«ХОЗЯИН ЗЕМЛИ РУССКОЙ – ЕСТЬ ОДИН ЛИШЬ РУССКИЙ…»

…Счастлива, что 200-летие со Дня рождения Федора Михайловича ДОСТОЕВСКОГО, Русского Гения, всемирно признанного великого писателя: классика мировой литературы, мыслителя: философа, уникального психолога, познавшего глубины и бездны души человеческой, вызвало к жизни множество публикаций и ряд культурных мероприятий в России и в мире.

Радуюсь, что и мне удалось написать и опубликовать несколько работ – не столько литературоведческих, сколько продиктованных желанием привлечь внимание молодых живым словом Достоевского в «Дневнике писателя», уверенностью в необходимости знания его в наше тяжкое время для любого честного, совестливого человека, в актуальности многих положений [1].

Дурно, что на государственном уровне Россия не отметила Юбилей достойно. Тем паче, стыдно, что власти, «элита» Украины не отличились вниманием к Ф.М. Достоевскому, однако почитая себя цивилизованными. Если бы… Да и понятие «цивилизация» – не ровня иному, сущему: «культура»…

А ведь Род Достоевских «символизирует триединство русского народа, включая украинцев и белорусов» [2; курсив здесь и ниже мой – Л.В.]

Род «…берёт своё начало от боярина Данилы Ивановича Иртищева (Ртищева, Ртищевича, Иртищевича, Артищевича), которому 6 октября 1506 года было пожаловано имение "Достоев" в Поречской волости Пинского уезда, к северо-западу от Пинска. В Брестской области Белоруссии сохранилось село Достоево». Предком Данилы Ивановича Ртищева был «упоминаемый в исторических источниках татарин Аслан-Челеби-мурза, который ещё в 1389 году покинул Золотую Орду и был крещён в православие московским князем Дмитрием Донским. Сына этого татарина прозвали Широким Ртом, а его потомки стали Ртищевыми. Окончательно фамилия "Достоевский" закрепилась за внуками Данилы Ивановича, потомки которых со временем становятся типичной служилой шляхтой. Пинская ветвь Достоевских на протяжении почти двух веков упоминалась в различных документах, но со временем интегрировалась польско-литовским государством, утратив дворянство. Во второй половине XVII века род перебирался на Украину. Достоверно известно , что прямые предки писателя в первой половине XVIII века жили на Волыни».

Дед писателя, Андрей Григорьевич Достоевский «родился около 1756 года на Волыни в семье мелкопоместного шляхтича. В 1775 году вместе с отцом и братьями перебрался в Брацлавское воеводство, которое после второго раздела Речи Посполитой вошло в состав Российской империи. С 1782 года Андрей Достоевский был священником в селе Войтовцы» [3]. Нынче Войтовцы – село Липовецкого района Винницкой области.

Пишут: «В 1775 - 1829 гг. священниками в селе были Достоевские – дед и дядя Фёдора Михайловича Достоевского. Здесь родился его отец – Михаил Андреевич Достоевский. В 2013 году в местной школе открылся музей, посвящённый семье писателя. Главным экспонатом музея стала запись в церковной книге о рождении Михаила Достоевского в Войтовцах» [4].

По материнской линии Фёдор Михайлович Достоевский – потомок купцов Нечаевых: «почвенного» купечества. Семья деда писателя по матери Фёдора Тимофеевича Нечаева – из купеческого клана Куманиных, Москвиных, Крестовниковых, Веденисовых. Линия Нечаевых происходила «из старинного русского городка Боровска», первые Нечаевы прибыли в Москву «во второй половине XVIII столетия». Известно о двоюродном дяде писателя – Н.И. Нечаеве, ушедшем в монастырь, об «общественной и благотворительной деятельности семейства Куманиных…» [5].

