ФАНТАСМАГОРИЯ РЕАЛЬНОСТИ ИЛИ ПОГРЕБОК С ЧУДЕСАМИ В СИВЕРСКОМ ГОРОДКЕ

I.

Сиверский городок в тридцати верстах к югу от Гатчины. Достопримечательность - увеселительное заведение под вывеской «У Анграманна». Владеет злачным местом «новый русский» неопределённого возраста по имени Эшмо, редчайшему в тех местах. Фамилия его вынесена над входом в погребок. Развязные завсегдатаи подполья, предпочитают кличку «халдей». В советское время знали в городке Анграмановых. Перестроечный представитель этого рода сообразил, что слог «ман» да второе «н» - явные находки при занятии бизнесом. А без окончания «ов» можно обойтись.

Эшмо Эшмович Анграманн (так в паспорте гражданина РФ), человек малообщительный, о происхождении своём ни слова. Кривой усмешкой отвечает на досужий вопрос, не с Кавказа ли он. Порывшись в городском архиве, можно, наверное, обнаружить автобиографию какого-нибудь Анграманова (с одним «н»). Бросится в глаза странный почерк, будто рука привыкла не буквы, а иероглифы писать. Возможно, жизнеописание не обойдёт и предков автора. Ими окажутся некие парсы, уроженцы Бомбея. Они якобы бежали из порабощённой английскими империалистами Индии. Однако всеведущие сиверцы утверждают, что владелец кабачка и всего каменного дома с угловой башенкой, похожего на маленький замок, натуральный семит. И в подтверждении своей уверенности укажут на выдающийся нос предпринимателя, назвав его «шнобелем», на мелкую волнистость конских (по жёсткости) волос на голове да на оттопыренные, острые уши. Ради справедливости, возражу: подмеченная «волнистость» характерна отнюдь не для сородичей царя Давида. Скорее для персидских мужей эпохи Ахеменидов. Взгляните на их рельефы.

Местные историки-любители к этой интересной информации добавят, что Анграмановы в каждом поколении были представлены единственным ребёнком – мальчиком, которому неизменно давали имя Эшмо. И вот какая странность: никто здесь не видел жён, хозяек, вообще работниц. Когда очередной Анграманов отдавал Богу душу, объявлялся взрослый сын, фигурой, лицом и манерами похожий на усопшего отца («как две капли воды» говорят в таком случае). Он вступал во владение недвижимостью и делом. Предание упоминает здесь, на перкрёстке дорог, постоялый двор задолго до появления Сиверского городка.

Революция не стала рубить сук, на котором комиссары отдыхали за чаркой после борьбы за счастье всего человечества. Первым нэпманом здесь стал Анграманов. Последовавшая национализация превратила трактир в подвальную «точку общепита» со скучным собственным названием «Столовая» (в народе – «столовка»), где подавали вино в разлив. К удивлению многих, на должность заведующего был назначен «нетрудовой элемент». Он вовремя вспомнил о своём более чем пролетарском происхождении. Оказалось, его бомбейские праотцы были рикшами. То есть возили на собственных горбах колонизаторов. В анкетах заведующий не писал, как другие, «атеист». Он многословно подчёркивал свой атеизм отрицанием Христа и Христовой церкви, а также Торы и Корана, буддийских ценностей и языческих верований. Из тонких, резко изломанных, будто зигзаг, уст Анграмановых бранные слова не вылетали. Даже чёрта они называли чёрным ангелом, а плохую девчонку дэвкой, и это «э» облагораживало неблагозвучное слово.

Ещё один признак был характерен для всех, кто звался Эшмо: они плохо переносили солнце. В ясную погоду тот или иной Анграманов покрывал голову шляпой с широченными полями, а когда дневной свет был особенно ярок, вообще старался не выходить из дому. По вечерам в «маленьком замке» сразу гасили все огни, лишь последний посетитель покидал кабачок.

Вывести на чистую воду советского человека, очередного Эшмо Эшмовича, попытался один из постоянных клиентов «столовки», лишённый заведующим кредита за бесконечное нахождение в «чёрном списке». Был он в прежней трезвой жизни человеком больших дарований. Учился, говорили, до отчисления за «проступки, порочащие комсомол», в каком-то редком институте, что-то вроде «восточных языков». Так что не с бухты-барахты вещал, но словами знатока из лексикона падшего интеллигента. Дескать, этот падлюка, жмот, хуже жида пархатого, парс не по национальности, потому что такого народа вообще не существует. Он член тайной антисоветской секты парсов. Причём, извращенец, ибо не огню поклоняется, как нормальные парсы, верующие в этого… Агура… как его… словом, Ормузда, а тлеющим головешкам, пеплу, покойникам («Ни одни похороны в городе не пропустит, сам видел, сука буду!»). Значит, вроде тайного сатаниста. Ведь не зря имя такое – Эшмо! «Что значит Эшмо?.. Плесни, браток!... Это Асмодей, одно из имён дьявола, дэва, по-ихнему. И фамилия – Анграманов! Так это же дух тьмы Ангра-Манью! Понимаешь? Из «Авесты», священной книги древнего Ирана… Слушай, браток, возьми бутылку».

Может быть, после таких речей «околостоловковская» общественность и поднялась бы против местного дэва, да ниспровергатель зла в затрапезном пиджаке с отвислыми пустыми карманами перегнул палку, когда коснулся того, о чём в приличных домах не говорят. Эшмо-де спаивает народ, торгуя «зелёным змием». Такой поворот местных «зелёных змеепоклонников» не устраивал. Подавляющим большинством голосов городка тему закрыли.

