Добровольное отречение папы римского — не просто мировая сенсация. Можно с уверенностью говорить, что мы стали свидетелями события исторического. Споры о том, что заставило понтифика принять такое решение, будут идти многие годы, а потом перекочуют в монографии историков.

— Знаете, просто от плохого самочувствия папы обычно не отрекаются, — российский историк Александр Марей далеко не единственный, кто сильно сомневается в том, что официальное объяснение, данное Бенедиктом XVI относительно собственного отречения, было исчерпывающим. — История знала несколько подобных случаев, все они давно поросли травой — последний относится к 1415 году, — но каждый раз это было вызвано внешними обстоятельствами практически непреодолимой силы. И почти всегда истории были довольно темными и неприглядными. Что касается того, что такая возможность прописана в каноническом праве… Да, прописана, но здесь все очень неоднозначно. Не думаю, что такой аккуратный законник, как Йозеф Ратцингер, пошел бы на этот шаг, не будь ситуация крайне серьезной…

Жертва Ватиликса

23 мая 2012 года камердинер папы Бенедикта XVI Паоло Габриэле ждал гостей. Один из сотрудников полиции впоследствии признался итальянской прессе, что он вел себя так, будто был предупрежден о готовящемся аресте. А может, чувствовал, что ниточки все равно ведут к нему.

В квартире синьора Габриэле обнаружили десятки документов, пропавших из личных покоев понтифика, которые, попав в итальянскую прессу, спровоцировали крупнейший скандал в современной истории Святого престола. Из конфиденциальных писем, обращенных к папе, финансовых отчетов и других бумаг следовало, что некоторые иерархи церкви отмывали десятки миллионов евро, другие предавались гомосексуальным утехам, а кто-то и вовсе совмещал то и другое.

Некоторые кардиналы к тому времени уже тихо ушли со своих постов, руководители Института по делам религии, фактически выполняющего роль госбанка Ватикана, проходили по делу об отмывании денежных средств. Дело получило звучное название «Ватиликс». Самого Габриэле обвинили в воровстве.

— Я хотел избавить церковь от зла, мошенничества, коррупции и вернуть Ватикан на истинный путь, — твердил бывший камердинер понтифика накануне и во время суда.

Результаты психиатрической экспертизы давали противоположные результаты: одни специалисты утверждали, что Габриэле страдает «параноидальными проявлениями», другие — что он абсолютно здоров. 6 октября 2012 года его приговорили к 18 месяцам тюрьмы.

А 17 декабря, по версии авторитетной итальянской газеты La Repubblica, на стол Бенедикту XVI легли два 300-страничных тома в красных бархатных обложках, из которых следовало, что масштаб катастрофы куда серьезнее. Под Рождество понтифик отправился в тюрьму к Габриэле и помиловал его, отсидевшего чуть больше двух месяцев. А еще через два месяца ушел с папского престола.

Война компроматов

Узнав о секретном докладе, итальянские журналисты носятся с версией, что именно он заставил понтифика принять решение. Якобы он понял, что неспособен противостоять деструктивным силам внутри церкви, и не желает покрывать их темные дела.

В ходу, правда, и менее романтическая версия. Согласно ей, Габриэле «слил» документы не сам, а по наущению самого Бенедикта XVI, который тем самым хотел подорвать всевластие римской курии — группы кардиналов, которые, по сути, составляют ватиканский кабинет министров.

Наконец, согласно третьей гипотезе, Ватиликс тут ни при чем — компромат нашелся на самого понтифика или кого-то из его ближайших соратников. И под угрозой придания его огласке Бенедикт XVI согласился снять с себя папскую тиару.

В одном согласны практически все: в Ватикане творятся темные дела, которые так или иначе связаны с отречением понтифика. Более того, можно утверждать, что определенную роль здесь играют светские итальянские политики. Близость некоторых из них, например Сильвио Берлускони, к римской курии давно стала притчей во языцех.

