КАМО ГРЯДЕШИ, UKRAINE? ЧАСТЬ 2. ЕВРОПЕЙСКИЕ ЦЕННОСТИ

«Да, скифы - мы!»

Ну, это Александр Блок, пожалуй, несколько погорячился. Но, что несомненно, так это то, что ни к «Европе», ни к «европейской цивилизации» мы никогда не относились и сейчас не относимся. Может, кому-то и хочется в нее втереться, но уж говорить о «возврате» туда, где и раньше-то «нас не стояло», по меньшей мере, бессмысленно. А где же мы были (и есть)? Что представляет собой та цивилизация, к которой мы по своим географическим, экономическим, социально-психологическим и многим другим параметрам относимся? Тойнби определял ее как христианско-православную. Так оно и есть, хотя это определение страдает некоторыми весьма существенными неточностями (Тойнби как идеалисту вообще было свойственно преувеличение роли религии в цивилизационных процессах). Поэтому уже давно привилось более адекватное ее определение – как цивилизации евразийской. Что же это за цивилизация, и какое место она занимает во всемирной системе цивилизаций?
Прежде всего отметим, что ее по преимуществу отождествляют со славянским этносом. Однако «евразийская цивилизация» не есть цивилизация исключительно славянская. Некоторые историки утверждают, что уже даже древнерусская народность Киевской Руси складывалась как результат взаимодействия восточнославянских племен со степняками тюркского происхождения. А в дальнейшем, писал Гумилев, «Великороссия обновлялась за счет христианских монголов и крещеных литовцев, Малороссия – за счет половцев». Что касается, в частности, древних русичей на территории Украины, то здесь «перемешавшись с крещеными половцами, они создали новый этнос – малороссы (сохранившееся старое название), или козаки (тюркское наименование людей без начальства), или украинцы (так их звали поляки). …Включившись в состав государства Московского, украинцы обрели в нем экологическую нишу, заняв должности от чиновников и офицеров до канцлера (Безбородко) и мужа царицы (Разумовский), так как общность, унаследованная от Древней Руси, – книжная культура и византийское православие – не мешала северным и южным русским жить в симбиозе, а татарская примесь, равная у тех и других, только усложняла поведенческий стереотип новой России, что шло ей на пользу».
В противоположность мнению наших националистов Россия никогда не была империей в ее классическом виде, т.е. метрополией, живущей за счет колоний (типа Римской или Британской). Сохраняющиеся элементы одной и той же культуры, в противовес окружению, создавали определенное цивилизационное единство. Теперь уже обратное влияние Руси на тюркские (равно как и многие другие) народы приводило к формированию не национального государства, и не классической империи, а именно полиэтнического социального организма – цивилизации. Разумеется, это было связано не с особым «русским характером», а уж тем более не с каким-то «гуманизмом» русского царизма, а с объективными условиями, имевшими место как в «метрополии», так и в потенциальных «колониях».
В этой цивилизации различные (не только славянские и тюркские) народы, по словам Гумилева, «связывала не общность быта, нравов, культуры и языка, а общность исторической судьбы». Эта наша евразийская цивилизация, простирающаяся «от Китайской стены до Карпат», весьма существенно отличалась (и отличается) от европейской (а то, что располагалось между «положительной изотермой января» и Карпатами долго оставалось своего рода межцивилизационным пространством). И главное отличие заключается в том, что она, как и все остальные цивилизации в мире, исключая западноевропейскую, сотни лет развивалась под давлением и в тени последней и только на основании собственных ресурсов. Это и предопределило ее основные экономические и социально-психологические отличия от цивилизации западноевропейской.

«Две большие разницы»

