На Украине даже самые рьяные оппозиционеры не рискуют призывать к поражению национальной сборной в чемпионате Евро-2012. Совсем иное дело – в России

... Должно быть, был момент, тогда, в самом начале, когда мы могли сказать - нет. Но мы как-то его упустили... Ладно, в следующий раз будем умнее....

Том Стоппард, «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»


На самом деле, таких совпадений просто не бывает. Вот только в пятницу, 8 июня, революционеры-эмигранты со всей Европы на лондонском приеме у Герцена провозглашали тост за поражение в Крымской войне ненавистного им всем царизма. Происходило это на канале «Культура» («Россия-К») в пятой «серии» телеверсии спектакля Российского академического молодежного театра «Берег Утопии» по пьесе Тома Стоппарда. Казалось бы - провозглашали и провозглашали, что тут такого? Исторически деталь вполне достоверная. Совпадение же в том, что через день, в воскресенье, 10 июня, Михаил Леонтьев выступил в своем «Однако» по совершенно аналогичному поводу.

Михаил Владимирович сурово клеймил оппозиционных блогеров и публицистов, призывающих болеть за поражение российской сборной на Евро-2012. Ну да, за поражение, поскольку «это не сборная России, это сборная Путина, болеть за которую теперь должно быть просто стыдно» (блогер Варфоломеев), «обыдление боления достигло цели» (культуролог Ксения Ларина), «ничто так не отбросит российскую оппозицию, как хорошее выступление российской сборной» (Леонид Бершидский) и т. д.

Леонтьев сходу поставил оппонентам диагноз - «паранойя» и прозрачно намекнул, что считает их подонками и маньяками. Впрочем, это всё их внутренние дела. Да и, при всей грандиозности всеевропейского турнира, он, конечно, несопоставим с кровавой трагедией Крымской («Восточной») войны 1853-1856 гг., унесшей более двухсот тысяч жизней и закончившейся унизительным поражением России - первым за двести лет поражением на ее собственной территории. Что, в свою очередь, стало главным толчком к реформам Александра II Освободителя.

Поражение российской сборной на Евро-2012 - даже самое позорное и разгромное - такого эффекта точно иметь не будет. Тем не менее, параллель очевидна. Она - в степени непримиримости отношения радикальной оппозиции к власти (во многом взаимном). На это стоит обратить внимание. Скажем, в Украине даже самые рьяные оппозиционеры не рискуют призывать к поражению национальной сборной. По крайней мере, вслух. Тем более - письменно. Даже куда менее эпатажное и куда более естественно вытекавшее из хода событий требование лишить Украину права проведения чемпионата - и то, однажды высказав, постарались поскорее отыграть назад.




Вожди украинской оппозиции, надо полагать, ничуть не больше своих российских коллег желают, чтобы футбольные (и любые другие) победы укрепляли авторитет нынешней власти и лично президента Виктора Януковича. Но они вполне отдают себе отчет в том, что, публично высказав пораженческие лозунги, сразу и навсегда похоронят любые свои политические перспективы.

Дело в том, что наша двадцатилетняя история свидетельствует: власть в Украине сменяема. Причем сменяема она, несмотря на все злоупотребления админресурсом, преимущественно путем волеизъявления избирателей - как после поражения Леонида Кравчука в 1994 году или Виктора Ющенко - в 2010-м. В этом аспекте Майдан-2004 - исключение, буквально подтверждающее правило, поскольку одной из его первопричин стало поражение «партий власти» на парламентских выборах 2002-го, настолько поколебавшее устои «режима», что президенту Леониду Кучме пришлось маневрировать, интриговать и пускаться в крайне рискованные авантюры. Что и привело его в результате к проигрышу и полному провалу всех надежд сохраниться во власти (подробнее см. «Болотная и Майдан: опыт сопоставления»).