Тот же Берлускони немало взбудоражил общество, заявив: «Я верну вам папу». Кое-кто даже подумал, что политик говорит о себе. Так, монах брат Ецои Баталья написал на своей странице в Фейсбуке: «Папа объявляет о своей отставке… Берлускони пользуется этой возможностью и становится одним из кандидатов… Рай для всех и всеобщее отпущение грехов…»

Шутка, конечно, но очевидно, что альянс публичных политиков и некоторых кардиналов попытается провести в новые понтифики кого-то из своих. Или даже какого-нибудь африканского епископа без связей в Риме, авторитета в епископате и возможности влиять на реальные события, но зато благодаря цвету кожи прекрасно подходящего на роль живого символа перемен на потребу либеральной публике.

Наконец ясно, что какие бы интриги ни плелись в тиши ватиканских кабинетов, это лишь вершина айсберга. Его подводная часть — глубокий кризис католической церкви, и историческое значение отречения Бенедикта XVI в том, что оно побуждает искать корни этого кризиса.

Последний Крестовый поход

В ожидании возможного избрания чернокожего африканского иерарха его уже сравнивают с восхождением в 1978 году на папский престол польского епископа Кароля Войтылы — чужака, который встряхнул Ватикан, а вместе с ним и весь мир. Но те, кто приводит такое сравнение, забывают, что за Иоанном Павлом II стояла мощная поддержка внешних сил, как минимум политическая, а вполне возможно, и материальная. Речь прежде всего о США, которые были кровно заинтересованы в понтифике-антикоммунисте, готовом возглавить «воинство Христово» в священной войне против советских безбожников. С уготованной ролью он справился блестяще.

— Идейная победа над коммунизмом, которая предшествовала победе политической, — говорит немецкий церковный журналист Йозеф Славински, — была одержана во многом благодаря тому, что коммунизм перестал восприниматься как авангардная идеология и роль путеводного маяка поспешил перехватить старый добрый Запад. Католическая церковь приноровилась к этим изменениям одной из последних, но это стало, возможно, важнейшей психологической точкой в геополитическом противостоянии: если даже косный авторитарный неповоротливый Ватикан оказался подвержен либеральным изменениям, что вообще может удержать в коммунистических кандалах?

Проблемы начались, когда социалистический блок пал, а Советский Союз распался. Какую роль должна теперь играть католическая церковь, было неясно. Покаяние Иоанна Павла II перед евреями и налаживание контактов с мусульманами — это все хорошо и прогрессивно, но интересно главным образом самой церкви, внутри которой, к слову, шли весьма бурные дебаты по поводу целесообразности подобных действий.

Но никто не собирался пускать католицизм в политическую жизнь, никто не собирался советоваться с церковью по глобальным вопросам — после победы над коммунистами можно было наконец спокойно насладиться небывалыми достижениями технологической цивилизации, и от Ватикана вновь повеяло чем-то неуловимо архаичным. Католицизм сделал свое дело — католицизм может уйти.

Где христианской Троицей по-прежнему интересуются, так это в Латинской Америке, а с некоторых пор еще и в Африке, и, главное, в бурно развивающейся Юго-Восточной Азии. Более половины католиков сегодня проживают за пределами Европы. Для Ватикана это исторический шанс обновить собственную социально-политическую доктрину или, точнее, опробовать ее гуманистические установки, декларируемое стремление к борьбе с нищетой и войнами там, где это действительно нужно: не в сытой и мирной Европе, а в развивающихся странах. Но для этого нужно резко расширить границы своей пасторской ойкумены, а с выполнением этой задачи у ватиканских иерархов возникли большие проблемы.

— Что в этом удивительного? — говорит итальянский политик-социалист Джульетто Кьеза. — Итальянские кардиналы, те, что верховодят в Ватикане, — это в массе своей дряхлеющие на глазах геронтократы, которых интересует даже не Европа, а исключительно Италия, где у них все активы и средства. Кто будет следующим премьером: Берлускони, Монти, Проди — вот что им важно… Какая уж тут Латинская Америка…

Когда избранный понтификом пожилой немецкий кардинал Йозеф Ратцингер взял себе имя Бенедикт XVI, сразу стало ясно, что по крайней мере в ближайшие годы ничего нового ожидать не приходится: это имя отсылало к Бенедикту Нурсийскому — родоначальнику западного монашества, считающемуся святым покровителем Европы. Как бы тесен ни был современный мир, разница между западной и незападной повесткой слишком велика. И когда папа заявляет, например, о том, что «государство в основном выполнило свою миссию по организации социальной работы», эти слова в Париже, Сан-Паулу и Найроби звучат совершенно по-разному.

