ВЕЧНЫЕ ЦЕННОСТИ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ: РАЗМЫШЛЕНИЯ НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ

В период предельного обострения глобальных проблем идет активный пересмотр культурного наследия человечества, его реинтерпретация. Прежде культурные оценки и ценностные иерархии определяла идеология модерна в соответствии со своей установкой на активное преобразование мира. Надо сказать, русскую культуру до сих пор оценивают в соответствии с этой установкой: насколько культура может служить преобразовательным целям, формировать неугомонно-преобразовательные характеры и посттрадиционалистский тип поведения. Именно с этих позиций ее ставят на подозрение нынешние либеральные критики. Они обвиняют ее в сохранении ценностей общинного типа, конформистско-коллективистских установках, неприятии инициативного индивидуализма.

Между тем либеральные критики не заметили объективных сдвигов эпохи, связанных с новой экологической доминантой. Дело в том, что торжество либерально-рыночной идеологии на Западе сделало его гораздо менее чувствительным к проблемам глобального кризиса. С этой точки зрения новейший либеральный поворот можно оценивать как огромный шаг назад, от рефлексивной самокритики Запада к новой самоуверенной догматике, от открытости западного общества к диалогу с Востоком к закрытости, от экологических опасений к предельной экологической беспечности.

Рыночный либерализм и экономикоцентризм целиком остаются в плену прежней, прометеевой картины мира, с той оговоркой, что либеральный "Прометей", в отличие от его коммунистической версии, является сторонником не коллективистских, а индивидуалистических проектов преобразования мира. Здесь "новое общество" каждый строит в одиночку, для себя самого, не считаясь с интересами других. Но сама презумпция раннего модерна, рассматривающего весь окружающий мир всего лишь как сырье, подлежащее переработке в гедонистическо-материалистических целях безграничного человеческого самоутверждения, роднит либерализм и коммунизм как разновидности прометеевой (фаустовской) культуры.

Между тем задача нашего времени состоит в том, чтобы пересмотреть ценностные основания этой культуры, рождающей конфликт между человеком и миром, между природой и обществом, между сберегающей и преобразующей установками. Пора преодолеть то космическое отщепенство человека Нового времени, которое освобождало его от экологической, исторической и моральной ответственности. Но надо прямо сказать: победа Запада в "холодной войне" и новое имперское самовозвеличение США резко снизили способность прометеевых обществ "первого мира" к критической саморефлексии перед лицом глобального кризиса. На этом фоне объективно возрастает роль других мировых культур, более космически укорененных и экологически ответственных. Настоящую загадку в этом плане представляет русская культура.

В ней есть несомненное сходство с западноевропейской, что не удивительно, учитывая наши общие христианские корни. В ней присутствуют прометеевы — преобразовательные, первопроходческие, предпринимательские мотивы. Не случайно Россия сформировала свой вариант индустриального общества раньше всех незападных обществ, за исключением японского. Но в России эти прометеевские мотивы похищения небесного огня и человеческого самоутвержедния никогда не были самодостаточными.

Русский человек всегда осознавал, что этот мир — Божеский, а не человеческий, что природная материя несет следы божественной гармонии и потому в ней есть лад, на который необходимо настраиваться и человеку. Божий мир живет по вечным законам, человеческий — по временным; таков вывод русской культуры, заставляющий ее ставить вечное, инвариантное выше того, что отражает человеческую суетность и подвержено "моральному старению". Общее выше отдельного, вечное (инвариантное) выше изменчивого, духовное выше материального — эти приоритеты русской культуры роднят ее с культурами Востока.

И речь идет не о каких-то абстракциях, проявляющихся лишь за пределами повседневности — в философской рефлексии или молитвенном экстазе. Нет, указанные приоритеты принимаются русским человеком и в повседневности. Пресловутое русское терпение — это психологическая черта, глубинный ценностный смысл которой раскрывается лишь в соотношении вечного и временного. В терпении своем мы утверждаем торжество вечного над временным и суетным; терпеливые получают в награду вечное. Это контрастирует с установками западной культуры, поощряющей эгоистическое нетерпение человека, неустанно меняющего свои морально эталоны, моды и вкусы.

