ИННОВАЦИОННО-ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ ПОСТКАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА

Шморгун Александр Александрович,ведущий научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений, старший научный сотрудник Института европейских исследований НАН Украины


Активизация инновационного потенциала на уровне макро - и микроэкономики в эпоху постиндустриализма с целью повышения эффективности экономики с необходимостью предполагает наряду с использованием инновационных технологий, направленных на совершенствование непосредственно овеществленного капитала, разработку и использование технологий усовершенствующих условия труда производственного персонала, улучшающих психологический климат в производственных коллективах. То есть, по сути, в качестве инноваций применяются психологически активаторы интенсификации на иррациональном или, точнее, внерациональном уровне профессиональной активности. Речь, в частности, идет и о гибком графике работы, особом дизайне на рабочем месте, создающем ощущение психологического комфорта, особых методиках создания неформальных отношений в производственном коллективе, как особой малой социальной группе, и других инновациях, разрабатываемых в рамках промышленной и инженерной психологии, направленных на мобилизацию творческого потенциала даже представителей низших уровней современного наукоемкого производства.
Как известно, существенно интенсификация производственной деятельности и повышение нормы прибыли достигается за счет реализации ряда организационных механизмов институционального характера на уровне макроэкономики, направленных не просто на более рациональное использование, а и на совершенствование творческого потенциала трудового коллектива. Речь в первую очередь идет о непрерывности процесса образования, возможности овладения смежными профессиями или даже стажировки в других подразделениях фирмы, с целью получения достаточного опыта для последующей переквалификации и овладения более престижными профессиями связанными со служебным ростом.
Наконец, в эпоху постиндустриализма был успешно введен целый ряд организационных новаций, позволяющих осуществить максимально дифференциацию материального вознаграждения, учитывающую, прежде всего, индивидуальный вклад каждого отдельного участника производственного процесса в техническую, технологическую, управленческую модернизацию определенной сферы бизнеса, а также установить прямую зависимость материального вознаграждения работника фирмы от эффективности ее деятельности в целом, стимулировать более добросовестное отношение к труду путем гарантированности высокого уровня жизни независимо от текущей экономической конъюнктуры. Это и механизмы участия в прибылях и даже возможность быть совладельцем фирмы через льготную покупку ее акций фирмы («народный капитализм»), различные формы сотрудничества между трудом и капиталом, минимизирующего социальные конфликты; система участия в управлении фирмой и даже механизм пожизненного найма, который дополняет увеличение уровня социальных гарантий на уровне общегосударственной политики.
Традиционно считается, что наиболее последовательно подобные механизмы я бы сказал институциональной инновационности, сочетания на уровне не просто новаций в системе материального и морального стимулирования максимальной трудовой отдачи рабочей силы, а особой социально-экономической модели – корпоративной наиболее последовательно реализована в Японии в рамках особого этнонационального проекта после второй мировой войны позволившего добиться прорывного скачкообразного экономического развития, получившего название «экономического чуда».
А в теории и практике европейского экономического развития солидаризма, социального католицизма, ордолиберализма, воплотившегося в модели социального государства, общий консолидирующий потенциал за счет отчетливо выраженной национальной компоненты (феномен шведского, австрийского социализма, конфуцианский капитализма, частично марксизма с китайской специфкой) отчетливо «проглядывает» именно корпоративная модель стадиально-инновационного развития.
Советская же командно-администартивная система, напротив, оказалась неконкурентноспособной на стадиально-цивилизационном уровне именно потому, что во многом лишь декларировала вышеописанные новации по сути нового общественного строя, хотя на этапе НТР в СССР предпринимались в целом опять же таки неудачные попытки регионально корпоративного структурирования экономики (система совнархозов).
При этом необходимо подчеркнуть, что в данном случае речь идет не о корпоративизме в традиционном политэкономическом смысле, как одном из типов современных форм финансово-промышленных объединений, наряду с картелем, трестом, синдикатом, а особом принципе организации не только экономики, а и политики (тесно взаимосвязанных между собой) и даже инновационно более эффективном общественном строе нового посткапиталистического типа. Поэтому в качестве некой своеобразной сверхкорпорации здесь во многом выступает само государство, координирующее на основе преимущественно индикативного планирования деятельность отдельных различных форм бизнеса, как своеобразных подсистем целостно и структурно сбалансированной экономической системы, стимулируя активность промышленных корпораций как своего рода государств в государстве.