Это выражение из одесских анекдотов как нельзя более подходит для характеристики соотношения между Западом («золотым миллиардом») и всем остальным миром. «Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда» − не без основания утверждал «певец английского империализма» Р.Киплинг. Не встретиться, ибо движутся они в противоположных направлениях − «золотой миллиард» к «свободе и демократии», а также к «постиндустриальному обществу», весь остальной мир − к дальнейшему закабалению и обнищанию. И как мы видели, эти движения обоюдно взаимообусловлены.
Различие в социально-экономическом положении неизбежно вызывает и социально-психологические различия. Главным отличительным признаком «людей Запада» является то, что М.Вебер называл «духом капитализма». Это выражение он использует «для определения того способа мышления, который связан с систематическим и рациональным стремлением к наживе». И дело здесь не в том, что человек стремится побольше заработать (кто же против это-го?), а в том, «чему отдается предпочтение – личным потребностям или независимому от них (!) стремлению к наживе и возможности получения при-были».
Для иллюстрации Вебер приводит пример с двумя группами жнецов − протестантов (которыми уже целиком овладел «дух капитализма») и католиков (которые тогда им еще полностью не прониклись). Наниматель повысил расценки. Обе группы сразу же воспользовались этим для достижения своих жизненных целей. Первая, готовая надрываться ради открывшейся возможности заработать побольше, повысила производительность труда, вторая ее снизила, ибо на тот же уровень жизни теперь могла заработать с меньшим напряжением. Что хорошо, а что плохо? Вопрос беспредметен: все зависит от того, о каком обществе речь − «цивилизованном» (капиталистическом) или «традиционном».
Второй характерной чертой человека Запада является индивидуализм. Изначально человек возник как существо родовое, общинное. Только в таком качестве он мог выжить и развиваться. И такое положение сохранялось на протяжении многих тысячелетий человеческой истории – все это время как материальную, так и духовную основу человеческого существования составляла община. Правда, попозднее – только для угнетенных. В господствующих классах шли процессы индивидуализации. Но общая мораль еще долго сохранялась той же.
С появлением капитализма все изменилось. Процесс индивидуализации захватил в свою орбиту всех. Только свободный от общинных связей человек мог стать пролетарием, не имеющим ничего, кроме своей рабочей силы. Индивидуализм превратился в господствующий нравственный принцип. Ох, как нелегко далось Западу это превращение! Конфессиональные конфликты времен Реформации (в религиозной форме отражающие нравственный конфликт, вызванный развитием «духа капитализма») опустошили Западную Европу почище чумы – в некоторых местах было уничтожено более половины населения. Индивидуализм победил, и сейчас на Западе «забота о своих» – всего лишь вид круговой поруки перед лицом эксплуатируемого мира. А господствующий моральный принцип − «Боливар двоих не вынесет».
Общинная же («традиционная») психология в той или иной форме сохранилась во всех остальных цивилизациях, ставших «периферией» капитализма, ибо только она одна и могла хоть в какой-то мере обеспечить противостояние губительному влиянию «ядра», только она и давала какую-то возможность выжить – как обществу в целом, так и отдельному человеку. И только она одна обеспечивала нравственный стержень и позволяла сохранять способность к сопротивлению. У нас она в советское время трансформировалась в коллективистскую. Не удивительно, что как раз остатки нашей общинной (а точнее, теперь уже коллективистской) идеологии и являются основной мишенью для тех, кто объективно помогает Западу превра-тить нас в еще одну «периферию». Но не дай нам бог своей собственной «Реформации»!
А зачем, собственно, нам менять свою психологию? Ну, например, сейчас принято полагать, что только «дух капитализма» обеспечивает повышенную производительность труда. Лауреат Нобелевской премии по экономике В.Леонтьев, уповая на всемогущество «духа капитализма», в начале «перестройки» наивно рассчитывал, что производительность труда у нас можно повысить наличием в продаже хороших товаров, и был убежден, что если нашему работнику «показать хорошие товары», то он «будет работать как черт» чтобы их приобрести. Теперь, когда этих товаров (в отличие от денег) хватает, только слепой не видит резкого снижения у нас стимулов к труду. Многие сейчас любят поговорить о «рабском труде» при социализме, как-бы забывая, что рабский труд никогда не был и быть не может производительнее свободного. У нас же в свое время был невиданный рост производительности. И все потому, что имел место истинный трудовой энтузиазм, ибо люди верили, что работают не только ради хлеба насущного. А сейчас вот уже почти два десятилетия рыночно «возрождаемся» и все никак не можем хотя бы достичь уровня последнего советского года…
Вообще в «традиционных» обществах экономические стимулы надежно работают либо на грани голода, либо в том случае, когда речь идет о «больших деньгах» (т.е. не о материальных благах, а о власти). Иначе они малоэффективны. Как это не покажется странным, стимулы внеэкономические («моральные») гораздо эффективнее. Особенно наглядно это видно на примере Японии. Сам ее феномен, ее недавнее бурное развитие объясняется прежде всего тем, что наряду с обычными были использованы другие стимулы к труду. Работник в силу специфических традиций здесь с самого начала оказался включенным в целую систему взаимоотношений, не определяемых полностью непосредственными экономическими интересами. Именно не полностью свободный (в европейском, а тем более американском понимании, т. е. в смысле чисто экономического интереса в качестве движущей силы) японский работник оказывался наиболее производительным. Результат − ошеломляющий. Когда же традиционные отношения в Японии в значительной степени были подорваны «духом капитализма», это свое преимущество она утратила – с соответствующими экономическими результатами, характе-ризующимися резким спадом темпов развития.
Да, мы сильно отличаемся от людей Запада. Это заметно даже в чисто житейских мелочах. Скажем, сколько уж писалось о том, что у нас на улицах люди хмурые, а вот-де на Западе все улыбаются. Ах, эти западные улыбки! Ах, как улыбались «в Европе» пану Ющенко после «оранжевой революции»! (Вот только насчет вожделенной «евроинтеграции» − ни полслова...). Но особенно знамениты улыбки американцев. Многие наши соотечественники, приезжая в Америку, от них просто в восторге − улыбки американцев кажутся им верхом дружелюбия. Тех же, кто пожил там подольше, они раздражают, поскольку воспринимаются как неискренние. Ни те, ни другие не правы, так как судят об американцах со своей колокольни. Улыбка - всего лишь знак. Сбивает же с толку то, что означает он «у нас» и «у них» принципиально разные вещи. Если у нашего соотечественника улыбка значит «я рад тебя видеть», то у американца - «у меня все о’кей!». Мы не хмурые, нам просто ни к чему лыбиться в нейтральной обстановке; мы улыбаемся, только когда искренне рады данному человеку (или хотя бы из вежливости - но адресно). А американцы, выходя на люди, «одевают» улыбку, как штаны - это вывеска успеха, а внутреннее состояние или отношение к окружающим здесь совершенно ни при чем.