Федор Михайлович Достоевский родился 30 октября (11 ноября) 1821 года «в Москве на улице Новая Божедомка в правом флигеле Мариинской больницы для бедных Московского воспитательного дома», где штаб-лекарем был Михаил Андреевич Достоевский; крещен 4 (16) ноября; назван именем деда. [3].

Интересно: «…и в самом происхождении Достоевского воплотилась эта тесная связь России с тюркским миром, которая в XX веке привела к рождению идеологии евразийства (кстати, датой ее оформления считается 1921 год, ровно через 100 лет после рождения Достоевского и ровно 100 лет назад).

Не то белорус, не то украинец, не то даже поляк – ведь все же потомок шляхтичей, да и ударение в фамилии ставится «на польский манер» – Достоевский (как и чистый украинец Гоголь) ни на минуту не сомневался в том, что он русский человек и русский писатель» [2].

Да, очевидно первые Достоевские, получив во владение имение «Достоев», свою фамилию произносили с ударным вторым «о». Нынче родовое гнездо Достоевских именуется «Достоево (белор. Дастоева)», это – «агрогородок в Ивановском районе Брестской области Белоруссии. Входит в состав Молодовского сельсовета, до 2013 года был центром Достоевского сельсовета» [6].

Павел Петухов в своей интересной, полезной работе вспоминает значительного советского литературоведа, достоеведа, педагога Юрия Ивановича Селезнева (1939-1984), прожившего только 44 года, но оставившего нам серьезные труды. В небольшой заметке и я писала о нем [7].

Сегодня выделю слова Ю.И. Селезнева: «Русский народ как целое, и был для Достоевского народом, страдающим во имя искупления всего мирового зла, накопившегося за тысячелетия человеческого бытия. Но именно поэтому – и тем народом, которому суждено сказать миру истинно новое Слово, Слово, которое духовно возродит мир».

И, конечно же, вспомню, подчеркну кредо Ф.М. Достоевского, слово из «Дневника писателя»: «…хозяин земли русской – есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус – это всё одно) – и так будет навсегда».



В своих статьях, посвященных «Дневнику писателя» Ф.М. Достоевского, я лишь затронула и лишь некоторые актуальные, животрепещущие темы. Сегодня хочу вспомнить еще об одной. Обратив внимание на «Дневник писателя» за сентябрь 1876-го [8] и июль-август 1877 года [9].

В нынешнем сентябре исполнилось 145 лет дневниковым записям Федора Михайловича 1876 года, вызванным предвоенными (русско-турецкая война 1877 – 1878 гг.) настроениями в России, в прессе. Намеренно, с глубоким уважением, восхищением и приглашением читателя к этим, по сути, статьям, позволю обильное цитирование.

Так, в записи «Застарелые люди» Достоевский вспомнит свои строки из августовского выпуска Дневника: «Всякая высшая и единящая мысль и всякое верное единящее всех чувство – есть величайшее счастье в жизни наций. Это счастье посетило нас. Мы не могли не ощутить всецело нашего умножившегося согласия, разъяснения многих прежних недоумений, усилившегося самосознания нашего».

Федор Михайлович напишет: «Кто любит Россию, у того давно уже болело сердце за то разъединение высших слоев русских людей с низшими, с народом и с народною жизнью, которое, как существующий факт, не подвержено теперь ничьему сомнению. Вот это-то разъединение отчасти подалось и ослабело, по моему взгляду, с настоящим всерусским движением нынешнего года по поводу славянского дела. Конечно, возможности нет представить себе, чтоб разрыв наш с народом был бы уже совершенно покончен и излечен. Он продолжается и будет долго еще продолжаться, но такие исторические минуты, как пережитые нами в нынешнем году, без сомнения, способствуют и «умножившемуся согласию, и разъяснению недоумений», – одним словом, способствуют нашему более ясному пониманию народа и русской жизни, с одной стороны, а с другой – более близкому знакомству и самого народа с странными, как бы чужими людьми для него, как будто и не русскими, – с «господами», как называет он нас и доселе.

