РЕВОЛЮЦИЯ

В событиях, разворачивавшихся после первого тура голосования по выборам Президента Украины, есть что-то от дежавю. Может, это – анти-дежавю. Всё напоминает осень 2004 года – вроде бы и тот же сюжет, и та же тема, и даже многие из персонажей – те же самые… Но всё совершенно иначе, всё совсем по-другому.

Верен старый афоризм Гегеля: история повторяется. Но далеко не всегда непременно как фарс после трагедии. Иногда – как мыльная опера после героического эпоса (а Майдан 2004 года, несомненно, тянет на эпос – что бы ни происходило тогда вокруг, и к чему бы это ни привело потом). История вообще предлагает великое множество вариантов развития одних и тех же сюжетов.

Можно спорить, допустимо ли считать массовые выступления осенью-зимой 2004 года «революцией», но, несомненно, в этом было что-то настоящее. Что-то революционное в лучшем смысле этого слова (у слова много других смыслов, в том числе негативных и даже бранных). Ныне же - нет, и не будет (во всяком случае, в эти дни) ничего революционного. Ни в каком аспекте.

Может быть, проигрывающая +сторона ещё рискнет после второго тура попытать счастья в имитации «массовых протестов» - в надежде «заморозить» ситуацию или даже переиграть её в свою пользу. А, может, и выигрывающая сторона выведет на улицы людей для подкрепления «гласом народа» своей победы. Но это будут только имитации, неспособные реально повлиять на развитие событий.
Впрочем, может случиться и так, что на самом деле всё только начинается, и в будущих учебниках и нынешние события, и Майдан 2004 года упомянут лишь как вехи одного исторического периода. Возможно, когда-нибудь его назовут «Украинской революцией».


ЕСТЬ У РЕВОЛЮЦИИ НАЧАЛО…

Строчки Юрия Каменецкого об анатомических особенностях «Революции», ставшие широко известными благодаря песне Вано Мурадели, и вошедшие в идиоматику по причине своей исключительно «правильной советскости» (чтобы не сказать - «совковости») – конечно же, неверны. И начало, и финал есть у любого процесса, в том числе и у революции. Вот только определить эти этапы и классифицировать их «анатомически» возможно лишь очень ретроспективно. Да и то зачастую вопрос остается для историков дискуссионным.

Уж насколько описан-переописан подённо, чуть ли не почасово весь ход Великой Французской революции, но даже её завершение разные историки датируют по-разному. Большинство считает, что черту под Революцией подвёл генерал Наполеон Бонапарт военным переворотом 18 брюмера VIII года Республики (9 ноября 1799 года по Григорианскому календарю). Авторы левого направления (советские, но не только) называют финалом свержение диктатуры Робеспьера 27-28 июля (9 термидора) 1794 г. Но и это ещё не всё! Стоит отдельно отметить парадоксальную деталь: с 1799 по 1804 гг. Наполеон формально был всего лишь Первым консулом, и даже после коронования – императором - не монархии, а Республики, и до самого конца его правления государственным гимном оставалась революционная «Марсельеза».

Несколько слов о теории. Даже в строго научном смысле термин «Революция» имеет множество вполне корректных определений. По Далю: «Смуты государственные, восстание, возмущенье, мятеж, крамолы и насильственный переворот гражданского быта». По Ожегову: «1. Коренной переворот в жизни общества, который приводит к ликвидации предшествующего общественного и политического строя и установлению новой власти. 2. Коренной переворот, резкий скачкообразный переход от одного качественного состояния к другому».

Перечень можно продолжить, но принципиально важны несколько замечаний. Во-первых, очевидно, что в зависимости от конъюнктуры и от настроения автора революцией провозглашают (и обзывают) что угодно – от военных мятежей и кулуарных переворотов – до массовых всенародных восстаний, меняющих полностью социальную систему государства, или даже само государство.

Во-вторых – повторюсь – лишь только очень ретроспективно можно судить, чем же на самом деле являлись события, так остро (или, наоборот, совершенно индифферентно) переживаемые современниками. Простейший пример. Октябрьский переворот 1917 года в Петрограде не был «Великой Октябрьской Социалистической Революцией». Не потому, что не был ни великим, ни социалистическим, ни даже (после реформы календаря) октябрьским. А потому, что фактически являлся лишь эпизодом – правда, одним из самых переломных – долгого исторического процесса – Первой русской революции 1905-1920 гг.

Это принципиально важно. Если говорить об общественной системе, - то «революция» - это не жупел пьяной матросни и ужасов «чрезвычайки», и не романтика комиссаров в пыльных шлемах, - но лишь одна из возможных моделей адаптации (или попытки адаптации) общества к меняющимся условиям существования.

В этом аспекте английская революция 1640-1660 гг., может считаться «хуже» бескровной и т.с., «разовой» Славной революции 1688 г, в ходе которой из Англии бежал, не получив никакой поддержки Яков II Стюарт. Не потому, что она была долгой и кровавой, а потому что она не решила тех задач, начало решения которых положил бескровный переворот 1688 года. При этом стоит всё-таки учитывать, что, если бы в истории Англии не было героического и мрачного периода 1640-1660 гг., то вряд ли революция 1688 года была такой единодушной и, в конечном итоге, «Славной». Более того, далее на всем протяжении истории Объединенного королевства вплоть до наших дней британские элиты всегда находили механизмы эволюционных вариантов постоянной модернизации.

ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

Тут мы подходим к исключительно важному моменту. В любом большом социально-историческом процессе почти всегда можно определить события, ставшие, как выяснится потом (сильно потом) своеобразной «точкой невозврата». Точкой, после которой вероятность развития событий по революционному сценарию становится практически необратимой.

Парадоксально, но почти во всех наиболее известных революциях инициаторами роковых (в том числе и для себя) событий почти всегда была власть. От попытки испанского короля Филиппа II решить проблему мятежной Фландрии «силовым путем» и присылкой беспощадного герцога Альбы – и до нерасчетливого интриганства Николая II Романова, сознательно устроившего путаницу с манифестом о своем отречении, надеясь тем самым создать повод для его отмены, когда мятеж утихнет.

Впрочем, это и в целом отличало политику последнего Романова с первых же дней революции. Внимательным наблюдателям такой modus operandi императора, торжественно написавшего в ходе всероссийской переписи в графе «род занятий»: «хозяин земли русской» - изначально казался рискованным и опасным. Из «Воспоминаний» графа Сергея Юльевича Витте: «Царь не способен вести дело начистоту, а всё стремится ходить окольными путями… Поскольку же его величество не обладает способностями ни Меттерниха, ни Талейрана, уловки обычно приводят к одному результату: к луже — в лучшем случае помоев, в худшем случае — к луже крови или к луже, окрашенной кровью». Невозможно без содрогания читать суровый вердикт: «Можно пролить много крови, но в этой крови можно и самому погибнуть и погубить своего первородного чистого младенца Сына-Наследника. Дай Бог, чтобы cиe не было так и, во всяком случае, чтобы не видел я этих ужасов…». Судьба была милостива к опальному премьеру. Он скончался в 1915 году, не увидев, как начали, одно за другим, сбываться самые мрачные его прогнозы. Не пророчества - просто грамотный анализ умного человека.

Это прослеживается на всем протяжении известной нам истории: наиболее тяжело исторические переломы происходят тогда, когда власти доводят ситуацию до самой последней черты. Потому что (по самым разным причинам) почти никогда ни общество, ни его «элиты» не хотят «великих потрясений» и стараются не доводить дело до крайности. Поэтому наиболее очевидно закономерности развития революции прослеживаются в те периоды, когда правители не просто слабы и неразумны, но неразумны настолько, что не способны оценить всей меры своей слабости и своего неразумения и с непостижимым упорством ведут страну к острейшему кризису.

В ПОЛУШАГЕ ОТ РЕВОЛЮЦИИ

Один из самых известных и самых показательных примеров готовности и даже стремления «элит» к компромиссам – Фронда во Франции (1648—1652 гг.). Этот каскад мятежей, состоящий из причудливой смеси интриг, гражданской войны, феодальных сражений и парламентских битв (и всё это на фоне вполне реальной войны с Испанией) у нас в основном знают по любимому с детства роману Дюма-отца «Двадцать лет спустя». Судя по нескрываемой иронии в отношении событий и лиц, великий романист весьма внимательно читал мемуары участников событий. Участников было много, и после любого события они заключали друг с другом (и друг против друга) каждый раз новые альянсы.

При этом, несмотря на войну, сражения и заговоры, большинство и героев Фронды и её противников (они часто менялись местами) благополучно дожили до старости и, как сказано, оставили интересные и весьма подробные воспоминания. Сам этот факт достаточно красноречив. Стороны, действительно, в целом старались сохранять взаимную корректность и предупредительность. Определенную роль в этом играли многочисленные родственные и адюльтерные (это тоже имело значение) связи. Еще большую роль играло то, что, как показали недавние архивные исследования, подавляющее большинство действующих лиц, - и из многочисленных фрондёрских группировок, и со стороны Двора - были связаны общими финансово-экономическими интересами и участвовали в одних и тех же, как сказали бы сейчас – государственных «проектах». Монархия, как институт, оберегалась ими (всеми!) бережно и старательно, поскольку именно она являлась гарантом их доходов.

А пример того, что бывает, если чересчур активно раскачивать общую лодку, был буквально перед глазами: за Ла-Маншем как раз как раз набирала обороты Английская революция. В январе 1649 года, всего через несколько месяцев после первого выступления Фронды, в Лондоне был казнен король Англии Карл I Стюарт.

Неудивительно поэтому, что всякий раз, когда события грозили выйти из-под контроля, представители французской «элиты» собирались на переговоры, снимали остроту напряжения и достигали тех или иных компромиссов. Договоренности обычно почти сразу нарушались, и всё начиналось по-новому – до следующего обострения и новых переговоров и компромиссов.

Через несколько лет «король-солнце» Людовик XIV произвёл своеобразный мини-переворот (его иногда ещё называют «революцией»), лишив знать реальной власти в обмен на бесчисленные декоративные должности при Версальском дворце. Абсолютизм стал паллиативным решением, позволившим заморозить политическую систему почти на полтора века. Но тем грандиозней был взрыв Великой Буржуазной революции – взрыв, почти весь XIX век раскачивавший Францию из крайности в крайность.

