Ниже мы приводим некоторые главы из книги «Цивилизационные модели современности. Наукова думка. 2002 г.» Александра Шморгуна, ведущего научного сотрудника Института мировой экономики и международных отношений НАН Украины, старшего научного сотрудника Института европейских исследований НАН Украины, которые в условиях современного политического кризиса в нашей стране приобретают все более и более актуальное значение.
Для думающих людей этот материалам может принести несомненную пользу.
Редакция «Русского мира»



Можно констатировать существование неразрывной связи между фундаментальной, мировоззренчески адекватной современной цивилизации системой ценностей и пониманием национального фактора для решения задачи предотвращения скатывания человечества в пропасть духовной деградации и саморазрушения. Представление о становлении западно-европейского цивилизационного комплекса как о процессе поступательного развития либерализма во всех сферах общественной жизни, неуклонной «денационализации» государственных образований и одновременной их универсализации в духе всеобщих прав человека все больше осознается как неототалитарный миф нового посткоммунистического образца.
Сказанное касается и проблемы построения наиболее эффективной с точки зрения своего адаптивного потенциала модели власти, точнее, формы правления нетоталитарного типа. Знаменитая протестантская этика периода межформационных социальных катастроф ориентирована не столько на экономику, сколько на политику — обоснование нового типа «постфеодальной» государственности авторитарного типа, принципиально не сводимой к любым проявлениям архаических добуржуазных деспотий. Это тем более актуально, что в последнее время традиционные либеральные взгляды на политическую демократию как систему «сдержек и противовесов» максимально разделенных ветвей власти (что по данной мифологеме должно обеспечивать эффективность и нетоталитарность государственного управления) дополняются технократической «политологией», согласно которой современные электронные средства связи и информации дают возможность осуществлять постоянную обратную связь с электоратом в режиме «непрерывно действующего референдума», что якобы обеспечивает политической системе режим самоорганизации, «снимает» проблему подлинной политической элиты и политического лидерства. Классическим примером подобного подхода может служить позиция Э.Тоффлера, который, кроме всего прочего, полностью отождествляет конструктивно-авторитарную и тоталитарную модели власти: «Подобным образом сегодня, когда мы мчимся на новый этап цивилизации, Рузвельт, Черчилль, де Голль, Аденауэр (или хотя бы Сталин) — «сильные» лидеры индустриальных обществ — выглядели бы так же неуместно и глупо, как Безумный король Людвиг в Белом доме. Поиск лидеров, обладающих подобной решительностью, зубастостью, догматизмом — будь то Кеннеди, Конноли или Рейганы, Шираки или Тэтчер — это проявление ностальгии, поиск образа отца или матери, основанного на устаревших допущениях. Потому что «слабость» сегодняшних лидеров — не столько отражение личных качеств, сколько последствие распада институтов, от которых зависит их власть». А между тем приблизительно в это же время Э.Фромм, оценивая технотронную «третью волну» вовсе не только как исключительное благо для человечества, говоря о неуклонной «мегамашинизации» западной цивилизации, нещадно критиковал представление об эффективности власти, при которой «даже человеку с весьма средним интеллектом и посредственными способностями под силу управлять государством, окажись он у кормила власти». Он подчеркивал, что в современную эпоху как никогда значима роль субъективного фактора в политике. Причем «активное и ответственное участие в делах общества требует замены бюрократического способа управления гуманистическим».
Я глубоко убежден, что авторитарная форма правления имеет громадный антикризисный потенциал. Неверным является отождествление ее с тоталитаризмом, деструктивным по самой своей природе. Перед лицом тех глобальных и региональных угроз, которые в полной мере скажутся в ближайшие годы, предпосылкой подлинного преодоления тяжелой кризисной ситуации в Украине может стать только полноценная президентская республика особенного национально-автократического типа.
Попытаемся дать краткую типологическую характеристику эволюции европейской модели авторитарной власти на фоне глобальных социально-экономических и духовных изменений капиталистического, а потом и посткапиталистического типа.