Надо признаться, что народ и теперь, во всем этом общерусском движении этого года, выказал себя с более здравой, точной и ясной стороны, чем многие из интеллигентного нашего класса. У народа высказалось чувство прямое, простое и сильное, воззрение твердое и – главное, с удивительною общностью и согласием. Там даже и спора не возникало о том, «за что именно помогать славянам? Надо ли помогать? Кому лучше и больше помогать, а кому не помогать совсем? Не испортим ли мы каким-нибудь случаем нашей нравственности и не повредим ли нашему гражданскому развитию тем, что слишком уж будем помогать? С кем, наконец, нам воевать, да и нужно ли воевать?» и пр. и пр. Одним словом, тысяча недоумений, которые посетили, однако же, нашу интеллигенцию. Особенно в иных отделениях нашей высшей интеллигенции, именно там, где на народ до сих пор смотрят еще свысока, презирая его с высоты европейского образования (иногда совсем мнимого), там, в этих высших «отдельностях», обнаружилось довольно чрезвычайных диссонансов, нетвердость взгляда, странное непонимание иногда самых простых вещей, почти смешное колебание в том, что делать и чего не делать, и пр. и пр. «Помогать или не помогать славянам? А если помогать, то за что именно помогать – и за что будет нравственнее и красивее помогать: за то или за это?» Все эти черты, иногда до странности поражавшие, проявились действительно, слышались в разговорах, выказались в фактах, отразились в литературе. Но ни одной статьи в этом роде не читал я удивительнее статьи «Вестника Европы», за сентябрь месяц сего года, в отделе "Внутреннего обозрения"».

Федор Михайлович утверждает, что автор «удивительной статьи» – личность из «обломков, последних могикан» «теоретического, оторвавшегося от народа и жизни русского европейничанья, которое, хотя и имело в свою очередь когда-то свою необходимую причинность существования, тем не менее оставило по себе, мимо, однако же, и своего рода пользы, чрезвычайно много самого вредного, предрассудочного вздора, продолжающего вредить и до сих пор. Главная историческая польза этих людей была отрицательная и состояла в крайности их выводов и окончательных приговоров (ибо были они столь надменны, что приговаривали не иначе как окончательно), в тех последних столпах, до которых доходили они в исступленных своих теориях. Эта крайность невольно способствовала отрезвлению умов и повороту к народу, к соединению с народом».

«Вот почему чрезвычайно любопытно и назидательно, в минуту какого-нибудь сильного общественного одушевления, проследить, до какой степени этот теоретический европеизм фальшиво разъединился с народом и обществом, до какой степени взгляды его и решения, в иную чрезвычайную минуту общественной жизни хотя и по-прежнему надменны и высокомерны, в сущности – слабы, шатки, темны и ошибочны, сравнительно с ясными, простыми, твердыми и непоколебимыми выводами народного чувства и разума».

«Впрочем, в оправдание их, надо признаться, что они никогда и не знали народа вовсе, да и не находили нужным знать его и с ним знаться. Они не то что извращали факты, а просто не понимали их совсем, так что много, слишком много раз чистейшее золото народного духа, смысла и глубокого, чистейшего чувства причислялось ими прямо к пошлости, невежеству и тупому народному русскому бессмыслию. Проявись народ перед ними чуть-чуть не в тех видах и образах, в которых им нравилось (большею частью в виде французской парижской черни), и они, может, отказались бы от него вовсе».

О, ныне – не просто разрыв с народом, но снова надменное и высокомерное презрение к нему, игнорирование дум и чаяний народа; обезьянье «европейничанье» примитивных и подленьких представителей «элиты», власти, мнимо образованных, натасканных в «забугорных школах» на единую цель: собственное обогащение, истребление всего, мешающего их гнусным «реформам», в итоге – самой России!

И уж конечно, вслед за уничтожением социально-справедливого строя, разрушением великого Союзного государства, они ставят целью разжигать национальные страсти, стравливать и единоверные, и разноверующие народы не так давно единой страны, покончить с Православием.