Это означает, что для нашей оппозиции, пусть и необязательно конкретно для ее нынешних лидеров - всегда остается очень высокий шанс сменить своих конкурентов и занять властные кресла законным путем более-менее демократических выборов. Поэтому никто из них не может позволить себе удовольствие оскорблять избирателей и раздражать их непатриотичными лозунгами.

Совсем иное дело - в России. Там история - и последнего двадцатилетия, и предшествующих веков - выглядит диаметрально противоположным образом. Помимо восшествия на престол после смерти предшественника, мирная смена власти - исключение («они редко умирают, и никогда не подают в отставку» - Марк Твен). После избрания на царство Михаила Романова в 1613 году и до избрания президентом РСФСР Бориса Ельцина в 1991-м - ротация ни разу не свершалось путем легального волеизъявления граждан или их представителей. Причем в первом случае дело было после 15 лет Смутного времени, и речь шла о престоле, пустующем после пресечения прямой линии династии московских Рюриковичей. А во втором - избирался не глава государства, а лишь руководитель одной их союзных республик СССР - правда, действительно преодолевая сопротивление ослабевшей и дискредитировавшей себя центральной власти.

Альтернативных вариантов всего два - либо революция, либо (гораздо чаще) заговор. Это - сложившаяся традиция, и ведет она к тому, что вожди оппозиции, не надеясь на легальные механизмы, готовы делать самые рискованные ставки; оппозиционные теоретики, не обремененные ни ответственностью, ни практическим опытом - предаваться любым, самым смелым или самым утопическим концепциям. Ну, а оппозиционные публицисты, соответственно, могут не стесняться в выражениях, поскольку изначально ориентированы не на широкие электоральные массы, а на узкий круг своих читателей, преимущественно из числа оппозиционной же интеллигенции.

Весь этот расклад становится особенно заметным в периоды затишья и застоя, когда власть чувствует себя особенно уверенно (самоуверенно) при долгом отсутствии реальной и близкой внешней угрозы и не считает нужным считаться с «обществом». Иначе говоря - в такие периоды, как тридцатилетнее правление Николая I и как тот, в который, как опасаются, окончательно и надолго вступает сейчас путинская Россия.




Драма Тома Стоппарда - об оппозиционерах, диссидентах и «невозвращенцах» николаевской эпохи. Не об их взаимоотношениях с властью, и еще менее - с народом. Только о них самих. И еще - о философских концепциях, о революционных теориях и революционной практике, а также о философии революции в ее развитии, динамике и становлении. Стоппард никого не осуждает и даже не рассуждает сам, - практически полностью передоверив эту работу своим героям: Герцену, Бакунину, Тургеневу, Огарёву, Белинскому и т. д. - тогдашним властителям дум и, как сказали бы сейчас, лидерам общественного мнения.

Конечно, это не историческая драма. Это драма идей. Есть в ней что-то от «Дома, где разбиваются сердца» Бернарда Шоу, - пьесы, которую сам Шоу определил как «фантазию в русском стиле на английские темы». С той разницей, что в «Береге Утопии» и темы тоже - «русские», да еще и пугающе современные. Пугающе - потому что выглядящие так актуально речи и поступки действующих лиц пьесы в целом вполне отвечают - если не буквально словам и поступкам реальных Герцена, Бакунина, Тургенева и других, то всему тому, что они в действительности делали, говорили и писали - в своих книгах, статьях и личной переписке полтора столетия назад.

Стоппард действительно скрупулезно изучил российских классиков, их жизнь и размышления, - и выстроил из этого сложнейшую драматургию разговоров, диалогов и монологов - о текущих событиях, а также о философии, о революции, о мировой культуре, о великой русской литературе и, само собой, об исторических судьбах русского народа. Эта огромная эпопея (три пьесы в двух действиях каждая) должна была бы быть картонно-безжизненной и невыносимо скучной, как тот из вымышленных миров в «Понедельнике» Стругацких, в котором напыщенные граждане в венках и хитонах по очереди излагали основы своего призрачного, но зато совершенно идеального общества, в котором не было места принуждению и где даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов.