Все это позволяет, учитывая не только материальные интересы, но, и идеалы, новую мировоззренческую модель социума и индивида использовать как своеобразный инновационный потенциал всего общества, чтобы стимулировать максимальную самоотдачу уже существующей рабочей силы а, так сказать, обеспечивать расширенное воспроизводство все более ориентированных на инновации в процессе своей профессиональной самореализации представителей различных сфер деятельности.
Вот почему в восьмидесятые годы прошлого столетия многие аналитики предрекали выход Японии на первое место в мире не только по темпам экономического развития, но и объемам производства товаров и услуг (1). После распада СССР многие специалисты утверждали, что именно корпоративизм восточного типа (Япония, ближневостоные «тигры», Китай) нужно взять за основу в процессе постсоветских реформ. В частности, известный украинский исследователь Богдан Гаврилишин директор Международного института менеджмента в книге «Дорожные карты в будущее», написанной на основе одного из докладов Римскому клубу в разработал три базовых системных модели потенциального социально-экономического и политического и культурного развития различных стан мира с точки зрения инновационной эффективности каждой из них. Он выделил индивидуалистически-конкурентную, эгалитарно-коллективистскую системы ценностей и альтернативную им обоим модель группово-кооперативных ценностей. С первым «идеальным типом» исследователь связывает прежде всего американскую модель «ковбойского капитализма», второй - советский этатистский, предельно огосударствленный капитализм, а третьей - прежде всего общественный строй современной Японии. Несмотря на то, что Б. Гаврилишин определяет определят японскую экономику как группово-кооперативную, на самом деле дает классическую характеристику именно корпоративной модели для которой «общественная иерархия, преданность уважительность, покорность и склонность к добровольному подчинению… служили национальным целям, стимулируя к современной продуктивной производственной деятельности. …После поражения в войне отмеченный традиционные стимулы дополнились патриотическими мотивами, потребность японцев стать на ноги, возобновить национальное самоуважение путем достижения экономического преимущества над другими народами» (2, С.52). Причем, европейский путь развития, по его мнению, ближе к восточному, консенсусному, чем американскому.



Однако проблема состоит в том, что указанные инновационные преимущества солидаристско-корпоративной модели были подвергнуты жесткой критике с позиций неолиберального виденья основных цивилизационных стратегий не просто как архаические, а и принципиально неэффективные в постиндустриальную эпоху именно с точки зрения их инновационного потенциала. Успехи, достигнутые в рамках корпоративной экономики были объявлены временными и, в значительной степени, преувеличенными. Они объяснялись фактически отсутствием в той же послевоенной Японии и Китае развитых рыночных механизмов и институтов подлинной демократии, откровенным заимствованных извне научно-технических разработок экономически развитых стран, в первую очередь США, которые осуществляли вначале по отношению к Японии, а впоследствии и Китаю экономическую помощь с целью получения стратегических геополитических преимуществ.
На самом деле, по мнению либерально ориентированных экономистов и политологов, в рамках свободно-предпринимательских форм современного бизнеса можно значительно меньшими усилиями, без авральных надрывов и сверхзатрат материальных и человеческих ресурсов получить значительно больший экономический эффект, чем в рамках, чем в рамках корпоративно-авторитарной модели неразрывно связанных между собой экономики и власти. Тем боле, что все больше западных и азиатских аналитиков отвергает гегелевский тезис о невозможности достижения трудовой мотивации рыночного типа в рамках внепротестантской этики традиционных восточных религий (3). Более того, известный исследователь П.Берг тщательно проанализировав этнокультурные измерения японской ментальности пришел к выводу, восточное мироввозрение вполне способно породить рыночную мотивацию, традиционно относимую исключительно к западному типу мышления (4).