Послушаем автора критикуемой Достоевским статьи, убедимся в живучести лицемерия и пошлости. Так, автор, озабоченный «некоторыми странными и бестактными» публикациями, обнаруживает в них «сыск по части чувств русских граждан невеликорусов», пишет: «Эта нехорошая привычка, к сожалению, всё еще не оставила нас, а по самой сущности дела, о котором говорилось, требовалась особая осторожность в отношении всех национальностей, входящих в общую русскую народность. Заметим еще, что вообще движению в пользу славян не следует придавать слишком вероисповедный характер, беспрестанно упоминая о «наших единоверцах». Для возбуждения русского общества к оказанию славянам помощи совершенно достаточны те мотивы, которые могут соединять всех русских граждан, – и излишни те мотивы, которые могут разъединять их. Если мы будем объяснять себе наше сочувствие к славянам главным образом тем, что они наши единоверцы, то как же мы должны будем относиться к тем из наших мусульман, которые стали бы собирать пожертвования в пользу турок или заявили бы желание ехать в турецкую армию... Беспокойство, обнаружившееся в некоторых местностях Кавказа, должно напомнить нам, что православный великорус живет в семье, что он не единственный, хотя и старший сын России» («Кифомокиевщина»).

Ф.М. Достоевский четко и недвусмысленно отвечает: «Довольно было бы и одного этого места, чтоб указать, до какого разрыва с общественным смыслом и до какой праздной «кифомокиевщины» может договориться в наше время застарелый в своем упорстве теоретический европеизм иного прежнего «носителя указаний». Автор задает нам, и его самого мучат вопросы, удивляющие своею придуманностью и деланостью, самою фантастическою теоретичностью и, главное, совершенною их бесцельностью. «Если-де мы будем жертвовать из единоверия, то как же мы будем относиться к тем из наших мусульман, которые стали бы собирать пожертвования в пользу турок или заявили бы желание ехать в турецкую армию?» Ну, возможен ли тут какой-нибудь вопрос и возможно ли тут хоть какое-нибудь колебание в ответе? Всякий простой, неизломанный русский человек тотчас же даст вам самый точный ответ. Да и не один русский человек, а и всякий европеец, всякий североамериканец вам даст на это самый ясный ответ; разве только что европеец оглядит вас, прежде ответа, с крайним удивлением. Заметим, кстати и вообще, что наше русское западничество, то есть европейничанье, укрепляясь на русской земле, принимает мало-помалу, и весьма часто, далеко не европейский оттенок, так что иную европейскую идею, занесенную к нам иными «хранителями указаний», иногда даже и узнать нельзя вовсе – до того изменится она, перемалываясь в русских теориях и в приложении к русской жизни, которую, вдобавок, теоретик не знает вовсе, да и знать ее не находит нужным. «Как будем мы, видите ли, относиться к тем из наших мусульман, которые» и т. д. Да очень просто: во-первых, если уж мы будем в войне с турками, а наши татары, например, начнут помогать туркам деньгами или пойдут в их ряды, то еще прежде того, как отнесется к ним общество, само правительство, думаю, отнесется к ним как к государственным изменникам и, уж конечно, сумеет их остановить вовремя. Во-вторых, если война еще не будет объявлена, а турки начнут резать славян, которым все русские равно сочувствуют, то, в случае, если начались бы пожертвования, деньгами или людьми, русских мусульман в пользу турок, – неужели вы думаете, что кто-нибудь из русских мог бы отнестись к такому факту без оскорбленного чувства и без негодования?.. По-вашему, вся беда в вероисповедном характере пожертвований, то есть если уж русский стал помогать славянину, как единоверцу, то как же может он, не нарушая гражданской равноправности и справедливости, запретить такое же пожертвование и русскому татарину в пользу единоверца своего – турка? Напротив, очень может и имеет