В последних сочинениях мне уже приходилось обращать внимание читателей на удивительное изобилие в этом году юбилеев, связанных с Крымом. Напоминаю: 230 лет указа Екатерины II «Устроить крепость большую Севастополь» (в гавани Ахтиар), 160 лет начала собственно крымской фазы одноименной войны, 70 лет освобождения героического полуострова от немецко-фашистских захватчиков и 60 лет передачи области из РСФСР в УССР. Да и сам 2014 год уже навсегда вошёл в отечественную историю, как год возвращения Таврии к «причалам России». Юбилеи этого события впереди, и его круглые даты будут совпадать с таковыми перечисленными только что. Не опасаясь обвинения в сентиментальности, можно воскликнуть, перефразировав известные поэтические строки: «Крым! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!».

Но праздничное настроение этой весны отложило в дальний угол памяти ещё один крымский юбилей. В июле исполняется 240 лет Кючук-Карнайджийскому мирному договору, завершившему Русско-турецкую войну 1768-1774 гг. Та затянувшаяся кампания решила в пользу Петербурга ряд геостратегических вопросов, рассмотрение которых не входит в план настоящей работы. Здесь обратим внимание на один результат войны, особый, с событиями этой весны перекликающийся. А именно, Блистательная Порта подтвердила политическую самостоятельность Крымского ханства под условным (на практике) протекторатом России. Бахчисарай освобождался от 3-вековой вассальной зависимости от Стамбула. Бытует мнение (в т. ч. учёных историков), что первая из двух «екатерининских войн» между Российской и Османской империями стала увертюрой к ликвидации последней наследницы Золотой орды, которая перехитрила историю, засев за Перекопом. Что помыслы немки на троне Романовых были неизменно направлены на территориальные приобретения, и упустить такой случай она не могла. Факты это мнение опровергают.

До лета от Р.Х. 1783 (год присоединения Крыма) в царствующем граде Св.Петра, среди вершителей судеб России, преобладало мнение о «бесполезности» для империи высушенной солнцем земли в Чёрном море, населённой степными добытчиками, с коих «никакие порядочные подати собираемы быть не могут» (мнение членов Совета при троне). Из письма императрицы: «Совсем нет нашего намерения иметь сей полуостров и татарские орды, к оному принадлежащие, в нашем подданстве, а желательно только, чтоб они отторгнулись от подданства Турецкого и остались навсегда в независимости... Татары никогда не будут полезными нашей империи». Князь Потёмкин образно, по солдатски, называл Крым «бородавкой на носу». Два с половиной века тому назад возможный «приз» совсем не казался русскому обществу настолько ценным, чтобы ради него возбуждать «противу себя общую и небезосновательную зависть и подозрение» в Европе (из решения Совета). Отвечало ли такое мнение действительности? Вполне. Доказательства несколькими абзацами ниже.

Летом 1774 года у Бахчисарая появился шанс не только самостоятельного развития между двумя мощными соседями, северным и южным, получая выгоду от их жёстких противоречий. Возникла возможность за жизнь одного поколения модернизировать «замирённую» страну, начав движение в сторону её европеизации при помощи русских. Для всесторонних реформ нашлась и фигура – на вершине «титульной нации». Такой фигурой, как говорится, «в нужное время и на нужном месте», оказался потомок Чингизхана Шагин-Гирей, калга (наследник) правящего хана Сахиб-Гирея.

Детство дофина, поэтически одарённого, любознательного, прошло в турецком Адрианополе. Юношей он побывал в Европе, на ходу жадно учился, разговаривал по итальянски, знал греческий, изъяснялся на французском. Оказавшись на Неве, восточный красавец произвёл впечатление на столичную знать, которая разглядела в нём «задатки царя Петра». Императрица отозвалась о госте, как о «самом любезном татарине, какого можно найти». Петербург восхитил наследного принца архитектурой, верфями, Академией наук, театрами, собранием произведений искусств, мануфактурами, военными парадами. Полный впечатлений и реформаторских планов, потомок монгольских завоевателей намеревался возвратиться в Бахчисарай для переустройства отечества по европейским образцам, да в ханском дворце сидел на троне (то бишь, на тахте, застеленной ковром) старший «брат» Сахиб-Гирей, мечтающий о покое между грозовыми Петербургом и Стамбулом. Инициативный калга вызывал в нём подозрения, и не без основания. Наследнику пришлось последовать совету русских опекунов – согласиться на ханский бунчук формально зависимой от Гиреев ногайской орды, кочевавшей к северу от Перекопа.

