ПРИМЕР ЧУВСТВА РОССИИ НА ВСЕ ВРЕМЕНА

Сегодня, 18 января 2018 года, четверг. А 50 лет тому назад этот день также выпал на четверг. Убедился в этом, достав из архивной папки газету, отпечатанную 18 января 1968 года. Украинская «комсомолка», выходившая тогда в Киеве на русском языке, имела собственное имя «Комсомольское знамя». Тот номер издания, уже ветхий, с желтизной, то календарное число и день недели имеют для меня особое значение: я впервые увидел своё имя, набранное типографским шрифтом под художественным произведением. Неописуемое ощущение. Нынешние авторы, начинающие свою творческую деятельность с электронных изданий, не переживают ничего подобного. Для полноты ощущений нужна бумага, пахнущая типографской краской, - в пальцах и перед глазами. И ожидание этого момента. А ждать появления на свет даже сразу одобренных в редакциях материалов приходилось долго, нередко месяцами: издания были наперечёт, редакторский надзор отличался строгостью.



Хотя сочинять я начал лет с 12-и, портя школьные тетрадки ужасными, неумело подражательными стихами и прозой, мне доставало ума не смешить редакции своими рассылками. И вдруг, уже будучи молодым человеком, нашёл одну из последних новеллок подходящей для попытки выйти с ней на читателя. Притом, не стал искать «слабого места», вроде районного листка. Эх, была – не была! Уж если суждено прослыть графоманом, то сразу – в республиканском масштабе. Вообще-то ( на чистоту, между нами) я в себе не сомневался, но не был уверен в достаточной зрелости выбранного для пробы произведения. Однако отправил его почтой в известное молодёжное издание Мати Городомъ Рускыхъ (столица УССР). Ответ пришёл нескоро, когда уже и не ждалось: «Публикуем».

…Потом будут десятки, сотни, наконец тысяча и больше публикаций в периодике, отдельные книги, но ни одна печатная новинка, помеченная моим именем, уже не поднимет во мне такую эмоциональную волну, как первый опубликованный рассказ «Что в имени тебе моём?». Я сейчас возвращаюсь к нему не только по причине своего личного литературного юбилея. В наше время приобрёл дополнительное значение духовный портрет девушки из рассказа. Это лицо реальное лицо. Шарлотта, француженка по отцу и русская по рано умершей матери, жила во Франции в позапрошлом веке. Воспитанная в западных традициях, получившая (редчайший для особ её пола случай) техническое образование в Париже, явила пример необычного, единственного в своём роде служения русской культуре. Сегодня, когда миллионы наших соотечественников, покидая Россию на ПМЖ вне её пределах, уже в первом поколении забывают родной язык, пример Шарлотты - это яркая звезда бессмертной русской души во мраке иноземщины.

О ней, о Шарлотте Дантес-Гончаровой, я вновь хочу рассказать в юбилей своей первой публикации, посвящённой ей в самом начале моего литературного творчества.

Итак, вариант того рассказа:


БЫЛЬ О ШАРЛОТТЕ ДАНТЕС

В особняке сенатора Империи барона Шарля Геккерена-Дантеса, что на улице Сен Жорж, необычная тишина. Не подъезжают к парадному крыльцу экипажи с политическими и литературными знаменитостями, не сияют окна гостиной огнями свечей, не гремит рояль. Сегодня семейный обед.

Урочное время возвестили гулким боем настенные часы в футляре тёмного дерева, похожем на гроб. С последним ударом вышли к столу одетые соответственно случаю домочадцы и птенцы отчего гнезда: замужние дочери, сопровождаемые их "половинами" - директором почт и генералом. Расселись чинно, будто на министерском приёме. На торце стола под поясным, в золочёной раме портретом маленького племянника большого дяди восседал хозяин дома - атлетически сложенный седовласый красавец лет пятидесяти. Справа от него утопала в пене крахмальных юбок его "правая рука" по дому - незамужняя сестра Адель. Слева томился от вынужденной неподвижности вертлявый подросток - сын, похожий на отца, его любимчик и единственный наследник. Дальше по столу размещались друг против друга директорша и генеральша, директор и генерал. Стул на конце стола оставался незанятым.

- Почему нет Шарлотты? - спросил Дантес, ни на кого не глядя.

Адель выразительно вздохнула. Барон, в совершенстве изучивший язык вздохов своей сестры, понял: "Что я могу поделать, если даже ты бессилен?"

- Так приведите её кто-нибудь, - сказал Дантес, с трудом сдерживая раздражение, и когда Адель поднялась из-за стола, возмущённо шурша юбками, кинул ей вдогонку. - Пусть не переодевается.