Но нет. «Берег Утопии» - совсем не скучная пьеса. Во-первых, потому что Том Стоппард - действительно замечательный драматург. Придав своим героям должную меру условности, он на них, на их действительных судьбах, переживаниях и размышлениях исследует, как на моделях, становление отдельных характеров и революционной утопии в целом. Получается на удивление свежо и актуально. Как в случае с тостом за победу врагов Святой Руси. Или с пылким заверением Бакунина (это в 1847-то году!), что «царь и иже с ним исчезнут через год, в крайнем случае - через два».

Вот Николай Сазонов строит тонкие политтехнологические расчёты: «Российское правительство в тупике. Если они не хотят оказаться изгоями Европы, им придется сделать некий жест... Неужели ты не понимаешь? - убеждает он Герцена - Пришло наше время. России понадобятся либеральные и образованные чиновники, люди с европейским опытом. Правительство поневоле обратится к нам».

А вот, в 1849 году, за два года до начала реформ Александра II, постулирует свое бескомпромиссное кредо суровый ригорист Чернышевский:

- Я не стану верить в благие намерения царя. Я не стану верить в благие намерения правительства: власть не будет рубить сук, на котором сидит. И прежде всего я не стану слушать, что вы болтаете в «Колоколе» о прогрессе. Провести реформы пером нельзя - это самообман. Нужен только топор.

Герцен: И что потом?

Чернышевский. Посмотрим. Сначала социальная революция, потом политическая.

Так мог бы сказать и сегодняшний Сергей Удальцов. Мог бы и Алексей Навальный, разве что поставил бы социальную революцию на второе место, или вовсе об этом пункте позабыл.

И, конечно, «Земля и воля» - «пусть это всего двенадцать человек, - они единственные, кто не отвернулся от мужиков», - уверен Огарёв. Пройдет всего два месяца, и тайная организация будет беспощадно разгромлена: «Это катастрофа. Полиция ждала Ветошникова на границе. Им всё было известно. У них, видно, был агент среди твоих гостей... Обыски провели у всех, кто упоминался в письмах Ветошникова, и еще нашли новые имена... было арестовано тридцать два человека... "Земля и Воля" перестала существовать».

Что это? Бег по замкнутому кругу? Или всё намного проще: лишенные возможности реального влияния на политические процессы, и даже надежды когда-нибудь такое влияние обрести легальным способом, оппозиционеры и диссиденты от полной безнадеги идут одними и теми же путями, строят одни и те же планы, тешатся одними и теми же надеждами и наступают на одни и те же грабли?




Очень важная деталь: во всех шести действиях трилогии Стоппарда нет самого известного, почитаемого и «раскрученного» на Западе русского писателя. Там нет Достоевского. И даже упоминается он лишь однажды - до того, как Федор Михайлович будет подвергнут гражданской казни и отправлен на каторгу, Белинский вскользь вспомнит о нем в разговоре с Тургеневым: «Твои "Записки охотника" - это лучшее, что было написано со времен молодого Гоголя. Ты и этот Достоевский - если он не испишется после первой вещи».

Достоевский, особенно поздний - автор «Преступления и наказания», «Карамазовых» и, прежде всего, «Бесов» - главнейшая фигура умолчания. О нем помнят читатели и зрители, и это станет определяюще важным, когда дойдет до сути Утопии. Это произойдет уже у самого финала. Михаил Бакунин - святой человек (во всяком случае, в пьесе Стоппарда). Этап за этапом он, словно по хрестоматии, проходит бурное увлечение - сначала всеми столпами немецкой классической философии - Шеллингом, Фихте, Гегелем, а затем - классиками французского утопического социализма - Сен-Симоном, Фурье... А потом, так и не заинтересовавшись английской политэкономией, отдастся Революции. Для начала примет активное участие в европейской революционной волне 1848 года, затем, выданный Николаю I, будет отправлен в Сибирь, сбежит, задружится с Марксом...


