твой да будет вечен,
Советский воин-исполин! (М.Исаковский, 31 августа 1943)

Роль воина-исполина и, видим, есть за что, поручена мальчику из азиатского Туркестана, который старательно ее исполняет. И всем своим видом давая понять, что в этих краях быков валят даже мальчики. Как и то, что несмотря на что, впереди - жизнь.

А вот то, что снимок с пленными - постановочный, дошло не сразу. Как и то, что сделан он исключительно под этого конкретного бойца. Все остальное мишура – антураж. Фронтовые фотожурналисты часто прибегают к постановкам такого рода. Ведь совсем одно дело снимать под огнем, и совсем другое - в уже относительно спокойной обстановке. Когда можно подумать, как выстроить кадр, линию сюжета, правильно, договорившись с политруками, расставь акценты, въедливо и обдуманно подобрать бойцов. И тогда все получится в лучшем виде. – хоть в «Правду», хоть в «Известия», хоть, как К.Симонову, к Давиду Ортенбергу – в «Красную Звезду». Везде примут. Здесь тот случай и винить никого не приходится. Выразительный, значимый кадр, сделанный в окопе, – громадная редкость. Тем более, под жестким шквальным огнем, случайным светом, и в крайне нервозной ситуации. Фотография – это искусство, когда осознанно подбирается кусок реальной жизни в том ее виде, в котором она не столько уже состоялась, сколько возможна. Американские мастера это понимали много лучше наших. Достаточно оценить ельнинскую серию Маргарет Бурк Уйд. Их смотрящая публика тоже. Для нашей – это всего лишь «фотки», от случайного мастера. Так было многие годы, так чаще всего и остается. Когда это примет должные формы действительно высокого искусства, одному Всевышнему известно. Да, вроде бы что-то делается, нажимается кем-то на кнопочки, что-то дергается, что-то представляется на выставках. Но вот уровень мастерства по-прежнему остается не самым лучшим. По тем, известным снимкам – из осени сорок первого, до сих пор легко оценивать, что здесь уничтожила война, а что хронически тупая, до сих пор ни на что позитивное не способная местная власть. Чтобы убедиться в этом же, достаточно заглянуть в местный краеведческий музей. Позорное, заметил, зрелище.

По снимку из сорок третьего таких вопросов нет. Они в другом. Почему этого бойца пока неизвестный мне фотомастер выбрал для роли конвоира группы пленных гитлеровцев - по хорошо знакомой ельнинской улице, почему именно его привлекли к хлопотной театральной сцене. Со временем разберемся. Пока смотрим картинку… То, что гитлеровцев по Ельне водили – и к гадалке не ходи. Но только не по этой улице. Она не выводит напрямую ни к Москве, и к Смоленску. Там другие маршруты – события под Москвой уже закончены больше года назад, всех военнопленных давно уже оприходовали, переместили, поставили на довольствие. Для таких перемещений есть специальный конвойный взвод, за службу в котором орденами не награждали. Если только с большой редкостью. Смоленск еще только предстоит взять – он впереди, по Старой Смоленской дороге, что выводит на Дорогобуж, о которой упоминает в своем рассказе киргизский ветеран Садык Найманбаев. Помним? Нимало не сомневаюсь в данном случае - это он и есть.

Есть смысл чуть внимательней перечитать его короткий рассказ. В нем многое сказано, несмотря на краткость изложения. Прежде всего, о том, что у него был опытный, ответственный командир, который сумел за короткое время обучить бойцов поведению в условиях фронтального контактного боя – как укрываться, как в четыре глаза следить за противником, как перемещаться под сплошным под огнем, на миг опережая выстрел противника, прикрывая от поражения себя, товарищей, как и оценивать действия противника. В итоге выжить. На первый взгляд ничего сложного – но это наука выживания в условиях, в которых и уцелеть-то кажется невозможно. Уцелел, однако, выжил. И это не наука, не опыт – это генетическое свойство. Редчайшее. Штучное. По сути уникальное. Из таких бойцов формировали чаще всего полевых командиров, будущих генералов, маршалов. И, чаще всего сами бойцы. Авторская ошибка не принципиальна.

Теперь смотрим на гимнастерку конвоира – два больших ордена, две нашивки за ранения. Они объясняют, почему взводный снайпер из пехотной элиты вдруг перемещен в минометную батарею – врачи определили по ранению. Нимало не сомневаюсь, что главный герой этого случайного прифронтового уже снимка это он есть – Садык Найманбаев, которого и командиры, и фотограф определили в главные герои события. Наверняка были под него и иные претенденты, но именно этого посчитали наиболее показательным. Определить это наверняка по этому случайному и давно уже историческому эпизоду могут только близкие ветерана, но для этого нужно ехать специально в Бишкек, что сложно. Но, право, того стоит. Хотя бы потому, что речь идет об уникальнейшем человеческом материале, который может то, что большинству из нас попросту не под силу. Не хватит, ни духу, умения, ни таланта. Здесь же весь список в наличии.