В европейской традиции прослеживается некоторая преемственность между наиболее выдающимися государственными деятелями. Существует своеобразная «цепочка» взаимного наследования не только имиджа, но и реальных мотиваций политической деятельности, стремление быть похожим на своего выдающего предшественника. Юлий Цезарь восхищался Александром Великим (Македонским), Наполеон Бонапарт подражал Юлию Цезарю, Луи Наполеон вообще строил свой имидж на родственных связях (а, значит, и на лозунге политической преемственности с Наполеоном I). Бисмарк тоже находился под впечатлением от политического гения Наполеона Бонапарта и одновременно очень многое в своей политической деятельности и даже в механизме социально-экономических реформ позаимствовал у своего друга-врага Наполеона.
Президент Веймарской республики Гинденбург, безусловно, продолжал дело, начатое Бисмарком (к сказанному можно добавить, что выдающиеся политики-полководцы, начиная с Александра Македонского, а также германских императоров, начиная от Барбароссы и заканчивая Фридрихом Великим, были примером для Бонапарта, Гитлера, Муссолини и Франко).
Наконец, генерал де Голль, без сомнения, не только восхищался Наполеоном как выдающимся национальным лидером, но на практике во многом успешно реализовал авторитарную модель власти и, шире, национально-корпоративной формы общественно-экономического строя, основанную Бонапартом и впоследствии развитую Наполеоном III, Бисмарком, Гинденбургом (например, подобно последнему, де Голль по Конституции Пятой Французской республики добился для себя семилетнего президентского срока).
Типологическое исследование конструктивно-авторитарной формы правления свидетельствует о существовании определенных закономерностей ее становления и развития в рамках европейской политологической традиции.
Все известные реформаторы радикального типа приходили к власти в ситуации системного кризиса, когда страна находилась на грани, если не за гранью, национальной катастрофы, которая и была вызвана полной неэффективностью предыдущей реакционной, парламентско-монархической либо псевдодемократической парламентско-республиканской модели власти. При этом уровень люмпенизации населения достигал предельного значения, что обусловливало максимально широкую амплитуду колебаний «политического маятника» в диапазоне от ультрареволюционизма до крайней реакции (и обе эти силы были готовы применить массовый террор). Как правило, революционную ситуацию активизировали внешнеполитические факторы — агрессивные действия со стороны других государств, правительства которых, преследуя свои корыстные интересы, натравливали друг на друга реакционный и революционный лагери внутри переживающего острый экономический и социально-политический кризис государства. Более того, нередко общенациональный кризис происходил в ситуации, когда страна одновременно пребывала в состоянии войны с внешними захватчиками и войны гражданской.
При таких обстоятельствах авторитарной власти удавалось, казалось бы, немыслимое. Задолго до Ф.Рузвельта и Л.Эрхарда равные по масштабам реформы, которые вполне можно назвать «экономическим чудом», осуществили Первый и Третий Наполеоны, Бисмарк, а потом Гинденбург при Веймарской республике. Более того, впечатляющих успехов в области экономики и создания механизма реальной социальной защиты до момента «срыва» в тоталитаризм добились А.Гитлер, Б.Муссолини, а после Второй мировой войны в ситуации все еще продолжающейся международной экономической блокады — Ф.Франко, а также Пиночет.
Экономический рост сопровождался качественным обновлением технологического уровня промышленности, а главное — значительным увеличением степени социальной защиты. В стране повышался уровень образования и науки, нередко начинался взлет искусства. Более того, консолидация нации вокруг лидера сопровождалась преодолением в обществе состояния апатии и неверия, причем резкое возрастание энтузиазма происходило одновременно с увеличением антипрагматических антипотребительских ориентации на основе новых мировоззренческих принципов.
Наконец, правление диктаторов харизматического типа нередко сопровождалось (по крайней мере, на первом этапе) впечатляющими победами над агрессорами или целыми коалициями государств.
В целом можно констатировать, что именно правление харизматически-авторитарного типа продемонстрировало чрезвычайную эффективность — адаптивность, маневренность, способность противостоять воздействию катастрофических разрушительных факторов.