По мнению, этих экспертов, экономический закат Японии, который начался в последние десятилетие прошедшего столетия далеко не случаен, а обусловлен общей объективной тенденций превращения экономического корпоративизма (с которым концептуально связан и европейский анархо-синдикализм и солидаризм, наиболее популярные в самой Японии начала прошлого века) из авторитарной в тоталитарную модель общественного устройства, что впервые и произошло в прошлом столетии с итальянским фашизмом, германским нацизмом и японским же милитаризмом.
С позиций унификации мирового экономического, но и геополитического пространства, находящейся в русле концепции так называемого конца истории, нет ничего более пагубного, чем пытаться искать инновационные технологии по принципу «новое - хорошо забытое старое», т.е. попытки переструктурировать экономику и политику по аналогии со средневековыми цеховыми корпорациями в стиле некоего «новое средневековья», о котором, в частности, писал М. Бердяев. С точки зрения неолиберальной инновационности не бывает «консервативных революций», а бывает лишь реакционные откаты цивилизационного развития, противостоящие подлинной научно-технической революции и становлению глобальной экономики.
При подобном подходе архаичной представляется сама попытка в рамках корпоративной модели возрождать некий «облагороженный» духовный и, даже в определенной мере, экзистенциальный национализм «государства – единой семьи» в эпоху, когда сам национальный суверенитет уже дескать, становится анахронизмом, а ТНК фактически выполняют благородную миссию проникновения через национальные барьеры, а потом и их ломки подобно к тому, как на этапе становления самих политических наций рыночные отношения ломали вертикальные цеховые и сословные иерархии и территориальные перегородки обособленных феодальных владений.
Более того, даже более мягкая и демократическая европейская модель социального государства с ее ориентацией на широкое осуществление государством социальных программ, по мнению ультра либералов якобы полностью себя исчерпала. Она стала неэффективной в эпоху деиндустриализации, подорвавшей сами фундаментальные принципы корпоративной организации экономики, глобализации экономического пространства и становления так называемых сетевых общественных структур, структурирующихся не на основе самодостаточных автаркических национальных государств, как самоорганизующихся систем, а всемирной информационно-компьютерной и электронно-финансовой сети, вследствие чего, подрывается сама ценностная основа современного неокорпоративизма, основанная на установлении коллективной идентичности, в процессе переживания общих этнонациональных ценностей.



Однако в действительности, подобная версия не только не отвечает существующей общецивилизационной реальности, но и искажает ее в интересах тех транснациональных сил, которые создавая мифологемы о современной глобальной экономике, под их прикрытием обеспечивают неэквивалентный обмен товарами и ресурсами. На самом деле, корпоративный принцип цивилизационной самоорганизации и на Западе, и на Востоке не только не связан не с одной из существовавших форм тоталитаризма, но и противоположен им по своим стадиально-цивилизационным характеристикам. Что же касается различных расово-националистичеких иерархических моделей государства и общества, то и итальянский фашизм, и, тем более, немецкий нацизм, действительно зарождавшиеся как доминантно - корпоративные цивилизационные модели, стремительно выродились в противоположные – именно в огосударствливание командно-административного типа, типологически вполне сопоставимое с этатизмом советского варианта тоталитаризма (о такой опасности предупреждали О.Шпенглер, Э.Юнгер, Э.Трельч) (5). Однако, например, в той же политологии еще не кто не сказал, что демократия это плохо лишь потому, что рискует выродится в охлократию, а аристократия соответственно – в олигархию.
Более того, даже современная модель социального государства, в которой уже в конце прошлого века стали нарастать элементы пассивного потребительства и даже иждивенчества, также оказалась кризисной вовсе не в силу ее отчетливой корпоративной окрашенности, а наоборот вследствие нарастания в Европе пассивно-паразитического в инновационном отношении конгломерата лишь внешне противоположных цивилизационных стратегий: этатистско-бюрократической и либерально-потребительской, которые сместили европейскую модель социального государства в сторону предельного космополитизма, утилитаризма, подрыва не только постиндустриальной, но и классически протестантской этики трудовой мотивации на основе которой происходило формирование классической капиталистической западной цивилизации.