В современном мире католическая церковь потерялась, и Бенедикт XVI попытался вернуть ее, так сказать, на родную европейскую почву. Тут-то и выяснилось, что и она зыбка как никогда.

Похожий на Палпатина

Не успел Йозеф Ратцингер в 2005 году стать папой, как сразу же прослыл в широком общественном мнении консерватором и чуть ли не реакционером. Вообще говоря, это с самого начала было немного странно, ведь олицетворением прогресса и либерализации считался Иоанн Павел II, а немецкий епископ на протяжении многих лет был его ближайшим советником в делах вероучения, фактически «секретарем по идеологии», эдаким Александром Яковлевым при ватиканском Горбачеве.

Так Бенедикт XVI впервые столкнулся с неумолимыми медийными законами, которые в конечном счете сделали невозможным его пребывание на папском престоле.

После обаятельного, улыбчивого, открытого для публики Иоанна Павла трудно было вообще найти кого-то, кто на его фоне не показался бы публике более закрытым, догматичным, ортодоксальным. А Йозеф Ратцингер к тому же, до того как стать папой, возглавлял Конгрегацию доктрины веры — историческую наследницу инквизиции, а «инквизитор» в глазах не слишком разбирающейся в богословских тонкостях публики — это клеймо на всю жизнь.

Припомнили ему даже недолгую службу в вермахте. И, наконец, главное: во времена медийной демократии публичность, открытость, жизнь «нараспашку» по умолчанию считаются свидетельством прогрессивности, и келейный богослов, увлеченный комментариями к Священному Писанию, а не журнальными интервью и публичными проповедями, не мог не вызвать подозрений в смертном грехе недостаточного либерализма.

— На самом деле и Иоанн Павел, и Бенедикт были детьми одного и того же революционного поколения — поколения Второго Ватиканского собора, — поясняет поэт Ольга Седакова, хорошо знакомая с обоими понтификами. — Но общественность и нецерковные СМИ понимают либерализм предельно функционально — как согласие на рукоположение геев, женское священство. Не согласен — и ты уже записан в реакционеры.

В эпоху, когда имидж — все, Йозеф Ратцингер оказался явно несовременен.

— Шутки шутками, но свою роль сыграло даже его внешнее сходство с императором Палпатином — темным властелином из «Звездных войн», в первые же недели его понтификата обнаруженное интернетчиками, — уверен Йозеф Славински.

Диагноз Европе

Медийный мир нутром чуял чужака. В энцикликах, проповедях, статьях без особой помпы, но весьма настойчиво он проводил одну и ту же мысль: современная западная цивилизация переживает глубочайший за несколько веков кризис смыслов, и преодолеть его в рамках исключительно светского, просвещенческого мировоззрения никак не получится.

«Для большинства вопросов, которые должны регулироваться законом, достаточным критерием может служить поддержка большинства, — говорил понтифик, выступая полтора года назад в немецком бундестаге. — И все же очевидно, что в основополагающих вопросах права, прямо затрагивающих достоинство человека и человечества, принцип большинства голосов недостаточен: любой, занимающий ответственное положение, должен лично пытаться найти критерии, которым нужно следовать, формулируя законы. “Уберите справедливость — и чем же тогда будет государство, как не шайкой разбойников?” — заметил однажды Св. Августин. Мы, немцы, по собственному опыту знаем, что эти слова не пустой звук».

Первый симптом тяжелой цивилизационной болезни — установка на конвенциональность права, сведение его к «общественному договору», ибо в таком случае оно превращается отнюдь не в компромисс, как представляют себе либеральные теоретики, а в навязывание воли сильных несогласным.