Вспомним геополитическую и общецивилизационную ситуацию в Европе в момент прихода к власти Наполеона Бонапарта. С одной стороны, коалиция европейских монархий, лидером которых с точки зрения реакционности общественного строя являлась Россия, пытающихся задушить зарождающуюся Французскую республику. А с другой, — «видя себя достаточно богатой, чтобы оплатить армии Пруссии, Австрии и России, Англия вела против Франции в течение четверти века целый ряд ужасных, разорительных войн. Франция должна была истекать кровью, чтобы выдержать эти войны. И только этой ценою она смогла выдержать эти войны. И только этой ценою она смогла удержать свое право остаться «великой державой». Иначе говоря, она удержала за собой право не подчиняться всем условиям, которые английские монополисты хотели ей навязать в интересах своей торговли».
Поэтому хочу особенно подчеркнуть, что вопреки тому, что авторитарные формы правления в самой Европе в конце концов потерпели поражение, их достижения носили широкомасштабный характер, а «откат» от поступательного развития никогда не приводил к возвращению на «исходные» позиции.
Благодаря трансформациям, вызванным правлением Наполеона, в полуфеодальной Европе был установлен классический буржуазный строй. Франция смогла избежать удела компрадорски ориентированного колониального сырьевого придатка и дешевого рынка сбыта «нового света», к которому ее объективно подталкивал уже загнивающий государственно-капиталистический полуколониальный режим позднего периода правления Людовика XIV.
Более того, благодаря цивилизующей миссии, которую, подобно Александру Македонскому, но по отношению не к античной, а к капиталистической формации, осуществил Наполеон Бонапарт (вспомним хотя бы знаменитый «Кодекс Наполеона», так или иначе позаимствованный другими странами), постепенно объединятся Германия и Италия, и даже частично балканские страны. Этим центральноевропейским странам удалось стать политическими нациями и войти в число «избранных» представителей мировой экономическо-финансовой и технологической метрополии.
К сожалению, этого не удалось сделать Украине из-за имперских посягательств Польши и России. А теперь Украина и большинство стран постсоветского пространства фактически вошли в новейшую систему неоколониализма.
Наполеон Бонапарт, как впоследствии и Гитлер, были искренне убеждены в том, что по крайней мере вначале начатые им войны имели не захватническую, а освободительную, «упреждающую» цель. Он, как и позже Гитлер, причем вполне справедливо, считал, что в случае отсутствия военной защиты европейского «жизненного пространства» Европа будет неминуемо оккупирована или во всяком случае, окончательно превратится в протекторат России и Англии.
Уже в ссылке бывший французский император повторял: «Я дал Франции новые идеи, которые никогда не будут забыты!».
Реформаторская деятельность Бисмарка привела к окончательному объединению Германии в современную политическую нацию и к дальнейшему развитию системы, стадиально высшей относительно классических капиталистических форм общественной самоорганизации — речь идет о воспетом сначала В.Гегелем, а потом О.Шпенглером социально-корпоративном государстве под названием «прусский социализм».
Та же социально-экономическая стратегия Шарля де Голля, Франциско Франко, лидеров Веймарской республики, Бенито Муссолини и даже до определенного исторического момента Гитлера, строивших корпоративно-солидаристскую модель общественной самоорганизации, в стадиальном плане были не «шагом вперед», а потом «двумя шагами назад», а «двумя, а то и тремя шагами вперед» и лишь «шагом назад», обусловленным не внутренним недостатками системы, а неблагоприятностью общемировой геополитической и даже общецивилизационной конъюнктуры.
Во времена Веймарской республики Германии, именно благодаря авторитарной власти автократически-бонапартистского типа, удалось отчаянным усилием преодолеть как минимум два мощных экономических кризиса, спровоцированных сначала Западом (огромные репарации после поражения в войне, а также всемирный экономический кризис 1929 г.), а потом большевистским Востоком, разгромить и на некоторое время лишить социальной базы как левый (коммунистический), так и правый (нацистский) экстремизм.