Тогда – в сорок третьем, таких охотно награждали, ими гордились, потому что они были опорой успешного боя, выполнения боевой задачи – большой и маленькой, своего собственного, командирского и товарищей выживания. Как за такого не держаться? Скоро такая практика сошла на нет, смещенная обдиранием подопечных штабными. Теми, кто в бою и немца-то вблизи не видел, но охотно обвешивал себя орденами как елочными игрушками. А от тех, кто был умелым бойцом, начали избавляться, отправляя куда подальше, в запас, на гражданку. Уж слишком хлопотными были – могли в морду дать, если что не так. И давали. Впервые столкнулся с явлением в Бишкеке. Крепко удивился, получив разъяснение причин от Ивана Григорьевича, а когда понял смысл практики, то сам наблюдал ее следы уже на каждом шагу.

Такие люди снова потребовались после событий на Кавказе, из таких отыскивая по всей стране создали знаменитые штурмовые подразделения, что спасали в острокритических ситуациях. Эти ребята знали, что делать, как делать, как держать противника за горло. Помним, что именно знаменитой «Альфе» пропойца и подонок Ельцин приказал взять штурмом свергнутую им законную власть. Бойцы отказались, подразделение разогнали. Последующие события побудили к практике такого отбора вернуться вновь. И она, нащупанная еще в суворовских егерских группах, вновь демонстрирует себя во всем своем блеске – в Сирии ли, или в придержании вожжей ушлому, прости Господи, мировому гегемону.

Снова смотрим на давний фронтового времени снимок. В том доме, мимо которого еще только должна пройти группа пленных гитлеровцев через десять лет поселится семья по сути изгнанного из армии фронтовика капитана Егора Алексеевича Захаренкова. Как узнал уже в свои осознанные годы, его к концу войны удостоили редчайшего военного ордена - полководческого. За выдающийся военный талант. Среди младших офицеров по всей стране таких насчитали всего двоих-троих. За что этого? При прорыве гитлеровской оборонительной линии в Прибалтике, его батальон пробил в тотальной обороне противника брешь – малой по сути группой, и держал дыру, пока в нее не слилась вся сила хлынувшего в прорыв фронта. Сохранились жизни тысяч бойцов. Капитана наградили. Но из армии уволили при первой же возможности. С тяжело болевшей женой Верой Михайловной, дочкой-подростком Тамарой он жили с нами по соседству, перебиваясь случайным заработком, в полунищенском своем состоянии, что не было тогда редкостью. Такие люди не дырявили штаны на всякого рода совещаниях, вовремя не поднимали руку в совещательных переделках, не придумывали дурацких историй о каких-то немыслимых батырах типа Бишкека, чтобы наглядно, а часто и намеренно, показать скудость умишка и уже тем добиться тепленького местечка. Для себя, родимого. Всякой чушью, выдаваемой ее за собственную активность, бесцельную, пустую и практически никому не нужную. Кто умел и мог, тот и в миррой жизни работал как в бою, честно и добросовестно, ничего не выклянчивая. Не научимся ценить таких, все будет складываться не лучшим образом. Пытались. Но верим, что получится.

Относительно недавно я заезжал в это самое Мархоткино. Лучше там не стало, разве что поля наконец-то зачищены от всего того, что ненароком взрывалось, разнося в клочья плоть. Часто детскую. Нет уже и того памятного обелиска, под которым упокоили погибшего брата нашего Садыка, их боевых товарищей. Перенесли в другое место. И сколько их – не сосчитать.

Фото той масштабной стелы на моем начальном - аватарном снимке. Наверное, так и лучше. Хотя, если по уму, то нужно было бы сохранить и захоронения противника. Поверьте на слово их в тех местах не меньше наших. Можно показать. И сразу появилась бы гарантия, что подобное больше не повторится. Хрущев распорядился кладбища вермахта срыть. Теперь со всех сторон слышим - наши отцы и деды не умели воевать. Только почему победить сумели? При тройном (!) перевесе живой силы противника. И относительно бережном – в условиях войны, отношении к его мирному населению. Мама рассказывала, как из пайка отца подкармливала семью немецкого музыканта. Случалось такое же и у немцев. Киевляне рассказывали.

На Крещатике видел иностранного туриста - вдруг рухнул на колени и не обращая ни на кого внимания начал молиться, испрашивая у Всевышнего прощения за грехи военных лет.