Герцен. Но... Маркс хочет завладеть государством, а не отменить его.

Бакунин. Это ты в самую точку попал.

Герцен. В какую точку?

Бакунин. Это секрет.

Герцен. Но я состою членом Союза.

Бакунин. Да, но внутри Союза есть еще Секретный Союз.

Герцен. И какой там членский взнос?

Бакунин. Сорок франков.

Герцен. Нет, пожалуй, не стоит.

Бакунин. Ладно, я тебе всё равно скажу... Маркс этого не знает, но Союз станет троянским конем внутри его цитадели! Я уважаю Маркса. Мы оба стремимся освободить рабочего. Но Маркс хочет освободить рабочего как класс, а не как индивидуума. Такая свобода связана диктатурой рабочего класса. Но настоящая свобода спонтанна. Подчиняться какой-либо власти унизительно для духовной основы человека. Любая дисциплина порочна. Нашей первой задачей будет разрушить власть. Второй задачи не существует.

Герцен. Но твоих - наших - врагов в Интернационале десятки тысяч.

Бакунин. Вот тут и пригодится мой Секретный Союз - сплоченная группа революционеров с железной дисциплиной, подчиняющаяся моей абсолютной власти...

Бакунин (в пьесе) - слишком добр, чист и непосредственен. Отправляя шифрованное письмо, он в тот же конверт вкладывает ключ к шифру. В исполнении великого теоретика анархизма «сплоченная группа революционеров с железной дисциплиной, подчиняющаяся моей абсолютной власти» - фантом, игра буйного воображения. Но умные мысли приходят во многие умные головы одновременно. И скоро уже к Бакунину, а затем, с его рекомендациями - к Огарёву и Герцену приедет Сергей Нечаев, и начнет раскручиваться кроваво-провокаторская спираль «бесовщины».

Это очень важно - то, что мы об этом знаем. Потому что в драме Стоппарда всего этого показано уже не будет - ни Нечаева, ни убийства студента Иванова, ни судебного следствия, протоколы которого станут основой мрачных пророчеств «Бесов» Достоевского.

А будут - горькие разговоры Герцена с представителями молодого поколения, один из которых бросит ему в лицо: «Мы берем будущее в свои руки. Так что забудьте, что вы великий человек. На самом деле вы мертвец». И будет запоздалая реплика великого изгнанника: «Эти "новые люди" - сифилис нашей революционной похоти».

Так и останется загадкой - стало ли это выстраданным вердиктом умного наблюдателя, видевшего революцию и знающего революционеров; или озлобленным бурчанием пожилого ипохондрика. А может - ощущением завершения исторического цикла. Ведь точно так же, хотя и без «разночинской грубости», совсем еще молодой Герцен списывал «в тираж» несчастного Николая Полевого, так трогательно носившегося со своей элитарно-реформаторской газетенкой, оборвав его излияния: «Господин Полевой, для реформы нашего азиатского деспотизма требуется нечто большее, чем по-азиатски дипломатичный "Телеграф"».


И обиженный редактор «Телеграфа» тогда еще предскажет: «Когда-нибудь и с вами произойдет то же самое... Появится некий молодой человек и с улыбкой скажет: "Проваливайте, вы отстали от жизни!.."»...


Молодой человек «из новых» ошибался. На самом деле «Бакунинско-Герценовский» исторический цикл тогда еще далеко не заканчивался. В сущности, он только начинался, как справедливо отмечал Наум Коржавин в известном романсе:


... декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло. ...


И далее, хрестоматийное:


...Всё обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт...
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребенок спит?


Что радует: в конце концов, все-таки завершился и этот затянувшийся период. Хорошо, что мы знаем, чем именно он завершился. Но, похоже, особенно хорошо, что об этом изредка напоминают великие драматурги и талантливые постановки. Я имею в виду - театральные.

Валерий Зайцев

Источник

На фото - фрагмент спектакля «Берег утопии» РАМТ