Именно в это время были заложены основы практически посткапиталистического по своим типологическим характеристикам «социального государства» (модель которого окончательно начал реализовывать на практике Людвиг Эрхард уже после Второй мировой войны). И лишь угроза очередного ультраэкстремистского реванша управляемой из Москвы огромной коммунистической «пятой колонны», которая по указанию Третьего Интернационала оттолкнула от себя центристски и одновременно антифашистски настроенную мощную социал-демократическую партию Германии, заставила общественное сознание пошатнуться резко вправо, что и привело к системному «срыву» страны в пропасть тоталитаризма.
В этом плане очень интересным является наблюдение, сделанное российским политологом Сергеем Даниловым в определенной мере уникальной книге «Правовые демократические государства: наброски истории» (Москва, 1999). В ней он фактически впервые дает системно-типологическую политологическую характеристику авторитаристских моделей власти в переходные революционно-катастрофические эпохи в Великобритании, Франции, Италии, Германии. В частности, автор отмечает, что нацистская идеология в глазах обыкновенных граждан, в сравнении с коммунистической, долгое время выглядела практически как умеренная конструктивно-консервативная политическая ориентация. Ведь Гитлер обещал сохранить частную собственность, а не уничтожать ее, как это сделали большевики. Нацисты не проводили откровенно атеистической пропаганды, выступали за сохранение и усиление воспитательной роли семьи, отвергали «равноправную» уравниловку мужчин и женщин и т.п. Вместо проповеди утопической всемирной революции и братского единения всех пролетариев, нацисты вполне резонно утверждали, что, благодаря грабительскому Версальскому мирному договору, «рабочий класс Антанты живет ограблением немецкого народа».
Не будем забывать также, что в XX столетии господство в политических элитах именно западных стран психологии победителей и побежденных в значительной степени стало причиной двух мировых войн в борьбе за «жизненное пространство».
Гитлер, который пришел к власти в момент политической и экономической катастрофы Германии, объективно вынужден был начать ее вооружение для гарантирования национальной безопасности, прекрасно понимая угрозу колонизации страны экономически неизмеримо более мощным в экономическом и военном отношении Западом и агрессивным экспансионистским коммунистическим Востоком. Достаточно сказать, что в этот момент на вооружении Германии было лишь несколько экспериментальных танков, а из 400 военных самолетов ни один не был готов к боевым действиям, в то время, когда даже Чехословакия и Польша имели по несколько сот танков и до тысячи боевых самолетов. И лишь убедившись на практике в полном отсутствии мобилизационной готовности к вооруженной защите у Англии, Франции, США, отсутствии, обусловленном, в первую очередь, неуклонной потерей подлинного национального самосознания классическими буржуазными демократиями и парламентскими режимами, которые уже пережили стадию упадка, он стал увеличивать свои агрессивные аппетиты вплоть до уровня мирового гегемонизма.
Англия, надеясь на создание геополитического «буфера» против Советского Союза, а также сохраняя традиционную со времен войны с Наполеоном предубежденность против Франции, не поддержала ее, когда Германия вышла из Лиги Наций (1933), и прекратила участие в работе конференции по разоружению, а в 1936 году разорвала Версальский договор (призванный предоставлять военные гарантии именно Франции) и ремилитаризировала Рейнскую область.
Позже, несмотря на оппозиционность итальянской модели авторитарно-корпоративного государства к национал-социализму расового антисемитского типа и откровенное презрение Муссолини по отношению к Гитлеру, Англия и Франция (которые к тому времени сами были наиболее мощными колониальными империями) из-за абиссинской войны практически сорвали антигерманский договор с Италией и буквально толкнули ее к пакту с Гитлером.
Немного позже политические лидеры этих, уже духовно полностью деморализованных стран, фактически предали Чехословакию и Польшу.