«Что именно следует считать истинным и праведным, определяется большинством, — писал тогда еще кардинал Ратцингер. — Иными словами, закон беззащитен перед прихотями большинства и зависит от осознанного понимания им общественных ценностей в каждый из отдельно взятых моментов, а оно (понимание) переменчиво и подвержено множеству факторов».

Наиболее радикальные формы этого проявились в нацистской и коммунистической диктатурах. Но, вместо того чтобы увидеть в тоталитарном опыте XX века доведенный до абсурдного ужаса принцип закона как проявления человеческой воли, Запад предпочел снять с человека последние ограничения, наложенные традицией и религией, — наступила эпоха постмодернизма, эпоха тотальной свободы, которая принесла с собой новые симптомы европейской болезни.

«Что мы в действительности имеем в виду, восхваляя свободу и вознося ее на вершину нашей системы ценностей? — задавался вопросом понтифик. — Я убежден, что содержание, главным образом вкладываемое людьми в требование свободы, наиболее точно объясняется одним из пассажей Карла Маркса, в котором он рисует собственные грезы о свободе. В будущем коммунистическом обществе, говорил он, станет возможным “сегодня делать одно, а завтра другое; утром охотиться, днем рыбачить, заниматься скотоводством вечером и выступать в роли критика после обеда, то есть просто делать что угодно”. Вот точная формулировка того, как в массе общественное мнение представляет себе свободу: как право и возможность делать только то, что нам хочется, и не быть обязанным делать ничего из того, что мы делать не хотим».

История освобождения западного человека, начавшаяся три столетия назад с внедрения вместо ручного труда первых промышленных технологий, продолжившаяся обретением политических прав после Французской революции и закончившаяся технологической революцией XX века, принесла практически всеобщее материальное благосостояние, то есть свободу от природных условий, веками тяготивших человека. Но не дала ему новых смыслов. Машина, мобильный телефон, компьютер нужны не для того, чтобы ездить, звонить, работать, а просто чтобы они — модные, современные, статусные — были. То, что задумывалось как средство, превратилось в цель. Свобода оказалась выхолощена. Сделать заболевшему свободой Западу инъекцию смысла и должна была, по замыслу Бенедикта XVI, католическая церковь.

«Вы будете, как боги»

«Рост свободы не может больше состоять просто во все большем расширении прав личности, ведущем к абсурду и разрушению самих личных свобод как таковых, — писал понтифик. — Рост свободы должен быть ростом ответственности, подразумевающим принятие даже еще больших уз, требуемых как особенностями совместного существования, так и следованием человеческой сущности».

Но как связать личную свободу с ответственностью перед обществом? Кантовского императива, знаменитого принципа «Свобода моего носа заканчивается там, где начинается свобода вашего», здесь явно мало, поскольку он предполагает скорее не ответственность, а равнодушие в делах, которые не касаются непосредственно человека. Выход — в христианской вере.

«В Книге Бытия сказано: “Вы будете, как боги”. За современным требованием свободы явственно проступает это обещание. Первичная ошибка столь обостренного стремления к свободе проистекает из представления о божественном как о чистом эгоизме… Истинный Бог по самой природе своей есть всецело “бытие-для” (Отец), “бытие-от” (Сын) и “бытие-с” (Святой Дух). Человек, в свою очередь, есть образ Божий в точности настолько, насколько “от”, “с” и “для” образуют фундаментальный антропологический образчик».

Это не просто морализаторство богослова, за ним полноценная социально-политическая программа, обозначенная в первой же папской энциклике и бросившая серьезный вызов секуляризированному обществу, элиты которого только-только отказались включать в проект европейской конституции слова об исторической роли христианства:

«Вера позволяет разуму лучше исполнять его функцию и лучше видеть то, что ему свойственно. Именно здесь располагается католическая социальная доктрина: она не претендует на то, чтобы придать церкви власть над государством. И не желает навязать тем, кто не разделяет веру, принадлежащих ей взглядов и способов поведения. Ее целью является формирование понятий добра и зла в сфере политики и способствование — на этой основе — росту понимания истинных требований справедливости и готовности действовать, руководствуясь ими, даже когда это противоречит личным интересам».