на то самое полное право, потому что русский, помогая славянину против турок, даже и в мысли не имеет стать врагом татарина и пойти на него войной, тогда как татарин, помогая турке, разрывает с Россией, становится изменником России и, становясь в ряды турок, идет прямо на нее войной. Кроме того, ведь если я, русский, пожертвую в пользу славянина, воюющего с турком, хотя бы даже и из единоверия, то ведь победы ему желаю над турком вовсе не потому, что тот мусульманин, а потому лишь, что тот режет славянина, тогда как татарин, переходя к турке, может это сделать единственно лишь из той причины, что я христианин и что будто бы хочу истребить мусульманство, тогда как я вовсе не хочу истреблять мусульманства, а лишь единоверца своего защитить... Помогая славянину, я не только не нападаю на веру татарина, но мне и до мусульманства-то самого турки нет дела: оставайся он мусульманином сколько хочет, лишь бы славян не трогал. Тут скажут, пожалуй: «Если ты помогаешь единоверцу против турок, то уж тем самым и идешь против русского татарина и против веры его, потому что у них шариат, а султан есть калиф всех мусульман. Райя же, уже по самому Корану, не может быть свободен и не может быть равноправен мусульманину; помогая же ему стать равноправным, русский тем самым, в глазах всякого мусульманина, идет уже не на турок, а и на всё мусульманство». Но в таком случае зачинщик религиозной войны уже татарин, а не я, и согласитесь, что это уже совсем другого рода возражение и что тут уж никакими хитростями и никакими рубриками не поможешь... Вы вот думаете, что вся беда от единоверия и что если б я скрыл от татарина, что помогаю славянину как единоверцу, а, напротив, выставил бы на вид, что помогаю славянину под какою-нибудь другою рубрикой, ну, например, из-за того, что тот угнетен туркой, лишен свободы – «сего первого блага людей», то татарин мне и поверит? Напротив, смею вас заверить, что в глазах какого бы то ни было мусульманина помогать райе против мусульман, под каким бы то ни было предлогом, – есть совершенно всё одно, как бы я пошел помогать райе за веру. Неужели вы этого не знали? А между тем вы именно пишете: «Для возбуждения русского общества к оказанию славянам помощи совершенно достаточны те мотивы, которые могут соединять всех русских граждан, и излишни те мотивы, которые могут разъединять их»... Это вы написали именно про единоверие, как про разъединяющий мотив, и про русских мусульман – и тут же сейчас это и разъяснили. Вы предлагаете «борьбу за свободу» как лучший и высший предлог или «мотив», как вы выражаетесь, для русских пожертвований в пользу славян и, по-видимому, совершенно убеждены, что «борьба славян за свободу» очень понравится татарину и в высшей степени его успокоит. Но, опять-таки, уверяю вас, что для русского мусульманина, если уж он такой, что решится пойти помогать туркам, – все мотивы равны и что, под какой бы рубрикой ни началась война, в его глазах она все-таки будет религиозная. Но ведь русский не виноват, что татарин так понимает...» («Кифомокиевщина»).

Замечу: термин «кифомокеевщина» рожден по имени одного из героев поэмы «Мертвые души» Н.В. Гоголя: «Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший жизнь халатным образом. «Семейством своим он не занимался; существование его было обращено более в умозрительную сторону и занято следующим, как он называл, философическим вопросом: «Вот, например, зверь», – говорил он, ходя по комнате, – зверь родится нагишом. Почему же именно нагишом? Почему не так, как птица? почему не вылупливается из яйца? Как, право, того: совсем не поймешь натуры, как побольше в нее углубишься!» Так мыслил обитатель Кифа Мокиевич».

«Кифа Мокиевич» – стало именем нарицательным, характеризующим «малообразованного человека, предающегося нелепым, умозрительным умствованиям, пустым, досужим рассуждениям» [10].