Вплоть до 1939 года Гитлер был убежден, что из-за упадка пассионарности, неразрывно связанной с готовностью исполнять патриотический долг, лидеры западных демократий, в том числе Англии и США, не решатся на серьезную войну с Рейхом и ему удастся не только избежать, в отличие от Наполеона I — военного столкновения с Англией, но и заключить с ней военный договор.
К тому же фюрер полагал, что если и не в 1941, то в 1942, а еще вероятнее — в 1943 Сталин, опираясь на свою интернациональную коммунистическую пятую колонну, все-таки начнет оккупацию Европы (чего, собственно, советская пропаганда и не скрывала).
В очень интересной роботе «Наполеон и Гитлер» Десмонд Сьюард подробно описывает исторические параллели, когда и Наполеон, и Гитлер, пытаясь избежать войны на два фронта — с тоталитарным финансово-имперским либерализмом и этатистским военно-имперским «коммунизмом» — после длительных колебаний приняли одинаково фатальное решение нанести упреждающий удар России, этому традиционному агрессору и активному разжигателю вооруженных конфликтов — «жандарму Европы».
Сказанное, естественно, не означает, что я хочу оправдать нацизм. Но важно осознать, что и его появление как особой формы тоталитаризма, и развязывание им Второй мировой войны было бы невозможным без появления в XX столетии двух других, лишь на первый взгляд противоположных нацизму форм тоталитаризма или империализма экстремистско-либерального и советско-коммунистического типов, которые стремились к мировому господству.
Что касается Испании, то ее выдающемуся авторитарному лидеру Франциско Франко на протяжении нескольких десятилетий пришлось противостоять фактически трем типам тоталитаризма: коммунистическому, нацистскому и либеральному. Сначала политический конфликт внутри страны усилиями фашистской Италии и коммунистического СССР был раздут до масштабов гражданской войны, потом возникла реальная угроза оккупации Испании Германией и Франко пришлось приложить неимоверные усилия для того, чтобы этого не произошло. Наконец, в условиях международной экономической блокады, объявленной Западом под давлением СССР (первым, кто проигнорировал эти экономические санкции, был Шарль де Голль), Франко запретил продажу земли под американские военные базы, на чем так настаивали США, как условии снятия международной блокады и в очередной раз отстоял национальный суверенитет страны.
Таким образом, главной причиной кризиса авторитарных режимов, а то и их трансформации в тоталитарные системы, было не то, что они не «доросли» до уровня традиций западной демократии, а то, что западная демократия в своих традиционных либеральных формах переживала (и переживает сегодня) острый кризис «самоидентичности», неуклонно трансформируясь в неоимпериалистическое «транснациональное» общество финансово-паразитического типа, в атомизированную совокупность массовых потребителей, «людей-масс», «одномерных людей».
Собственно говоря, реформаторские прорывы выдающихся харизматических лидеров Европы Нового и Новейшего времени происходили на фоне геополитических катастроф, в одновременном противостоянии глобалистическому космополитическому бездуховному либерализму и советскому коммунизму.
(Советский коммунизм был таким же индустриализованным, утилитарно ориентированным в своих фундаментальных идеологических предпосылках, как и ультралиберализм. Ему также органически присуща ориентация на мировое господство).
В этой связи особенно хотелось бы подчеркнуть принципиальную нетождественность консервативно-авторитарной мобилизационной модели цивилизации, основанной на стадиально-высших принципах «корпоративного государства» и тоталитарно-реакционного национал-социалистического типа диктатуры.
Известный историк Эрик Гобсбаум в содержательном труде «Век экстремизма. Краткая история XX века» относит к первому типу общественного устройства авторитаризм Хорти, Пилсудского, Манергейма, Франко, с определенными оговорками Муссолини и Салазара.
Конструктивный правый консерватизм национально-корпоративного толка исповедовали не только Де Голль, но и Черчиль, и, в определенной степени, даже Рузвельт.