Это серьезная претензия, но многим ли она была реально обеспечена?

Собор, пожравший своих детей

Пятьдесят лет назад два молодых кардинала — Кароль Войтыла, будущий Иоанн Павел II, и Йозеф Ратцингер, будущий Бенедикт XVI, — принимали активное участие в работе Второго Ватиканского собора. По его итогам было разрешено католическое богослужение на национальных языках, церковь признала свободу совести и вероисповедания базовой ценностью, а воссоединение христианских церквей, экуменизм — одним из своих духовно-политических приоритетов. Сторонники решений собора утверждают, что они вдохнули в стремительно ветшавшее церковное тело живой дух современности, их противники — что оно было смертельно отравлено первыми испарениями постмодернистской вседозволенности. И те и другие, впрочем, согласны в одном: изменения, которые собор принес в жизнь церкви, были поистине революционные.

Но всякая революция, как известно, пожирает своих детей. Йозеф Ратцингер был одним из самых любимых.

Когда, заняв папский престол, он поспешил заявить о претензиях церкви на исполнение функций «моральной власти», то натолкнулся не только на сопротивление светских элит, уже не в первом поколении воспитанных на строгом разделении экономической, политической и религиозной жизни общества. Он натолкнулся и на недоумение значительной части церковных деятелей, прежде всего «младших братьев» самого Бенедикта — тех, кто был воспитан уже исключительно на заветах Второго Ватиканского собора. Для них он был уже недостаточно прогрессивным, слишком косным, излишне догматичным, откровенно старомодным.

Так, в своей борьбе за возвращение церкви в жизнь мира Бенедикт XVI получил удар в спину. С одной стороны от итальянских кардиналов, значительная часть которых вовсе не понимала, к чему менять устраивающий всех финансово-политический статус-кво. С другой — от тех, кто давно впустил мирские представления в церковную жизнь, кто готов во имя той самой выхолощенной свободы менять Священное Писание, объясняя, что под мужеложством понималось «совсем не то, что вы подумали».

У них есть железный аргумент: за время понтификата Бенедикта, сопротивлявшегося дальнейшей либерализации, в его родной Германии прихожан католических храмов стало на 350 тысяч меньше. В эпоху тотальной демократии даже добрые католики превращаются в электорат.

— Зайдите сегодня в большинство католических храмов и обратите внимание: священникам прислуживают миряне. Пару десятков лет назад это было невозможно представить, — говорит Александр Марей. — Или, к примеру, женское священство формально запрещено, но на литургии, как правило, что-то из апостольских посланий зачитывает женщина-мирянка, стоящая спиной к алтарю и лицом к прихожанам. Мир проникает в церковь через любую щелочку, после Второго Ватиканского собора этот процесс, похоже, уже необратим.

Предлагая светскому миру отказаться от идеи конвенциональности закона, права и власти, понтифик столкнулся с тем, что внутренне осознаваемой истины нет и внутри вверенной ему церкви. Что и здесь теперь во главе угла компромисс, баланс сил и соглашение, диктуемое больше не библейскими соображениями, а светской религией свободы, политкорректности и уважения к правам меньшинств. Освобожденный от всех материальных нужд европеец приходит в церковь в поисках «духовных скреп» и обнаруживает там ту же свободу, обернувшуюся смысловой пустотой.

И в этой ситуации папа Бенедикт XVI, который так точно подметил все слабые места секуляризованного мира и вроде как даже определил план наступления на них, повел себя не как полководец, а как университетский профессор, которым он, по-видимому, в душе всегда и оставался, — вернулся, так сказать, к теоретической работе.

Более того, его отречение — это поступок того самого «человека освобожденного», отказывающегося от всех формальных обязательств даже перед Богом, право которого самому решать, способен ли понтифик дальше представлять его, прежде, как правило, сомнению не подвергалось.

И в этом смысле, существует ли в действительности пресловутый компромат на Бенедикта XVI или кого-то из его ближайшего окружения, уже не столь важно: что бы ни заставило понтифика решиться на отречение, он повел себя в той логике, с которой сам боролся все последние годы.

Дмитрий Карцев

Источник