Продолжая. Федор Михайлович заметит: «…Вы пишете самым величавым образом нравоучение для всей России: «Беспокойство, обнаружившееся в некоторых местностях Кавказа (NB кстати, сами, стало быть, заявляете, что беспокойство было), должно напомнить нам, что православный великорус живет в семье, что он не единственный, хотя и старший сын России». Положим, что это величаво сказано, но что ж, однако, великорусу-то делать в том случае, если б действительно кавказцы заволновались? Чем виноват этот старший сын в семье, что мусульманин-кавказец, этот младший сын в семье, так восприимчив насчет своей веры и с такими понятиями, что, идя против турок, старший сын идет уже и против него и всего мусульманства?.. Вы тревожитесь, чтобы «старший брат в семье» (великорус) не оскорбил как-нибудь сердца младшего брата (татарина или кавказца). Какая, в самом деле, гуманная и полная просвещенного взгляда тревога! Вы напираете на то, что православный великорус не «единственный, хотя и старший сын России». Позвольте, что ж это такое? Русская земля принадлежит русским, одним русским, и есть земля русская, и ни клочка в ней нет татарской земли. Татары, бывшие мучители земли русской, на этой земле пришлецы. Но, усмирив их, отвоевав у них назад свою землю и завоевав их самих, русские не отомстили татарину за двухвековое мучительство, не унизили его, подобно как мусульманин-турка измучил и унизил райю, ничем и прежде его не обидевшего, – а, напротив, дал ему с собой такое полное гражданское равноправие, которого вы, может быть, не встретите в самых цивилизованных землях столь просвещенного, по-вашему, Запада. Даже, может быть, русский мусульманин пользовался иногда и высшими льготами против самого русского, против самого владетеля и хозяина русской земли... Веру татарина никогда тоже не унижал русский, никогда не притеснял и не гнал, и – поверьте, что нигде на Западе и даже в целом мире не найдете вы такой широкой, такой гуманной веротерпимости, как в душе настоящего русского человека. Поверьте тоже, что скорей уж татарин любит сторониться от русского (именно вследствие своего мусульманства), а не русский от татарина. В этом всякий вас уверит, кто жил подле татар» (курсив автора – Л.В.)

Убежден Федор Михайлович: «Тем не менее хозяин земли русской – есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус – это всё одно) – и так будет навсегда, и уж если православному русскому придет нужда воевать с мусульманами-турками, то верьте, что никогда русский не позволит кому бы то ни было сказать себе на своей земле veto! Деликатничать же с татарами до такой степени, что бояться сметь обнаружить перед ними самые великодушные и невольные чувства, вовсе никому не обидные, – чувства сострадания к измученному славянину, хотя бы как и к единоверцу, – кроме того, всячески прятать от татарина всё то, что составляет назначение, будущность и, главное, задачу русского, – ведь это есть требование смешное и унизительное для русского... Чем я оскорбляю татарина, что сочувствую моей вере и единоверцам, чем гоню его веру? И чем я виноват, что, в его понятиях, всякая наша война с турками принимает непременно характер вероисповедный? Не может же русский изменить основные понятия всего мусульманства. Вы говорите: «ну, так деликатничай, секретничай, старайся не оскорбить»... Но, позвольте, если уж он так чувствителен, то ведь он, пожалуй, может вдруг оскорбиться и тем, что на той же улице, где стоит его мечеть, стоит и наша православная церковь, – так уж не снести ли ее с места, чтобы он не оскорбился? Ведь не бежать же русскому из своей земли? Не залезть же куда-нибудь под стол, чтоб было не слышно и не видно, из-за того, что в русской земле младший брат-татарин живет!..» («Продолжение предыдущего»; курсив мой – Л.В.)