Гобсбаум справедливо связывает с идеями национального неокорпоративизма — «органического государства» и «органического статизма» — социально-экономические идеи «третьего пути», преодолевающего недостатки классически буржуазных либерализма и социализма, утвердившихся на индустриальной стадии развития западной цивилизации. Анализируя причины мощного пассионарного потенциала неокорпоративного традиционализма, его ориентированности на социальную справедливость и экономическую эффективность, Э.Гобсбаум отмечает ряд принципиальных отличий испанского, португальского, австрийского, итальянского национал-традиционализма, основанного на социально-гуманистических традициях контрреформации, а затем и социального католицизма, от позднего национал-социализма.
Более того, несмотря на внешнюю атрибутику традиционалистской ориентации, гитлеровский нацизм всегда тяготел к социалистическому ультрареволюционизму.
Даже расизм нацистского типа с его идеями выведения новой породы «идеального» человека, как справедливо отмечает Гобсбаум, ближе к идее коммунистического «воспитания нового человека» и попыткам под девизом «нам нет преград на море и на суше» «покорить» и природу внешнюю, чем к концепции «нового средневековья», духовно-национального солидаризма «крови и почвы» «органических» корпоративных неоавторитарных режимов.
Однако как в таком случае объяснить цивилизационного масштаба «срывы» созидательного адаптивно-традиционалистского корпоративизма в нацистский социальный катастрофизм? Непонятно также, почему стадиально-высший относительно либерального атомизма и социалистической машино-подобной заорганизованности национальный «органицизм» вдруг оборачивается расово-биологической архаикой общинно-родового типа.
Отвечая на этот вопрос, Э.Гобсбаум дает интересную типологию причин неэффективности парламентских систем с точки зрения минимальности их антикризисного потенциала относительно систем национально-авторитарных.
Демократия неэффективна, в первую очередь, на этапе стадиально-цивилизационных изменений, когда ломается привычный уклад жизни и утрачивается единство мнений о стратегии будущего развития: «Демократические системы не срабатывают, когда нет основополагающего консенсуса среди большинства граждан относительно приемлемости их государственной и социальной системы, или хотя бы готовности договариваться о компромиссных урегулированиях. Это, в свою очередь, очень облегчается процветанием».
Парламентские механизмы эффективны в периоды экономического благополучия, когда основной задачей является не приумножение, а распределение национального дохода. Народ же осмысливается лишь как совокупность потребителей.
В периоды экономического кризиса даже финансирование громоздкого и многочисленного аппарата коллегиальных представительских структур кажется не позволительной роскошью.
Наконец, парламентская республика неразрывно связана с идеей рынка как самоорганизующейся системы, низведения исполнительной власти до функции «ночного сторожа». «Парламенты существовали не столько для управления, сколько для контроля за властью тех, кто управляет... они были средствами, предназначенными быть тормозами, а им пришлось выступать в качестве двигателей».
Вот почему «в своей основе либеральная политика была уязвима потому, что характерная для нее форма правительства, представительская демократия, редко бывала убедительным способом управления государствами, а обстоятельства Века Катастрофы редко гарантировали условия, которые обеспечили бы ей жизнеспособность, не говоря уже о дееспособности».
Однако, признавая справедливость подобного анализа, необходимо ответить на основной вопрос: откуда возникла та особая цивилизационно-тектоническая нестабильность, сделавшая очевидной неэффективность либерального парламентаризма, которую Гобсбаум анализирует в главе с еще более зловещим названием, чем название его книги «Век екстремизма», — «Век катастроф»?
