В своей я постарался кратко изложить логику геополитики (противостояние Суша-Море), не раскрывая причин, ее обусловливающую. Проводя параллель с механикой, это можно сравнить с ее разделом - кинематикой, которая рассматривает описание движения тел без учета действующих на них сил. Однако для полноты картины эти силы обязательно нужно учитывать, что поможет понять нам движущие силы геополитики так же, как сила тяжести в классической механике объясняет причину падения тел.
Замечу вначале, что критика геополитики, состоящая в том, что «смотря как посмотреть» или «я вижу по-иному», несостоятельна. Дело в том, что геополитика – это вполне определенная дисциплина, развитая в основном западными специалистами (Макиндер, Мэхэн, Спикмен, Хаусхофер и др.), имеющая свой объект исследования и свои методы. Объектом исследования геополитики является именно противостояние Суша-Море. Другой геополитики нет. Это не говорит о том, что толкование мировых процессов возможно только с точки зрения геополитики. Другие подходы могут быть вполне оправданы и плодотворны, просто это не будет геополитика, а будет что-то другое. Однако это нужно объяснить. В связи с этим возникают следующие вопросы:
1. Чем обусловлено цивилизационное разделение на Сушу и Море и как их идентифицировать в современном мире? 2. Почему именно Море нападает на Сушу, а не наоборот? 3. Что делать Суше?
Эти вопросы многократно задавались и в отзывах читателей – правомерных и справедливых, от которых невозможно просто так отмахнуться. Постараюсь ответить на них в этой статье.
Параллель с механикой я привел не случайно. И вот почему. В классической механике Ньютона считается, что тела падают вниз, т.к. на них действует сила тяжести. Откуда берется эта сила – классическая механика ответить не в состоянии. Она есть – и все. Сила тяжести принимается как постулат, подтверждаемый экспериментально. Но прежде всего это объясняющий концепт. А раз так, то можно выдвинуть и другой концепт. Именно это сделал Эйнтштейн. В релятивистской механике причина падения тел кроется в самой структуре пространства, которая имеет искривление, причем степень его искривленности определяет ускорение свободного падения. Это искривление мы обнаруживаем через падение, которое нам видится как притяжение тела Землей. То есть сама структура пространства предопределяет поведение.
Подобные рассуждения можно применить и к пространству, из которого растут цивилизации, впитывающие его структуру в свой ценностный код. Например, в культуре народов Кавказа явно можно усмотреть соответствие их обычаев окружающему ландшафту. Яркое южное солнце и заснеженные вершины гор, летняя жара и горная прохлада, вертикальные скальные обрывы и огромные пологие пастбища, южное изобилие фруктов и при этом большое значение мясных блюд в кавказской кухне (как у народов Севера) – все это обусловливает ту страстность, выразительность, контрастность темперамента и культуры, которая так характерна для наших кавказских народов. У евразийских народов степи, потомков кочевников, это тоже заметно. Для степи характерен резкий контраст между жарким летом и морозной зимой. Сам казахский язык, с его короткими, как бы обрывочными словами, твердыми как сталь и меткими как стрела, звучит как стрела кочевника, пронзающая слух.
А разве наши народные песни – протяжные, в чем-то грустные и тоскливые - не соответствуют духу нашей беспредельной Русской равнины? Все живущие на ней располагаются не один над другим, а один возле другого. Все друг другу братья на нашей равнине, мы даже к иноземцам так относимся, чем всегда притягивали к себе другие народы. Не случайно «друг» и «другой» - однокоренные слова. А если вы приедете на Украину, то сразу заметите, как русская речь «смягчается» здешним пространством, приобретая неповторимый оттенок сельской провинциальной певучести.
Разумеется, ни климат сам по себе, ни что-либо другое по отдельности не является универсальным объяснением. Я лишь хочу сказать, что пространство оказывает огромное влияние на культуру народа.
В связи с этим возникает важнейший вопрос: можно ли все многообразие культур охватить каким-то наиболее объемлющим критерием? Оказывается, можно, если использовать как критерий отношение к изменяемости. Постараюсь раскрыть смысл этого термина.
В ценностный код большинства традиционных культур входят такие представления, как: священное отношение к земле, к вере и обычаям предков, почтение к старшим и забота о младших, большая семья, верность традициям. Такой ценностный код обусловлен рядом причин, но прежде всего - постоянностью самого пространства. Народы, разделяющие эти ценности, принадлежат к цивилизации Суши. Почему? Потому, что именно «сухопутные народы» живут в условиях «консервативного пространства», что определяет и их консерватизм. Консерватизм выражается в приверженности вечному, а изменение само по себе не является ценностью и рассматривается им как вынужденная мера. Отсюда – понятие о традиции, долге, патриотизме, чести, верности корням. Это – сухопутные ценности.
Нужно сказать, что прозападная «прогрессивная общественность» немало потрудилась над тем, чтобы очернить саму идею консерватизма. «Реакционность», «отсталость», «мракобесие», «каменный век» - каких только ярлыков не навешали либералы-космополиты стремлению быть верным своей идентичности. Даже многие из вполне патриотичных людей до сих пор верят в «мировой прогресс» и «столбовую дорогу цивилизацию».
Консерватизм же не отрицает изменений вообще, но под изменением понимает именно свое специфическое изменение – такое, чтобы сохранить в этом изменении свою веру, культуру, свой народ, своих предков. То есть вечное первично, изменение вторично. Консерватизм – это наша специфическая способность изменяться!