Наконец, как показывают исследования, именно в конце 80-х годов в силу предельной интеграции Японии в мировую глобальную систему разделения труда, в значительной степени построенную на принципах финансового империализма, именно нарастающая ультралиберальная направленность на сверхприбыль любой ценой во внешне экономической стратегии привела эту страну к утрате значительной доли корпоративно-инновационого потенциала; небывалому возрастанию бюрократической коррупции, которая не только в постсоветских странах, но и в США и Европе стала обратной стороной медали спекулятивного либерального псевдомонетаризма, неразрывно связанного с нарастающей коррупцией в высших эшелонах власти (искусственно навязанный Японии США парламентско-либеральный вариант которой предельно способствует перерождению любой социально-экономической модели в загнивающую) (6,833-840). Этот период характеризуется невиданным ростом экономики ми Формированием политики современного типа (7), построенной не только на антилиберальных, а антиэтатистских принципах, в качестве идеала провозглашалось максимальное единство личности и социального начала.
Впоследствии, именно подобный подход к пониманию корпоративизма как антипода олигархизма (разработанный еще Гегелем, которые уже в рамках бисмарковского прусского государства, которое является эталонным антиподом государственного социализма) действительно является эталонной альтернативойкрайнему либерализму ы этатизму, был развит еще Ле Боном в его «Психологии социализма», Э.Дюркеймом, в работах «О разделении труда», «Самоубийство», писавшим об экономической корпорации как некоем «моральной индивидуальности», выдающимися представителями экономического ордолиберализма и солидаризма.
Речь идет не просто о чисто функциональной роли в управленческой иерархии, а об особой индивидуальной миссии по исполнению своего долга как члена особой общности, как на уровне корпорации-фирмы, так и корпорации-государства. При этом статусность лидера в рамках максимально неформализованных отношений достигается не на основе должностных полномочий, а личного харизматически окрашенного авторитета Учителя, традиционного для Востока, позволяющего подчиненному превозмочь самого себя, выйти за пределы собственных возможностей, а значит не в режиме подчинения, а наоборот, максимального раскрепощения и совершенствования своей индивидуальности в качестве одновременно сотрудника и соратника в системе корпоративного «братства».
В рамках подлинной корпоративной солидарности, во многом вопреки принципам последовательного удовлетворения сначала материальных, а затем уже духовных потребностей, на которых строится знаменитая «пирамида Маслоу», максимальная самоотдача каждого обеспечивается уже не на основе психологических методик, а альтруистически мировоззренческих мотивов высшего порядка.
По сути, речь уже идет не об элементарных социальных гарантиях, которые бы обеспечивались в рамках советской командно-административной системы, функционирующей по принципу «незаменимых у нас нет», и даже не на принципах общества массового потребления с его представлениями о социальной защите, как равных стартовых возможностях достижения статуса «незаменимых», а мобилизационно-поисковом состоянии общества, реализация инновационного потенциала которого, по сути, является для постсоветских государств единственным шансом преодоления экономического и технологического отставания от стран миросистемного ядра.
И в этом смысле, как это ни парадоксально звучит, именно современная «политэкономическая» трактовка корпорации как особом типе финансово-промышленного объединения наряду с трастом, консорциумом, холдингом, картелем, синдикатом противоречит принципу корпоративности в стадиально-цивилизационном смысле: «Корпорация (акционерное общество) – это организация (союз организаций), созданная для зашиты интересов и привилегий участников и образующая самостоятельное юридическое лицо. Корпоративное законодательство устанавливает за корпорацией право выступать в качестве юридического лица независимо от ее владельцев… причем отдельные акционеры не акционеры не несут ответственности за ее действия» (8,173).
Корпоративность как способ социальной самоорганизации, напротив, непосредственно связанна с общей ответственностью буквально каждого субъекта корпоративной структуры, функционирующей по принципу «каждый незаменим на своем месте в процессе достижения предельно значимой, не столько с точки зрения индивидуального экономического интереса, сколько потребности в личностной самореализации цели».
То же самое касается устоявшегося термина «транснациональная корпорация»,«корпоративный» интерес которой в действительности по мере становления глобальных компаний сначала в статусе международных, а впоследствии и наднациональных, точнее надстрановых, приходит во все большее противоречие с национальными интересами так называемой «страны базирования». О такой опасности предупреждал уже Э.Тоффлер в известной работе «Третья волна».