Ну а насчет «доноса и сыска» Достоевский, в частности, напишет: «Да и что такое донос или сыск? Есть факты, про которые уж нельзя не говорить. Не знаю, про какие статьи вы говорите и на что намекаете. Помню, читал я кое-что про волнения начинавшегося фанатизма на Кавказе; так ведь вы и сами сейчас же написали об этих волнениях в смысле действительно совершившегося факта. Заезжали тоже, говорят, из Турции проповедники фанатизма и в Крым; но были ли эти волнения в самом деле или вовсе не были, я, в настоящем случае, разбирать не буду, да, по правде, и сам не знаю наверно. Я только спрошу вас: неужели же, если б какая-нибудь из газет сообщила про подобный слух или уже факт, так уж это могло бы назваться «сыском по части чувств наших иноверцев»? Ну, положим, что эти факты волнений случились бы действительно, как же об них умолчать, да еще газете, которая и вообще на том стоит, чтоб извещать о фактах? Ведь она тем предупреждает опасность. Ведь если молчать и дать развиться делу, то есть фанатизму, то ведь пострадают и фанатики, и те из русских, которые живут подле них. Вот если газета умышленно приведет фальшивые факты, чтоб донести правительству и возбудить преследования, то тогда, конечно, был бы сыск и донос, но ведь если факты верны, то об них молчать, что ли? Да и кто гнал у нас когда инородцев за их веру и даже за их иные «вероисповедные чувства» или даже просто за чувства, хотя бы и в самом широком смысле слова? Напротив, на этот счет у нас почти всегда бывало даже и очень слабенько, совсем, например, не так, как в иных просвещеннейших государствах Европы» («Продолжение предыдущего»; курсив автора – Л.В.)

…Вот и скажите, как мне, читая, – а я очень-очень многое опускаю! – не вспоминать нашей общей недавней истории: «чеченских войн»; немыслимых страданий русских, погибших или вынужденных бежать из бывших республик Союза; навязываемых «проблем», ведущих к разладу мусульманского с христианским населением республик России? Наконец, – так называемого «крымского вопроса», Донбасса? Как не думать: что же нас ждет впереди?..

Уникальны страницы «Дневника писателя» за март, апрель 1877 года со статьями Главы второй («Еврейский вопрос»; Pro и contra; Status in statu. Сорок веков бытия; Но да здравствует братство!) Как и последние страницы января 1881 года – Завещания Ф.М. Достоевского, зовущего истребить «лакейскую боязнь, что нас назовут в Европе азиатскими варварами и скажут про нас, что мы азиаты еще более чем европейцы». Настоятельное: «…мы вправе о перевоспитании нашем и об исходе нашем из Египта позаботиться. Ибо мы сами из Европы сделали для себя как бы какой-то духовный Египет», – услышано ли в полной мере? А стоит помнить: «Россия не в одной только Европе, но и в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!»

Об этих страницах мне уже пришлось писать [1]. Сегодня лишь подчеркну очевидное благословение Ф.М. Достоевского «Евразийскому союзу»…

Завершу строками из «Признания славянофила» (июль-август 1877-го): «Я во многом убеждений чисто славянофильских, хотя, может быть, и не вполне славянофил. Славянофилы до сих пор понимаются различно. Для иных, даже и теперь, славянофильство, как в старину, например, для Белинского, означает лишь квас и редьку. Для других (и, заметим, для весьма многих, чуть не для большинства даже самих славянофилов) славянофильство означает стремление к освобождению и объединению всех славян под верховным началом России – началом, которое может быть даже и не строго политическим. И наконец, для третьих славянофильство, кроме этого объединения славян под началом России, означает и заключает в себе духовный союз всех верующих в то, что великая наша Россия, во главе объединенных славян, скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его своё новое, здоровое и ещё неслыханное миром слово.Слово это будет сказано во благо и воистину уже в соединение всего человечества новым, братским, всемирным союзом, начала которого лежат в гении славян, а преимущественно в духе великого народа русского, столь долго страдавшего, столь много веков обреченного на молчание, но всегда заключавшего в себе великие силы для будущего разъяснения и разрешения многих горьких и самых роковых недоразумений западноевропейской цивилизации. Вот к этому-то отделу убежденных и верующих принадлежу и я» (здесь и ниже курсив мой – Л.В.)