Мне уже приходилось писать о том, что специфика коммунистического и фашистского вариантов тоталитаризма обусловлена прежде всего их военно-казарменной составляющей. Советские лидеры, пытаясь избежать участи колониального придатка западного общества, с помощью форсированной индустриализации вырваться из «мировой деревни», в ситуации продолжающейся борьбы за неоколониальный передел мира пошли по пути создания милитаристского государства (при этом была дана огромная питательная почва многовековым традициям российского империализма и глобального экспансионизма в стиле «экспорта мировой революции»). Европа, оказавшись между «молотом» агрессивного советского строя и наковальней западного новейшего «финансового империализма», также была вынуждена ускоренно вооружаться. Образовалась своеобразная «геополитическая ловушка», обусловленная тем, что в ситуации «поделенности» социального пространства планеты, и прежде всего европейского ареала, реликтами предшествующей цивилизации — архаической индустриально-этатистской моделью советского капитализма и либерально-финансовой моделью капитализма западного — на самом деле не осталось «жизненного пространства» для становления в Европе посткапиталистического стадиально высшего общественного строя. Уникальность возникшей в Европе в XIX и, особенно в XX веке, исторической ситуации подметил А.Арон. В своем фундаментальном труде «Мир и война между нациями» он писал относительно экспансии классического капитализма и коммунизма: «Никогда до этого ни одна цивилизация не была в контакте со столькими иными цивилизациями; никогда еще ни одна цивилизация не покоряла себе столько земель, не ломала столько традиций... Никто не знает, что является эквивалентом Римской империи — pax Americana или pax sovetica... да и как это можно знать, когда планетарная система, которая ныне вырисовывается, беспрецедентна»
Подчеркиваю, в силу максимальной сжатости социального пространства и отвлечения огромных ресурсов на обеспечение геополитического самосохранения мощный духовный потенциал, накопленный в процессе мировоззренческой подготовки этих качественных изменений в ходе своеобразной духовной революции неоренессансного типа в Западной и Восточной Европе, начиная со второй половины XIX века (Украина и Россия принимали в этом процессе активнейшее участие), был частично использован для целей чисто количественного развития исторически исчерпавшей себя индустриальной формы автоматизированного способа производства, а частично просто уничтожен «за ненадобностью». Ведь носители этого духовного потенциала мешали своей творческой нацеленностью на подлинно радикальное преобразование общества, инициативностью, «не вписанностью» в примитивные идеологические стереотипы «казарменности», ориентированностью на высшие гуманистические ценности, что препятствовало превращению практически всех стран Европы в «единый военный лагерь»
Тайна невиданной репрессивности современного тоталитаризма и состоит в беспрецедентном во всемирной истории столкновении отжившей буржуазной и нарождающейся постбуржуазной формы цивилизации (все предшествующие культурно-цивилизацинные комплексы развивались «в стороне», «на обочине» от зоны воздействия вступивших в имперский цикл упадка предшествующих территориально ограниченных формационных способов производства»)
Таким образом, «срыв» в тоталитаризм различных политических и экономических режимов в XX столетии обусловлен, с одной стороны, стремлением «задержать» поступательное развитие истории, любой ценой сохранить благоприятную для поддержания высоких стандартов потребления «цивилизационную конъюнктуру» (либерализм), а с другой — в ситуации искусственного сдерживания «внедрения» новых социально-экономических моделей общества изменить эту конъюнктуру в свою пользу силовыми милитаристскими методами (нацизм, коммунизм).

Литература:
Тоффлер Э. Третья волна. - М., 1999. - С. 635.
Фромм Э. Иметь или быть? - М., 1990. - С. 191.
Кропоткин П. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. — М., 1990. — С. 500.
Данилов С. Правовые демократические государства. Очерки истории. — М., 1999. - С. 212.
Сьюард Д. Наполеон и Гитлер. — Смоленск, 1995.
Дамс X. Франциско Франко. — Ростов-на-Дону, 1999.
Ерік Гобсбаум. Вік екстремізму. Коротка історія XX віку. 1914—1991. — К., 2001. — С. 109—123. Ряд сходных мыслей высказывает Л. Белоусов в содержательной монографии «Режим Мусолини и массы» (Изд-во Московского ун-та, 2000).
Арон А. Мир і війна між націями. — К., 2000. — С. 305.
Шморгун О. Україна: шлях відродження. Економіка, політика, культура. — К., 1994. - С 90-196.
Об этом смотри подробнее: Шморгун А. Методологическая функция теории общественно-экономической формации. — К., 1990. — С. 44—139; Шморгун О. Історичні закони і закони соцієтальні. // Суспільні закони та їх дія. — К., 1995. — С 125—141.