При подобном подходе традиционные постулаты социального государства, воплощающиеся в понятии «государство благосостояния», «единство труда и капитала» приобретают качественно новое звучание, наполняются новым дополнительным смыслом, связанным не просто с обеспечением социальных гарантий, а потребностью в консолидации на общенациональном и локальном уровнях.
Этнокультурная идентичность в этом случае выступает главным мотивом и катализатором преодоления в общенациональном масштабе соблазна излишней имущественной дифференциации неолиберального и крайней уравнительности этатисткого типов (9).
Вот почему современные российские исследователи вторят Б.Гаврилишину и если и не говорят прямо о японской модели как наиболее экономически эффективной, то опять же по принципу противопоставления либеральному плюрализму американского типа эталоном для которого служат США, европейской практике более активного государственного вмешательства в экономику, который они прямо называют корпоративным вариантом: «Существует корпоративный европейский вариант, при котором у государства более активная хозяйственная роль. Она опирается на восприятие социальных отношений как основы экономического обмена. Это делает не недопустимым, но необходимым нормативные ограничения в сводной игре рыночных сил» (10, 109-110). Приоритет в азиатской модели поведения экономических агентов отдан «социальным обязательствам – перед членами своей семьи и шире, социальной группы – а не формальному контракту, который ограничивал бы проявление экономических эгоизмов. Непосредственные участники экономических отношений исходят из доброй воли и благорасположения друг к другу. Это не лучшая наиболее выгодная политика для них, а обязанность и долг, освященный традицией» (10,113).
В этом смысле интересны и высказывания известного специалиста в области системного анализа феномена рыночной конкуренции Майкла Портера, который типологически различает механизмы функционирования внешних и внутренних рынков отдельно в американской модели и модели, которая по мысли автора одинаково присуща германии и Японии. При этом он считает, что в области внешних ринков американская модель связана с акцентом на роли оборотного капитала, а германо-японской - соответственно со специализированным, с явно корпоративным уклоном: «В Японии и Германии цены акций и давление со стороны непостоянных владельцев агентов не оказывают практически никакого прямого или косвенного влияния на решения, принимаемые руководством кампаний» (11,450).
Анализируя внутренний рынок автор подчеркивает что основой установкой американской модели инновациионного развития является ориентация на максимизацию прибыли, а японо-германской -«гарантирование корпоративной позиции». Как видим здесь легко просматривается выше описанный архетип противопоставления формально либерального космополитического либерализма более европейской и теперь уже не японской а азиатской не просто социально-экономического а цивилизацинного типа развития. С той лишь разницей, что то, что исследователи называют европейским корпоративизмом скорее ближе к полулиберальной модели смешанной экономики, а азиатская модель имеет типологически классические черты корпоративной модели.

В то же время нельзя согласится и с сформировавшейся в рамках нарастающей противоположности между космополитическим глобализмом и этноцентрическим фундаментализмом цивилизаиционной мифологемы, согласно которой корпоративно-инновационный потенциал дальневосточных и даже ближневосточных геоэкономических миров-экономик (Ф.Бродель) фактически тождественен неким иррационально-мистическим архетипам по сути уникальной духовности суперэтносов сформировавшихся в этих ареалах (12). При этом оппозиционная дихотомия «Восток – Запад» строится по принципу «духовность – материальность», «индивидуализм – коллективизм», «религиозность – секуляризм», «мораль – право», «реализм – идеализм», «порядок – свобода» и т.д. (13,98-99), а истоки современного восточного неокорпоративизма выводятся из… китайской «Книги перемен» (14, 215 -234).
Классическим примером, достаточно искусственной привязки рыночной инновацинно-экономической модели ускоренного развития к традиционным конфуцианским ценностям, якобы являющимся главным мотивом институционального переустройства современного Китая, является, как мне кажется, исследование В. Малявина (15).