…О, этот «дух спекулятивного реализма», разъедающий Европу, ее преемницу – США. «который и к нам рвется» [11]! Неужели – ворвался и – навеки «воцарился»?..

Подчеркну еще раз, что русский, по-Достоевскому, это и «великорус, малорус, белорус – это всё одно». И – мысль в главке «Дневника» (ноябрь 1877) «Одно совсем особое словцо о славянах, которое мне давно хотелось сказать»: «Если нации не будут жить высшими, бескорыстными идеями и высшими целями служения человечеству, а только будут служить одним своим «интересам», то погибнут эти нации несомненно, окоченеют, обессилеют и умрут».

Знаю: как и А.С.Пушкин, Ф.М. Достоевский есть «пророчество и указание». Великолепная Речь Федора Михайловича о Пушкине – и о нашем великом нынешнем Юбиляре! Слова: «…мы уже можем указать на Пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения. Ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные»; «…он проявил эту всемирность стремления русского духа неоспоримо, а в этом уже великое указание», – и о самом Федоре Михайловиче.

Несомненно: «Если бы жил он (Пушкин) дольше, может быть, явил бы бессмертные и великие образы души русской, уже понятные нашим европейским братьям, привлек бы их к нам гораздо более и ближе, чем теперь, может быть, успел бы им разъяснить всю правду стремлений наших, и они уже более понимали бы нас, чем теперь, стали бы нас предугадывать, перестали бы на нас смотреть столь недоверчиво и высокомерно, как теперь еще смотрят. Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь» [12].

…О, не случаен огромный интерес к творчеству, произведениям Ф.М. Достоевского на Западе, в Америке, Японии! Познать русскую душу! – цель. И если бы только для добра, всемирного Добра!..

Тем более, как же необходимо нам сегодня неподвластное не только убогим, презренным недругам, но и – Времени, великое, неподкупное, мудрое Слово Федора Михайловича Достоевского!..




Примечания

1. Владимирова Людмила. Читая «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского. // http://moloko.ruspole.info/node/14082 ; http://moloko.ruspole.info/node/14091 ;
http://moloko.ruspole.info/node/14099
2. Петухов Павел. Заветы Достоевского. // https://sovross.ru/articles/2195/54444
3. https://ru.wikipedia.org/wiki/Достоевский,_Фёдор_Михайлович
4. https://ru.wikipedia.org/wiki/Войтовцы_(Липовецкий_район)
5. Тишина Ирина. Плоть от плоти. // https://lgz.ru/article/-46-6809-17-11-2021/plot-ot-ploti/
6. https://ru.wikipedia.org/wiki/Достоево
7. Владимирова Людмила. «Идеи меняются, но сердце остается одно». // https://klauzura.ru/2021/11/idei-menyayutsya-serdtse-ostaetsya-odno/ и https://ruskline.ru/analitika/2021/11/09/idei_menyayutsya_serdce_ostaetsya_odno
8. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1876 год. // https://fedordostoevsky.ru/works/diary/1876/
9. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1877 год. // https://fedordostoevsky.ru/works/diary/1877/
10. Кифа Мокиевич // https://dic.academic.ru/dic.nsf/dic_wingwords/1210/Кифа
11. Достоевский Ф.М. - К.П. Победоносцеву, 9 (21) августа 1879.Эмс. // https://www.litmir.me/br/?b=121109&p=61
12. Достоевский Ф.М. Пушкин (очерк). Произнесено 8 июня в заседании Общества любителей российской словесности. // Ф.М. Достоевский, Дневник писателя. – Санкт-Петербург: Лениздат, 2001. – С. 668 – 678. И – https://ru.wikisource.org/wiki/Дневник_писателя._1880_год_(Достоевский)/ГЛАВА_ВТОРАЯ