Поэтому же в русской картине мира природно-космическое стоит выше чисто человеческого, социологического. Русский социум смотрится в космическую вечность, находя там непреходящие образцы гармонии. В этом смысле вся российская урбанизация носит печать какой-то девиантности, грехопадения. В городе человек утрачивает связи с космосом и начинает жить суетно, под знаком изменчивых и прихотливых образцов. Вот почему и в классической русской литературе XIX в., и в "деревенской прозе" 60-80-х гг. воспевается сельский житель как носитель устойчивых ценностей и непреходящих эталонов, отражающих космическую гармонию.

Надо сказать, что заметная деградация русского характера, повлиявшая на исход последних российских перестроек и реформ, напрямую связана с иссяканием моральных потенций традиционного сельского мира. Горожане первого-второго поколений еще сохраняли и жажду космической гармонии, и нетерпение как воплощение давления вечных ценностей над всем преходящим.

Мы здесь имеем дело с парадоксом. Современная либеральная мысль постоянно сетует по поводу того, что русский горожанин в тайниках своей души остался крестьянином-общинником, русский носитель индустриального начала — скрытым традиционалистом. Именно здесь все наши прогрессисты видели и видят источник наших неурядиц и отставаний. Но реальный исторический опыт свидетельствует о прямо противоположном. Пока российские горожане и индустриальные рабочие сохраняли жертвенно-терпеливый дух традиционной русской общины, страна на удивление быстро поднималась из руин, одерживала победы в великих войнах, осуществляла грандиозные проекты. Но как только этого тайного общинника сменил неврастенический тип сверхсовременного идеалиста и гедониста, так поколение энтузиастов уступило место поколению дезертиров, не способных ни к прилежному повседневному труду, ни к воинскому долгу, ни к надежному межличностному партнерству.

Создается впечатление, что реформационные процессы Нового времени последовательно изымали русского человека из "космоцентричной" системы, существующей под знаком непреходящих законов, и помещали его в "социоцентричную" систему, существующую под знаком конъюнктурного, произвольного и преходящего. Теряя запас космоцентричной устойчивости русский человек становился невротиком, отдающимся сиюминутному, не способным выстраивать настоящие приоритеты или поддаваться соблазнам идеологической конъюнктуры. И тогда все начинало рушиться.

Все общественные практики и институты, не получая подпитки со стороны волевой личности, устойчивой перед лицом любых соблазнов, терпят фиаско. Примечателен тот факт, что всему этому сопутствуют и перемены в интеллектуальной среде, задающие тон в качестве авангардной группы современного урбанизированного общества. Падает спрос на фундаментальное знание, открывающее вечные космические законы, и возрастает значение прикладных дисциплин, сулящих немедленную практическую отдачу.

Этот вектор движения от устойчивого, долговременного к краткосрочно ориентированному, необязательному и "игровому" сказался и на соотношении технократического и гуманитарного начал в русской культуре. Былых командиров производства, отличающихся волевой распорядительностью, сменяет всюду задающая тон болтливая гуманитаристика, воплощением которой стал ищущий нездоровых сенсаций журналист. Живущая под знаком конъюнктуры журналистика стала авангардной группой, наделенной правом давать оценки, отлучать и привечать, создавать паблисити или загонять в угол. А венчает все это движение от вечного к конъюнктурному неожиданный реванш виртуального над реальным.

Реальная экономика, живущая по принципам переработки природного материала в продукты культуры, сменяется виртуальной спекулятивной экономикой, где мгновенно и из ничего создаются колоссальные состояния. Рыночный потребительский спрос населения, ориентированный на практические нужды, сменяется символическими формами удовлетворения через потребление образов престижного и модного. Реальные социальные свободы подменяются "свободой слова" (преимущественно нецензурного). Действенная свобода личности, которой должны быть открыты реальные социальные практики, подменяется свободой инстинкта (в основном сексуального). Так модерн, начавший с оспаривания всех вечных ценностей традиционного общества, заканчивается постмодерном, подменяющим реальное символически виртуальным.