В действительности, социально-экономические прорывы, основывающиеся на корпоративно-инновационной составляющей, имели место и на Востоке, и на Западе, в частности были максимально реализованы в рамках «экономического чуда» после второй мировой войны, не только в Японии, но и в Германии, Испании и Франции (16). Другое дело, что во всех этих странах они были связаны с дополнением мощных социально-экономических стимулов особой патриотической мотивацией, основанной на формировании этически-эстетического идеала собственной страны, согласно которому она призвана к великой исторической миссии, что, впрочем, не имеет ничего общего с каким-либо всемирно историческим мессианством тоталитарного типа и, тем более, с воспроизводством архаических архетипов цивилизационного бытия (17).
Более того, именно благодаря ориентированности корпоративных инновационных стратегий на максимальный синтез общенациональных и частно-предпринимательских интересов, именно корпоративизм является предельно перспективной цивилизационной стратегией в эпоху нарастающего глобализма, когда единственной конструктивной альтернативой мнимой противоположности фундаментализма и космополитизма, является создание мощных геополитических союзов неоцивилизационного типа либо на базе существующих супердержав (США, Китай, Россия, Индия), либо геополитических федераций особого типа (ЕС, потенциальный латиноамериканский, ближневосточный и даже африканский союзы). Здесь корпоративная стратегия направлена на максимальное синтезирование этнорегиональных и общенациональных экономических и политических интересов может быть целиком сознательно смоделирована на взаимодополнение и даже взаимоусиление субъектов федераций и даже отдельных национальных государств как особых этнокультурных автономий и надстрановых экономических политических институтов (18).
Это представляется тем более важным, что и в этатистской, и в либеральной моделях геополитических союзов предлагаются модели структурирования геополитического и геоэкономического пространства фактически путем нивелирования этнонациональной специфики за счет надэтносных или даже надстрановых управленческих структур.


1. C.Jackson Grayson, Jr. Carla O’Dell. American Business: A Two-Minute Warning. Ten Changes Managers Must to Survive into the 21st Century. – N.Y., 1988.
2. Гаврилишини Б. Дороговкази в майбутнє. До ефективніших суспільств. Доповідь Римському клубові. – Киев, 1990.
3. Зарубина Н. Социокультурные факторы хозяйственнго развития: М. Вебер и современные теории модернизации Христианский гуманитарный інститут. СПб., 1998.
4. Berger P.L. The Capitalist Revolution. Fifty propositions about prosperity, equality, and liberty. – N.Y., 1991.
5. Белоусов М. Режим Муссолини и массы. М., 2000.
6. Мак-Клейн Дж.Л. Япония. От сегуната Токугавы в ХХ1 век. Москва, 2006.
7. Данилов Ю. Правовые демократические государства: очерки истории. М., 1999.
8. Теория организации. М., 2005
9. Кастельс М., Хіманен П. Інформаційне суспільство та держава добробуту. Фінська модель. Киев, 2006.
10. Политические системы и политические культуры Востока М., 2007.
12. Портер М. : Конкуренция.- СПб.;М 2000.; Киев, 2005.
13. Девятов А., Мартиросян М. Китайский прорыв и уроки для России. – М.,2002.
14. Теплицкий Ю. Запад-Восток и фкномен савянской цивилизации. Исоря и альтернативные сценарии развития Киев, 2005.
15. Шахбиев З. Новое евроазитатское сообщество – ковчег спасения. – М.,2005.
16. Малявин В. Китай управляемый. Старый добрый менеджемент. М 2005.
17. Шморгун О. Деякі особливості стрибкоподібного регіонального соціально-економічного розвитку в цивілізаційному вимірі. // Економічне диво: витоки, фактори, механізми функціонування. – К.: ІСЕМВ, 2006.
18. Шморгун А. Китай и постсоветское пространство: поиск цивилизационной альтернативы. // цививлизационные модели современности и их исторические корни. – К., 2002.
19. Шморгун О. ЄС як перспективна модель геополітичного союзу неоцивілізаційного типу. // Антологія творчих досягнень. Вип. 3. – Киев, 2007.

Автор: Шморгун Александр Александрович, ведущий научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений, старший научный сотрудник Института европейских исследований НАН Украины

(– В кн.: Экономическая теория в ХХ1 веке – 7 (14): Инновационная экономика. М – Краснодар, 2008. – С. 46 -56.)