Недавно узнал и такое. При вскрытии могилы родителей фельдмаршала М.И.Кутузова в церкви погоста Теребени, что в Псковской области, обнаружилось, что минный заряд сапер не активировал. Умышленно. У той мины нашли записку с таким приблизительно текстом: когда все закончится, сообщите в Берлин по адресу… Значит, не все еще человеческое в той клятой, что-то о себе возомнившей Европе, потеряно? Вскоре подобное обозначит по Украине и нынешний ее проамериканский актив. Приехали. Дальше тупик.

Помнится, мой азиатский тесть на каждый победный праздник в мае поднимал тост: «За моего хохла!» Что значило? В первых же боях под Питером – в Карелии, ему молоденькому взводному пуля разбила берцовую кость, сделав инвалидом на всю оставшуюся жизнь. До ее последнего восемьдесят третьего года. После многих месяцев лечения ушел на партийно-хозяйственную работу, сформировав из Киргизстана действительно устойчивую государственную систему, которой время дало реальный шанс на выживание. Из-под огня того боя вытащил его же боец-украинец. Он помнил об этом всю свою жизнь. Много лет пытался разыскать спасителя. Время и война не выдали. К тому, что он лучше многих понимал, - пока в одной связке этот шанс сохраняется. Уже доказано временем – есть Россия, есть система ее национальных отношений, что сложилась издревле, значит есть шанс выжить всем. В противном случае разделим участь североамериканских индейцев. Удушат, как и их. К слову не осмысленная толком тема – сколько немцев и как воевало в Красной Армии? В ней же масса неожиданного. Например, речь о командире отца В.В.Путина, который выводил своих бойцов из тяжелейшего боя.

Есть стихотворение о тронутом здесь нами. Полагаю, что здесь строчки из него очень даже к месту:

У Старой Смоленской дороги
Остались как братья навек
Солдаты дивизии Энской
Вайнах, славянин и узбек.
Под натиском вражеской стали,
Под грохот чужих батарей,
За землю родную цеплялись
Татарин, чуваш и еврей.
И жизнь отдавая, поверьте,
Не сделав ни шагу назад,
Они обретали бессмертье
И звание - Русский солдат (Александр Чжоу, У Старой Смоленской дороги).

…Когда записки вчерне уже уложились, на них откликнулся одноклассник. Он жил в восьми километрах от Ельни, и рядом с Мархоткино. С пятого класса сидели за одной партой. Не помню, чтобы хоть раз опоздал на урок. Валерий Степченков - участник боевых событий в Праге. Как очередной пиндосной пробы Союза на крепость. Ранен пулей, отрикошетившей от его танкового люка. Инженер, бывший руководитель смоленского предприятия, снесенного «перестроечной» волной. Школьная кличка Батя. Был крупнее и в плечах шире всех нас - своих одноклассников.

«Спасибо за очерк. В нашем Токарево после войны был выгоревший лес и мы возле его пней собирали землянику. У каждого второго торчал снаряд, мы их примечали, а потом приезжал твой отец. Показывали ему, что и где. Затем саперы увозили все это взрывать. До сих пор знаю, где эти воронки, мы в них ловили карасей. Как они, там оказались, не знаю. Году в 1960-м на месте окопов решили сделать поле. Оружия – море, и нашего, и немецкого. Жалели, что не попадались пистолеты, видно командиров успевали хоронить. Это поле сейчас заросло лесом, как большинство полей Смоленщины. По словам нашего бывшего губернатора, - твоего однофамильца: «Лен на Смоленщине растет плохо, пусть его выращивают китайцы, а у нас хорошо растет лес…». Я ту газету, сообщил мой друг, «храню как память о том, что генералам вредно заниматься сельским хозяйством». Тупы для этого? Это им не «трофеи» по дачам прятать.

Другие детали тоже от реальной жизни. Хотя, мой друг знает, что было все драматичней. В Токаревском его саду застрелили ребенка в пацаньих играх. Неожиданный выстрел ржавой немецкой винтовки снес верх головы самому младшему. Старшие виновники беды прикопали его в ямке, накрыв садовой корзиной. Так и умер. Добавив к той землянике свои капельки крови. Отец был на том расследовании и все в жестких подробностях рассказал мне и брату. Правда, без успеха. Война продолжалась. Она и сейчас напоминает там о себе. И не только земляникой.

Что касается генерала-однофамильца, то, он из тех, что гадят изнутри, А таких всегда в достатке. Этот всего лишь очередной кретин при должности. Капитализм являет себя во все свои ширь, рога и шкуру! Иным не бывает (В.Жириновский). И генералы при нем соответствуют системе. Надеюсь, переболеем. Иного не дано. А что касается карасей в воронках от бомб, то их икру занесли птицы. Жизнь продолжается… ▲