Однако где-то в XVI веке, в эпоху географических открытий, положение начинает меняться. Начиная с венецианских купцов появляется группа людей, для которых местом постоянного проживания становится море, которое изменяет их представление о мире. Они начинают смотреть на сушу со стороны моря, постепенно отождествляя себя с ним. Но как именно? Когда вы находитесь в море, возможно все. Погода, поломки корабля, взаимоотношения между членами экипажа – все это стало формировать особый кодекс набирающей силу морской цивилизации: мобильность, адаптивность, умение приспосабливаться и выкручиваться из сложных ситуаций, умение постоять за себя и добиваться своего, стоять до конца, умение рассчитывать только на свои силы. Возникли дух индивидуализма, предприимчивости, собственничества. Все это – морские (текучие) ценности. Морские, повторюсь, уже в геополитическом смысле. Здесь очень тонкая связь, где географическое трансформируется в ценностное и составляет собственно геополитическое. Венеция, Голландия, Британия, США – такова биография цивилизации Моря за последние 500 лет.
Можно привести один наглядный пример. Море является одновременно родным и опасным, оно дает мобильность передвижения, но может поглотить, максимально сближая жизнь и смерть, что формирует противоречивую двойственность чувств по отношению к морскому пространству. Об этом прекрасно написал в своем рассказе «Черный кот» Эдгар По, изобразив это «морское» противоречие в том, чтó сделал со своим любимым котом главный герой именно потому, что любил его.
Как различить в современном мире Сушу и Море? Это довольно просто. Море олицетворяют США и их верный союзник Британия, которые смотрят на весь мир как пираты на сушу. Кстати, это вовсе не случайно, что Британия не входит ни в зону евро, ни в шенгенскую зону и вообще относится к Европе по принципу «дружба дружбой, а табачок врозь». Британия, образно говоря, не хочет высаживаться на европейском берегу, чтобы можно было вовремя соскочить и уплыть обратно. Так поступают именно пираты. Ну, а о США и говорить не приходится.
Все остальные страны и народы в той или иной мере принадлежат к Суше. Однако легко заметить, что мало кто открыто стоит на сухопутных позициях. Море подкупило элиты почти всех стран с помощью такой текучей ценности, как деньги, которую им удалось навязать в качестве универсальной всему миру. Не случайно это называется ликвидность, т.е. то, что течет. Море как бы затопило Сушу своими ценностями, устроив всемирный потоп и превратив все в «купи-продай-потребляй», которое навязывается как единственно правильное. Обратите внимание: даже слово «человек» используется только в выражении «права человека» с явным подтекстом индивидуализма, а во всем остальном – только «потребитель». «Все для потребителя» и т.д. То есть человека низвели до уровня потребителя, барахтающегося в этом море, в котором нет надежного клочка земли – все зыбкое, текучее, продажное.
Можно привести еще одну поразительную по символизму метафору. Известно, что затопление всегда начинается снизу. Поэтому выход – забираться как можно выше. В мыслях, идеях, ценностях. Высоким мыслям и возвышенным чувствам не страшны плещущиеся внизу либеральные волны ликвидности, толерантности, рыночности, «прав человека» и проч. Именно поэтому глобализм так старательно навязывает всем низкие чувства, стремясь опустить всех как можно ниже, чтобы утопить в этом глобальном Море разложения.
Ответив, таким образом, на первый вопрос (насколько позволяет объем статьи), перейдем ко второму: почему именно Море нападает на Сушу, а не наоборот? На него ответить проще, ибо это следует из самой природы Моря. Именно Море омывает Сушу, поэтому оно, неся в себе дух пиратства, рассматривает весь мир как свою потенциальную колонию, которую можно грабить. Но карта мира такова, что один гигантский континент не позволяет им осуществить это в глобальном масштабе. Это – Евразия. Его ядро – heartland, всегда тяготевшее к объединению. Понимая это, Море стравливает страны внутри самой Евразии. Стремясь расколоть Сушу, оно играет на внутриевразийских противоречиях, поочередно вставая то на одну, то на другую сторону, подталкивая к войнам, после которых они приходят в роли «миротворцев» и начинают собирать урожай, устанавливая свое влияние через «урегулирование конфликта», «стратегическое сотрудничество» и прочую ложь. Гарри Трумэн 24 июня 1941 года сказал об этом прямо: «Если мы увидим, что побеждает Германия, то нам следует помогать России, а если побеждать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше».
Цель Моря очевидна – расколоть и ослабить Сушу, установив над ней свое влияние. Контроль над Евразией – главный приз геополитической игры. Об этом открыто написал Бжезинский в «Великой шахматной доске»: для мирового лидерства США крайне важно удерживать Евразию в раздробленном состоянии как можно дольше и как можно надежнее. Эту фразу я и добавил в статью об этой книге в Википедии, которая считается «свободной энциклопедией, в который каждый может…» и т.п. Через несколько часов эта фраза исчезла. Что, впрочем, я и ожидал. Правда правдой, а интересы англосаксов для них превыше всего.
Таким образом, противостояние Суша-Море сводится именно к нападению Моря и защите Суши. При благоприятных обстоятельствах – к контрнападению (например, установление нашего контроля над восточной Европой в 1945 году). Здесь очень уместна аналогия с шахматами. Белые начинают всегда, а черные делают ход, исходя уже из маневров белых. И только когда белые начинают ошибаться, черные могут перехватить инициативу и выиграть. Именно это и возникает во времена кризисов, когда правила игры на какое-то время становятся неопределенными. В это время, по выражению Андрея Ильича Фурсова, можно смахнуть фигуры с доски и заехать ею по черепу противнику. Пока он там разберется, что к чему, можно снова расставить фигуры в свою пользу и сказать, что так и было.
Итак, кто наш противник – мы знаем. Когда подвернется благоприятный момент, дрогнуть нельзя. Доска перед нами. Пора готовить руки!
Евгений Чернышев,Донецк http://vk.com/e_chernyshev Союз граждан Украины http://www.ungu.org
Раздел: 