Он знал, почему нет дочери. Несколько минут тому назад, выйдя из кабинета, он столкнулся с ней в прихожей. Шарлотта резко посторонилась, вжалась в стену, но не испуганно, а брезгливо. Вот уже два года она избегает его, на вопросы отца отвечает неохотно, односложными "да" и "нет". Вообще, странности её множатся, некоторые из них начинают пугать. В то время как её сверстницы, девушки их круга, увлекаются балами, амурной игрой, мечтают о замужестве, Шарлотта всё глубже зарывается в книги. Ей мало иностранных языков, беллетристики, музыки. Её любовью стали точные науки: математика, физика, химия. А это уже плохой тон, тема для пересудов. И совсем скандально желание дочери пройти весь курс Политехнической школы. Где это видано? Женщина и EcoLe PoLytechnique! Дантес обеспокоен /не за дочь - за себя, сенатора, жизнь и карьера которого у всех на виду/. Но еще больше пугает барона тяга дочери ко всему русскому. В этом он видит что-то неумолимое, роковое, как будто в образе дочери сама Месть встаёт в белом саване из белых русских снегов... Нет, лучше не думать. Но разве можно не думать, когда в дрожащих пальцах катается пуля из хлебного мякиша, а за столом молчаливое ожидание. Так замирает толпа перед казнью...

Как могло случиться, что здесь, в сердце Франции, в Париже, во французской семье, выросла русофилка? Она говорит, читает и пишет по-русски лучше многих русских, всех этих Разумовских и Демидовых. Кто ее учитель? Ведь жена барона, Екатерина, родная сестра Натальи Николаевны Пушкиной, умерла, когда дочери было три года от роду. Неужели из немыслимой дали, из загробного мира, Шарлотта слышит ненавистный ему, Дантесу, звонкий голос того, чьё имя он старается не произносить даже мысленно? Дантес встряхивает головой, будто пытается избавиться от наваждения, но встреча с дочерью в прихожей не идёт из головы. Вот она замедляет шаг, вжимается в стену. На ней строгого покроя чёрное платье с высоким воротником. "Переоденься, -говорит он ей. - Не шокируй гостей и Адель".—"Нет, - отвечает она шёпотом, твёрдо, - сегодня ни за что". Дантес удивлён непокорностью дочери: "Тогда не выходи к столу". С этими словами он следует дальше, но вдруг до него доходит смысл сказанного Шарлоттой. Она сказала "сегодня ни за что". Сегодня 29 января в России. Она надела траур по... нему. Вот он, второй ответный выстрел проклятого свояка. Прямо в сердце кавалергарду, то бишь сенатору. Через двадцать лет.

Адель возвратилась с племянницей, похожей в своем наряде на тень из царства Аида. На тонком нервном лице Шарлоты отчуждение.

В молчании начинается обед. Лишь позванивает столовое серебро и фарфор, да слышится шелестящее "пожалуйста, "мерси", когда обедающие передают друг другу блюда. Но постепенно изысканная пища, дорогое вино развязывают языки. Как и водилось в доме сенатора, разговор начался с политики. С грохотом покатились по столу круглые и веские, словно бильярдные шары, слова: Франция, Пруссия, Австрия, Альбион, наконец Россия. А коль назвали Россию, не преминули пристегнуть к ней Азию, татар, отсталость, бескультурье.

- В самом деле, кто из вас читал русский роман? Да и существуют ли русские романы вообще? - простодушно вопрошал директор почт, округляя глаза.

- Полно вам, - отозвался генерал. - Медведи книг не пишут. Ха-ха-ха!

Замужние дамы - блондинки с начёсами a la vierge, одинаково заулыбались; Адель, не изменяя постного выражения лица, согласно кивнула. Сын, долговязый (в отца), с невинными глазами, налил под шумок в рюмку сестры-генеральши острого соуса.

И тут раздался гневный голос Шарлотты:

- Что вы знаете, господа, о русской литературе?!

Только что весь её облик выражал глубокую меланхолию, а через минуту тёмные глаза заблестели сухим, яростным блеском. Откинувшись на спинку стула, прямая, восторженная, она стала читать по памяти отрывки из русских романов, декламировала странные и прекрасные стихи, путая французские и русские слова, называла мало кому известные здесь имена - Жуковский, Карамзин, Тургенев, Лермонтов и... Пушкин... Пушкин... Пушкин...

Дантес морщился, будто у него разболелась печень. Наконец Шарлотта произнесла слово "невежды", адресуя его сидящим за столом и внимающим ей со скептическими улыбками, растерянно и завороженно. Это было уж слишком. Дантес хлопнул ладонью по столу - зазвенели пустые бокалы.

- Довольно!

Дочь бросила на него дикий, враждебный взгляд.

- А ты... Ты убийца! - произнесла с расстановкой по-русски. Обедавшие переглянулись. Никто не понял. Только отец знал это слово, ему часто приходилось слышать его в первые годы после высылки из России.

Странное дело, гнева Дантес не почувствовал. Лишь запоздало подумал, что ему следовало бы вскочить, опрокинув стул, согнуть дочь громовым окриком, уничтожить убийственными словами. Но сильные ноги моложавого сенатора на сей раз ему не повиновались, а нужные слова на ум не шли.