Ещё 1 ноября 1772 года, в разгар войны с Турцией, Российская империя признала крымского хана свободным от протектората Порты и, под блеск штыков, предложила своё покровительство. Взамен за услугу выговорила для своих фрегатов гавани Керчь и Еникале, позже – Ахтиарскую бухту, желая быть ближе к подзащитным. Наконец, через полтора года, турки признали своё поражение. Но неожиданно взбунтовалась крымская знать. Хан Сахиб был смещён, и новый Гирей, по имени Давлет, из бесчисленных «царевичей», под звон «хладной струи» бахчисарайского фонтана, въехал на белом скакуне в ханский дворец. Он не скрывал своей непреклонной протурецкой ориентации. И когда в Петербурге решили, что действия ставленника «османской партии» зашли слишком далеко в направлении Стамбула, ногайская конница Шагин-Гирея двинулась из причерноморской степи к Перекопу. Сопровождал её корпус князя Понятовского, которым фактически командовал Суворов. Судьба турецких угодников была предрешена. В конце марта 1777 года Крымский Диван (аналог совета министров) провозгласил «проходного» предводителя ногаев, своего бывшего калгу, ханом Крымского юрта. Девлет бежал к своим обессиленным покровителям.

Теперь кандидат в «крымского Пётра Великого» мог приступить к исполнению задуманных реформ. Только не было рядом ни своего Меньшикова, ни «птенцов – товарищей, сынов», ни солдат, равных «потешным». С них и начал. Раньше в набегах на соседей, в отражении врагов участвовали все татары, которые были способны сидеть в седле и владеть оружием. Шагин обязал каждые пять мусульманских дворов поставлять для несения службы полностью экипированного всадника. И сразу – массовое неприятие новшества «титульным народом». Армия по европейскому образцу не состоялась. Хан утешился гвардией. Не удалась и попытка замены управителей на местах, на основе «кормления», чиновниками с фиксированным окладом. В попытке переноса столицы из татарского Бахчисарая в интернациональную, преимущественно христианскую Кафу мусульмане усмотрели пренебрежение заветами отцов. Осуждение единоверцев вызывали и «гяурские привычки» испорченного правителя: сидеть на стуле, спать на кровати, пропускать молебны мечети, покупать бесстыдные картины, читать светскую литературу и пр. и пр. Правда, хан-полуевропеец давал немало законных поводов для раздражения его действиями и образом личной жизни. Он был падок до роскоши, жесток, будто старозаветный азиатский тиран. И года не прошло, как вспыхнул бунт новобранцев. Его поддержали старые ополченцы, духовенство, знать. Гвардия изменила своему создателю и щедрому опекуну. Братья Шагин-Гирея стали на сторону участников переворота, которые провозгласили ханом одного из них. Не понятый даже близким окружением, одинокий реформатор нашёл убежище у иноверцев.

Хотя бунт, вяло поддержанный Стамбулом, был подавлен русскими, которых призвал изгнанник, усадить его на свои штыки они не могли. По договору со Стамбулом, Петербург не имел права держать на полуострове войска вне морских баз. А оставлять своего ставленника в плотном окружении противников реформ, сторонников Османской империи, значило, держать в готовности на границах ханства значительную воинскую группировку, в постоянном ождании нового возмущения против сторонника России. Вторжение же Екатерининских полков на полуостров давало Стамбулу право, согласно Кючук-Карнайджийского договора, высадить на крымский берег десант. А это риск большой войны. Лучший выход из такого положения (наконец пришли к этой мысли в окружении императрицы) – включить ослабленное полуостровное государство в состав Российской империи. Сама государыня писала фельдмаршалу Румянцеву: «Независимость татар в Крыму ненадежна для нас, и надо помышлять о присвоении сего полуострова». Но только если «крымцы» сами об этом хорошо попросят. Договор 1774 года признавал законным любое волеизъявление подданных хана, даже выбор сюзерена. Просителей же из Крыма в ставках российского военного командования день ото дня пребывало. Их порождали участившие распри и в самом ханском дворе, и вокруг Бахчисарая, в кланах и в кочевых ордах, чему немало способствовали агенты ея и. в., также «мухаджиры», призывавшие мусульман к переселению в Малую Азию – подальше от неминуемого наплыва христиан.