Европейские ценности

Нам говорят – чтобы «вернуться в Европу», нужно поднять до европейского уровень жизни. Неплохо бы, конечно (Только как? На «них»-то работает весь мир!) Но прежде всего необходимо сменить систему ценностных ориентаций. Мы редко формулируем свою систему ценностей, мы просто живем в ней. А вот чтобы воспринять «европейские ценности», их приходится как-то сформулировать, или хотя бы обозначить. О чем же идет речь?
Тут следует сказать несколько слов об идеологических предпосылках, на которые опирается западный мир. Некоторые из этих предпосылок носят явный, так сказать «парадный» характер, а некоторые, несмотря на их важную роль, стыдливо скрываются, а то и вообще отрицаются. Начнем с последних, к которым прежде всего относится чувство цивилизационной исключительности, превосходства над всеми остальными людьми в мире. Это и понятно: своекорыстное господство над всем миром для «душевного комфорта» должно было найти «естественное» оправдание.
Особое положение западноевропейской цивилизации по отношению ко всем остальным не могло не сказаться на ее социально-психологических характеристиках. А тут еще то, что мир разделился на грабящее меньшинство и ограбляемое большинство, прямо противоречило буржуазной идеологии «либеральной демократии» и «природных прав человека», развивающейся «для внутреннего потребления» и, естественно, нуждалось в соответствующем идеологическом же оправдании. Таким «оправданием» стал западный идеологический феномен, прежде неизвестный в истории человечества,  расизм.
Расовые отличия стали первым признаком, позволяющим западноевропейцам не только достаточно четко самоидентифицироваться, отделить себя от тех народов, которых они начали систематически грабить, но и идеологически оправдать этот грабеж в собственных глазах «естественным» неравенством. Именно в этом, необходимом «ядру» для оправдания его особого положения, представлении о данном от природы неравенстве – сущность расизма (не путать с ксенофобией – обычным для относительно замкнутых общин неприятием «чужых»). Со временем внешне дискриминация менялась, но в любом виде «цивилизационный» расизм остается важнейшей частью западной культуры (и одной из главных причин ненависти во всем мире к Западу вообще, и антиамериканизма в частности).
А что касается «парадных» идеологем, то здесь главное место занимают символы экономической и политической свободы – «рынок» и «демократия». Присмотримся к ним поближе.
Рынок существовал и до капиталистического производства. Но когда сейчас говорят о «рыночной экономике», то имеют в виду рынок как базу производства именно капиталистического. Для того, чтобы оно могло осуществляться, должны соединиться между собой вещественный и личностный факторы производства. Поэтому капиталистический рынок состоит из двух рынков: рынок товаров и рынок рабочей силы.
Что касается «свободного рынка» товаров, то это только раньше, «когда Маркс писал свой “Капитал”, свободная конкуренция казалась подавляющему большинству экономистов “законом природы”» (Ленин). Сегодня совершенно ясно, что это далеко не так, особенно во взаимоотношениях «ядра» с «периферией». Даже сейчас, при формальном отсутствии внеэкономических колониальных отношений, о всеобщем действии закона стоимости (т.е. об эквивалентном обмене товарами) здесь говорить не приходится. Известный системный аналитик С.Кара-Мурза справедливо отмечал: «“Закон”, исходящий из презумпции эквивалентного обмена, просто не отвечает реальности. …Экономика “первого мира” при действии закона стоимости являлась бы абсолютно неконкурентоспособной. И “закон” просто выключен действием вполне реальных, осязаемых механизмов – от масс-культуры до авианосца “Индепенденс”. Выключен этот закон уже четыре века, и в обозримом будущем уповать на него не приходится».
Сегодня к этому следует приплюсовать ту роль, которую играют транснациональные корпорации – даже в метрополии. Если на нижнем и частично среднем этажах еще сохраняется некое подобие «свободного рынка», то на высшем транснациональные корпорации полностью диктуют правила игры, игнорируя «невидимую руку рынка». Таков в действительности сегодня «свободный рынок товаров».