Прометеев человек, некогда решившийся всерьез изменить мир и преобразовать природу, сменяется "человеком играющим", который все больше отключается и отлучается от реального мира, довольствуясь виртуально-символическими радостями. Безграничные мечтатели модерна (с некоторых пор их олицетворяют приверженцы "американской мечты") убедились-таки, что виртуальность больше соответствует мечте, тогда как историческая и природная реальность слишком упрямы. Перед лицом этого упрямства ценности прогресса предстояло либо пересмотреть или скорректировать в духе принципа реальности, либо переадресовать их виртуальному миру. Так "очарованные странники" модерна стали мигрировать из реального в виртуальный мир. На радость власть предержащим они воплощают идеальный объект, пропагандистского политического PR — тотальную манипулируемость. Здесь не помогает никакая образованность: прогрессистская мечтательность перевешивает все рациональные аргументы. Именно поэтому современный западный обыватель демонстрирует такую уязвимость перед самой примитивной пропагандой.

Однако в русской культуре, как, может быть, в никакой другой, живет ностальгия по реальному, космически устойчивому, по непреходящим ценностям и жизни в ладу с вечными гармониями. Русская культура до сих пор в основе своей остается космо-, а не социоцентричной, для равновесия ей требуется реальная фактура, реальная приобщенность к первоэлементам мира, к тому, что физики называют веществом и энергией. Вот почему мастера виртуальных практик, ловкие поделыцики политического PR и экономических финансовых спекуляций, стали отщепенцами нашей культуры. Настоящего морального алиби и легитимации они от нее не получат. Поэтому они так настойчиво смотрят на Запад и ощущают себя в роли эмигрантов, чуждых туземной среде. По всей видимости, впереди нас ожидает решительное размежевание: ловители конъюнктуры и любители спекулятивно-виртуальных игр, уже сегодня чувствующие себя отгороженной от национального окружения "глобальной диаспорой", окончательно устремятся на Запад; живущие реальностью и хранящие вечные ценности осознают что "эта" страна — их единственное прибежище, которое во что бы то ни стало надо сберечь.

По большому счету идет не только самоизоляция "виртуально" ориентированных элит от туземного окружения. Возрастает самоизоляция Запада от всего остального мира, сохраняющего традиционалистскую ориентацию. Если мы признаем, что такая ориентация — не просто удел большинства, но выбор людей, сохраняющих серьезное, а не игровое отношение к миру, живущих реальным трудом, а не виртуальными махинациями, то ее предстоит реабилитировать на высоком языке науки и философии. Традиционалист снова получает алиби, ибо он остается единственным приверженцем реального опыта и реальных практик.

Модернизм, достигший стадии постмодерна, от апологетики всего изменчивого, инновационного перешел к апологетике виртуального. Виртуальные игры выступают высшей и последней стадией развития модерна как идеологии "неустанных перемен".

Перед современным человечеством стоит выбор: либо оно, азартно "заигравшись" с виртуальным, окончательно разлучит себя с космосом и устремится к самоликвидации, либо на новом витке вернется к великой традиции, а вместе с нею — к реальному миру и к реальной ответственности перед ним.

В последнем случае неизбежна реабилитация русской культуры, завещающей всему миру любить реальность, ценить реальный опыт и его носителя и хранителя — простой народ. В противовес "лишним людям", некогда описанным в русской литературе, а сегодня превращающимся в отщепенскую эмигрантскую среду, в диаспору глобального мира, у простого народа нет иного пути, как путь укоренения — возвращения к родной земле, родной культуре и ее религиозным истокам. Но это означает и возврат к вечным, неконъюнктурным ценностям — гарантии вечного существования человечества на земле.

Александр Сергеевич ПАНАРИН (1940–2003) — крупный и оригинальный русский философ, политолог, публицист и общественный деятель, критик глобализма и общества потребления. Александр Сергеевич известен совершенно новаторскими подходами к осмыслению социально-религиозной проблематики, будущего нашей цивилизации, методологии геополитического прогнозирования, изложенных в его фундаментальных трудах: "Православная цивилизация в глобальном мире", "Реванш истории: российская стратегическая инициатива в XXI веке", "Искушение глобализмом" и многих других.


Статья из сборника работ А.С.Панарина "Русская культура перед вызовом постмодернизма".