Упадочнические настроение усилила «экономическая кампания», начатая Россией после подавления мятежа 77 года. Поскольку христиане полуострова встали на сторону Шагин-Гирея, в мстительных головах мусульман они оказались «крайними». Начались погромы. Искренне ли, с расчётом ли (верно и то, и другое), северные единоверцы стали их защищать. Заодно – караимов. Сунув в зубы спасённого хана 50 тысяч рублей отступного, царская казна щедро оплатила переселение трёх десятков тысяч крымских христиан на северный берег Азовского моря. А ведь на них, горожанах, веками держалась налоговая база ханства. Немусульманское меньшинство (греки, армяне, потомки генуэзцев и готов, караимы, славяне) держали на полуострове в своих руках торговлю, ремесло, доходное земледелие. Татарское большинство занималось войной, натуральным хозяйством, пасло скот. Когда прекратились их набеги на соседей, опустели невольничьи рынки. И экономика бывшего ханства в момент буквально обрушилась. Платить налоги стало некому. Лишившись дохода от налогов и работорговли, крымская аристократия оказалась перед выбором: или эмигрировать в Турцию, или служить христианским монархам за жалование.

Пример подал сам хан, вступив, неизвестно из каких побуждений, в императорскую гвардию в чине капитана. Новый бунт оскорблённого мусульманства не заставил себя ждать. Его величество (в глазах ханского двора) и одновременно (по Петровской «Табели о рангах») его высокоблагородие гвардии капитан Шагин-Гирей вновь бежал из Бахчисарая в Керчь под защиту русских пушек. Прозорливый Потёмкин послал депешу «Матушке Государыне»: «Крым Ваш и нету уже сей бородавки на носу». Одновременно двинул в Крым подчинённые ему полки. Пока солдаты суворовской выучки громили бунтовщиков в поле, вторично спасённый «Пётр Первый крымскотатарской истории» принялся рубить головы неверным аристократам, в том числе родным братьям, благо, гаремные «семьи» были чадообильны. Да так увлёкся, что русским опекунам пришлось грозным окриком остудить пыл опекаемого. Татарская знать, из тех, кому удалось сохранить головы на плечах, быстрёхонько собрала представительную делегацию, которая от имени народа просила разгневанного владыку отречься от престола и передать страну России в вечное пользование, как сказали бы сегодня. Говорят, будущий князь Таврический сильно поиздержался на прокорм и наградные делегатам, на богатые подарки местным беям, дабы они доходчиво разъясняли простонародью неизбежность сей акции. Но разве 230 лет спустя другая великая держава, под вывеской США, мало тратит долларов на отрыв огромной страны Украины от Русского мира? Как бы там и тогда ни было, Манифестом Екатерины II от 8 апреля 1783 года было возвещено о вхождении Крымского полуострова, Тамани и Кубани в состав Российской империи.

А что Шагин-Гирей? В оставшиеся ему пять лет жизни невезучий реформатор, последний владыка Крымского юрта и отставной капитан гвардии ея и. в., успел побывать богатым российским помещиком, не отрекаясь от гарема и восточной пышности. Потом стал зябнуть в долгие зимы центральных губерний и отпросился в тёплую Турцию. Султан поселил его на греческом о. Родос, подумал-подумал и… удавил. В назидание, видимо, другим ханам. Жаль мне его. Вишь, что выдумал: подавай ему сразу всю Европу! Без въездной визы. А народ не понял такого странного, губительного желания своего властителя. Не созрел народ, тасазать. Массы хотели жить в привычном Мире Пророка. Так какой урок даёт нам описанная история? Мне на ум пришло следующее: коль рвёшься в Европу через трупы окружающих –заранее готовь верёвку (шнурок – для киевлян), всё равно на каждого нетерпеливого свой султан найдётся.

К слову, а почём нынче в Киеве верёвка?

Сергей СОКУРОВ, для РМ.У