- Но ведь тогда... он бы… меня. А я стал сенатором.

Выдавив из себя эти слова, Дантес спохватился, что по его ответу реплика дочери будет за столом понята, но было поздно.

- Да, - с сарказмом отозвалась дочь, - бедная Франция!

И стремительно вышла из залы.

"Домашний врач прав, - думал Дантес, уставившись в пустые тарелки, не замечая сочувственных: взглядов. - Шарлотта плохо кончит. Она душевно больна. Неизлечимо. Неужели Пушкин выстрелил в третий раз и его пуля попала в цель?"

Дантес заблуждался. Уж если верить в Рок, это его пуля - пуля из пистолета кавалергарда, - поразив поэта, рикошетом попала в дочь. В одном лице совместились убийца великого поэта и детоубийца.

У двери своей комнаты Шарлотта достала из корсета ключ. Никто не смел заглядывать сюда. Правда, тетка Адель как-то сунула нос в комнату племянницы и, хотя "визит" ее длился одно мгновение, все-таки успела высмотреть кое-что и доложила брату, что комната Шарлотты превращена в... молельню.

Девушка захлопнула за собой дверь. Щёлкнул замок. Какой же необычной показалась бы девичья комната чужому глазу! Окна завешены плотными шторами. Полумрак. За тяжелой занавеской прячется узкая кровать. Остальное пространство комнаты голо. Лишь у восточной стены высится то ли аналой, то ли просто высокий столик с покатым верхом, да темнеют по стенам прямоугольники портретов. Так в богатых домах обставлялись молельни. Адель была права.

Девушка подходит к аналою, зажигает свечи в серебряном шандале. Странный вид принимает молельня. На белёных стенах - картины, где неизменно присутствует Пушкин - подросток, юноша, зрелый мужчина. Большой портрет поэта /копия с известной работы Ореста Кипренского/ висит над аналоем, где обычно помещают распятие католики. На крышке аналоя вместо библии - том сочинений Пушкина в богатом, /сафьян и золото/ переплёте. Шарлота становится на колени. Пламя свечей колеблется, отчего изображение поэта оживает. Он улыбается грустной, еле заметной улыбкой, задумчиво глядя мимо Шарлотты, скрестив руки на груди. Он никогда не взглянет на неё. Он её не знает. Ведь она родилась через три года после его гибели.

Сенатор недалёк от истины: она явственно слышит звонкий голос первого поэта России. Однако чувство её иного свойства: Шарлотта давно поняла, что любит в Пушкине не только его стихи, но и человека... Ни для кого больше не останется места в её сердце. Эта загробная любовь, бесплодная, без взаимности, сделает девушку замкнутой и неуравновешенной. К тому же к мукам неутолённого чувства постоянно будет примешиваться невыносимое сознание вины - Шарлотта носила имя убийцы.

Молитва бедной девушки импровизирована и возносится не к небу, а к тому, кто даровал ей неизмеримо больше, чем далекий от неё Бог. Слова любви, отчаяния и гнева в этой молитве. Фантазия её реальна, как боль.

...На взгорке под тремя соснами она собирает бледные северные цветы. И видит: внизу по пыльной дороге спешит молодой человек. На смуглом лице белозубая улыбка, ворот рубахи расстегнут. "Э-э-э-й!"-приветливо машет он широкополой шляпой. "Куда же вы, Пушкин? Постойте!" - хочет крикнуть вслед ему Шарлотта, но она знает: никто и ничто его уже не остановит. Сердце поэта в Тригорском, куда недавно приехала красавица Анна и где вновь и вновь переживает он чудное мгновенье. Что же, она умеет терпеливо ждать. К вечеру он будет возвращаться домой, в Михайловское, усталый, грустный, очарованный и разочарованный. Вдруг из-за сосен появляется Дантес. Медленно и неотвратимо поднимает руку. Выстрел...

Тяжелый том, упавший с аналоя, возвращает Шарлотту к действительности. Дрожа от пережитого волнения, она поднимает с пола книгу, раскрывает её наугад:

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувший в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом.

………………………………….

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его, тоскуя,

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я.

Слеза капает на страницу. Шарлотта закрывает лицо руками, шепчет:

- Есть в мире сердце, где живёшь ты.

Как несправедливо, что родственные натуры зачастую рассеяны во времени. Тоскуя, они инстинктивно ищут друг друга по смутно представляемому образу, мечутся в человеческом море, да так и не находят. Чем же тогда измерить муки того, кто гонится за зримым образом давно умершего, сознавая, что не встретить его уже ни через год, ни через десятилетие, хоть обойди весь мир; кто не может рассудком заглушить крик сердца и продолжает любить без награды, с упорством фанатика?

Шарлотта Дантес ушла из жизни в доме для душевнобольных 30 июня 1888 года, оставив нам пример любви необычной, какой и быть не может, но к которой стремилась душа поэта.

Сергей СОКУРОВ

1968-2018,

Львов-Москва.