В этом аспекте чрезвычайно интересен эпизод, о котором поведал в своих мемуарах «железный канцлер» Бисмарк. Считавшийся (отчасти ошибочно) махровым «реакционером», он был призван возглавить правительство Пруссии в 1862 году, когда королевская власть находилась в многолетнем противостоянии с парламентом. Столкнувшись почти сразу же с очередным парламентско-правительственным кризисом, свеженазначенный министр-президент (премьер) предложил королю Вильгельму I, не радикальную, но достаточно жесткую линию поведения. Далее последовало следующее:

«…Он прервал меня словами: “Я предвижу совершенно ясно, чем все это кончится. На Оперной площади, под моими окнами, отрубят голову сперва вам, а несколько позже и мне”… Когда он умолк, я отвечал коротко: “А затем, государь?”. “Что ж, ‘а затем’ нас не будет в живых”, — возразил король. “Да,— продолжал я, — нас не будет в живых, но ведь мы все равно умрем рано или поздно… На эшафоте или на поле брани, не все ли равно, где доблестно отдать жизнь за права божией милостью? Ваше величество не должны думать о Людовике XVI; он был слаб духом при жизни и перед лицом смерти и как историческая фигура — не на высоте. Но возьмите Карла I, — разве не останется навеки одним из благороднейших явлений в истории тот факт, что, обнажив меч в защиту своих прав и проиграв сражение, он гордо скрепил собственной кровью свои королевские убеждения?».

Премьер сумел убедить короля - и выиграл. Но в данном эпизоде интересна отнюдь не ультра-монархическая риторика и, тем более, не имитация «грубой, но преданной откровенности простого прусского юнкера» - что, как известно, было одной из надёжных масок Бисмарка и его излюбленным дипломатическим приёмом. При необходимости он умел примерять другие маски и использовать совершенно другие приёмы.

По-настоящему же тут интересно совсем другое. Во-первых, - точный расчет времени и обстоятельств. Десятилетием ранее жёсткая линия могла и на самом деле очень дорого обойтись и королю, и его премьеру, однако к началу 60-х годов грандиозная волна европейских революций 1848 года уже практически спала. Во-вторых, и это важно принципиально – сознавая, что паллиативные решения в лучшем случае дают лишь отсрочку, Бисмарк решал проблему кризиса, предложив – не только Пруссии, но и Германии в целом – свою программу модернизации и объединения. Программу, альтернативную модным идеям немецких либералов и диаметрально им противоположную.

И, наконец, в третьих. Интересно, что в качестве примера Бисмарк привел судьбы именно Людовика XVI и Карла I. Как совершенно справедливо подчеркнул будущий объединитель Германии, - характеры этих политиков различались с точностью «до наоборот». Однако не только оба монарха закончили жизнь на эшафоте, но даже развитие Английской и Французской революций с какого-то момента, пройдя пресловутую «точку невозврата» еще несколько десятилетий шло совершенно параллельными путями. Через диктатуру (Кромвеля и Наполеона), через реставрацию (Карл II и Людовик XVIII), через свержение «ничего не понявших, и ничему не научившихся» преемников (Карла X и Иакова II соответственно).

Так, вне зависимости от того, насколько разными путями попадают в стремнину водопада разные щепки, сила потока еще долго несет их потом по одинаковому руслу.


АЛЬТЕРНАТИВЫ БОЛЬШОГО ПРЫЖКА

Существуют ли варианты движения социума, после того, как «точка невозврата» уже пройдена? Отчасти – да, хоть и в довольно суровых, изначально ограниченных рамках.

Пример нам хорошо знакомый и потому особенно печальный, но зато и наглядный. Русская революция 1905-1920 гг. После того, как большевики установили свою власть над территорией большей части царской России, существовало, как минимум, три вполне реальных варианта дальнейшего «послеводопадного» развития.

Старая имперская модель тотальной власти новой бюрократии, которую олицетворял будущий «Отец народов» товарищ Сталин – была лишь одной из них. Чтобы быть совсем уж справедливыми, необходимо признать, что она была не самой ужасной. Ещё хуже (трудно поверить, но хуже, и намного) было бы, если бы в кремлёвских войнах одержал победу паладин «мировой революции» и изобретатель «казарменного социализма» Лев Троцкий.

Была и третья возможность, вероятно, наименее болезненная – условно говоря, модель НЭПа, - её идеологом был Николай Бухарин, а воплотителем – предсовнаркома Алексей Рыков.

Не было тогда ещё никакой изначально заданной предопределенности - по какому из этих трёх путей пойдёт послереволюционная Россия. Предопределённость была в другом: позиция многомиллионного населения огромной страны на многие десятилетия была вычеркнута из списка факторов, влияющих на выбор пути и цели.

У нас пока что дела ещё совсем не так плохи. У нас - всё ещё только начинается.


Продолжение


Валерий ЗАЙЦЕВ («Народный депутат», № 1, январь 2010)