Что касается рынка труда, то «непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность распоряжаться своей личностью», когда избавляется от «стеснительных предписаний относительно труда» (Маркс). Разумеется, полностью «свободные рабочие» и раньше существовали только теоретически, но соответствующая тенденция действительно имелась.
Сейчас вступили в игру другие факторы. Экономика приобрела глобальный характер, а вот свободное перемещение рабочей силы отсутствует. В какой-то мере осталось «несвободное», т.е. именно под управлением «стеснительных предписаний относительно труда» – причем «предписаний» со стороны мирового капитала (уж кому-кому, а нашим «заробітчанам» это хорошо известно). Вывоз капитала из стран «ядра» как раз и стал результатом «стеснительных предписаний относительно труда». Капиталистическое «ядро» отделилось от «периферии» посредством полупроницаемой мембраны: товары (а следовательно, влияние капитала) пропускаются, а рабочая сила – нет (или ее пропуск жестко регулируется «стеснительными предписаниями»). Вот вам и весь «свободный рынок».
И, наконец, главный козырь – демократия! Демократия – власть народа. Власть – понятно, это машина принуждения. А о каком народе идет речь? На-род-то всегда был классово структурирован, и разные классы играли во власти существенно различную роль. Демократия, как и любой другой вид власти, – всего лишь способ организации господствующего класса. Так что «демократии вообще» никогда не существовало, она всегда соответствовала характеру господствующего класса.
Рабовладельческая демократия, скажем, в Древней Греции, организовывала свободных граждан, а подавляющее количество населения (прежде всего рабы) к ней не имело ровным счетом никакого отношения. То же было при феодальной демократии (типа генуэзской или новгородской). Например, бескрайняя вольность польской шляхты никак не касалась огромной массы холопов. А буржуазная демократия – это демократия, при которой политическое влияние пропорционально капиталу. Внешне это менее заметно, но только совсем уж клинический «демократ» может верить, что миллионер и уборщик в его офисе (у каждого – строго по одному голосу!) имеют одинаковые возможности влиять на результаты тех же выборов.
Но дело не только в этом. Сейчас даже в своем пропорциональном капиталу виде буржуазная демократия переживает кризис, поскольку с возрастанием капитала степень его влияния возрастает непропорционально, и власть в свои руки все больше берет олигархия. Демократия же отправляется в почетную отставку (т.е. остается сугубо для пропагандистских надобностей). А ее востребованность в реальной жизни, не только в отношениях между «ядром» и «периферией», но и в самом «ядре» резко упала. Как заметил известный российский философ А.Зиновьева, «по объективным законам управления огромными человеческими объединениями и даже всем человечеством, на что претендует западный мир во главе с США, демократия в том виде, как ее изображает западная идеология и пропаганда, абсолютно непригодна».
А вот на экспорт этот товар («демократия») еще очень даже годится: куда надежнее и дешевле купить нужные результаты «свободного волеизъявления народа», чем проводить военно-полицейские операции типа иракской. Были бы деньги. А кто сейчас самый богатый в мире? Вот то-то и оно. Во всем мире насаждаемая «цивилизованными странами» «демократия» на западный манер сегодня является всего лишь средством управления для «нецивилизованных» аборигенов. В том числе и для нас. Такая вот, очень дорого обходящаяся всему остальному миру, «западная ценность»…
Все упомянутые явления лежат прямо на поверхности, хотя ослепленные цивилизационным высокомерием люди Запада их (часто даже вполне искренне) не замечают. Зато хорошо ведают, что творят, их политики и идеологи. А уж нам-то точно следовало бы повнимательнее присмотреться к тому, какую идеологическую жвачку нам скармливают в качестве «европейских ценностей».

Гриффен Леонид Александрович Доктор технических наук, профессор, академик академии высшего образования Украины, Академии инженерных наук Украины и Академии инженерных наук Российской Федерации, автор свыше двухсот научных трудов и изобретений.

(продолжение следует...)