Что касается перестройки… Доберёмся и до неё – к концу повествования. А сейчас обратимся к двухвековой давности.

II.

На исходе 1812 года в винный погреб трактирщика Эшмо Анграманова спустилась четвёрка ранних посетителей. Были они очень молоды. Ладно сидели на них видавшие виды шинели из серого сукна, с пелеринами, подпоясанные офицерскими шарфами, цветом под декабрьский снег, истоптанный армейскими сапогами. Когда головные уборы, шинели, шпаги армейского образца и перчатки были брошены на лавку, особенности мундиров выдали представителей разных родов войск. Гусар Александрийского полка определялся по чёрному цвету наряда, местами оживлённому красным сукном. Остальные молодцы, при эполетах красного поля, были в тёмно-зелёных двубортных кафтанах фрачного покроя, и панталонах, некогда белых. Два чёрных воротника принадлежали офицеру инженерных войск (метка в виде серебряной галунной обшивки) и артиллеристу. А красный воротник четвёртого подтверждал: линейная пехота, царица полей. Судя по некоторым деталям и особенностям мундира, все пребывали в чинах невысоких.

В тот предрассветный час они оказались в погребе первыми. Выбрали стол у глухой стены под скатом крестового свода. Помещение наполнилось зычными голосами. Объединяли молодую четвёрку одинаковые волосы на голове, светло-русые и слегка волнистые. Одинаковая «масть» громогласного «квартета» дополнила предположение хозяина, что к нему пожаловали кровные братья. Он стал свидетелем, как у входа в погребок, на вежливое требование патрульного офицера представиться, старший по чину, рослый поручик полевой артиллерии, назвал четыре имени, добавляя к каждому «сын Борисов». При этом, произнося «Андрей», склонил голову и щёлкнул каблуками.

Из разговора, происходившего за столом, Эшмо выудил немало любопытного. Мудрено было собраться офицерам из разных полков, гнавших Бонапарта. Свела Борисовичей кончина батюшки, вдовца, в родовой вотчине на правобережье Волги. Был он однодворцем. Так называли людей служилого сословия, владевших землёй «в один двор» да «душами» наперечёт пальцев одной руки. Одним хозяйством такой барин с семьёй и люди его жили, хоть и в разных избах; вместе и поле обрабатывали. Борис Иванович, пристроив сыновей на царскую службу, кормил дочерей. Как им теперь без отца? Понятно, почему был невесел разговор горе-наследников за дешёвым вином.

Обсудив письмо сестры, полученное Андреем, теперь старшим в роду, одобрили его решение отпуска не просить. Посчитали постыдным для русского офицера в такое время уклониться от французских пуль. «Антонине отпишу, - поставил точку Андрей, - хозяйство беречь бабьими силами. А как поход закончим, тогда порешим, кому из нас на земле быть, кому дальше лямку тянуть, офицерским жалованьем довольствоваться». – «Ежели кому будет решать, - воспользовался паузой безусый подпрапорщик, самый младший и мелкий из четвёрки. - Может, никого из нас и в живых не останется. Так что давайте сразу бумагу в Нижний составим: так, мол, и так, отказываемся от наследства в пользу незамужних сестёр». Мысль недавнего выпускника Санкт-Петербургского инженерного училища одобрил пехотный подпоручик, крупным телом похожий на старшего брата: «А что, верно толкует Петруша. Оставим Ивановку сёстрам. По правде, я складывать свои кости в землях немецких не намерен, только домой мне ходу нет. Там всё равно, что христарадничать. Лучше уж до конца «ать-два, ать-два». Император наш, полагаю, наградит слуг своих, живота за него и за Отечество не щадивших».

«Чёрный гусар», в чине корнета, среднего роста, вертлявый, досадливым жестом прервал брата: «Эка хватил, Игнатий! Держи карман шире! Что за проклятая русская натура всё у Боженьки выпрашивать, да на царя-батюшку надеяться. По мне, лишь руки наши собственные нам в помощь да голова, да удача в придачу, которая идёт навстречу тем, кто не ждёт её на печи, а ищет по всем направлениям». Андрей глянул на третьяка строго и снисходительно: «Что за особа такая – удача? Поясни». Гусар вопрос в шутку не перевёл, неудовольствия поручика (теперь ставшего отцом для младших) не побоялся, понёсся дальше, горячась всё больше: «Удача – девица капризная: сегодня – такая, завтра – иная; то наградит вдруг, то как липку обдерёт – неудачей обернётся. С неё нельзя глаз спускать и, главное, не перечить ей. Но, принимая зло, как неизбежность, избавляться от него праведно. Не терять чести и достоинства. Удача достойного заметит и оценит. Только она никогда не догоняет ленивца, бредущего вслепую. Она становится на пути между целью и тем, кто уверенно идёт к задуманному через завалы и ямы и гадает: наградить – не награждать, а то и вовсе сделать дорогу непроходимой. Поравняешься с ней, тогда и решит». Игнатию монолог наскучил: «Нагородил ты словес, Сергей, угомонись! Выпьем лучше за нашу удачу».

«А мне плеснёте, кавалеры?» - в световом круге от подвешенной над столом масляной лампы под жестяным абажуром показалась тонкая рука с серебряным блюдцем, на котором стоял на высокой ножке узкий бокал из хрусталя. Короткое замешательство, и мужчины вскочили. Упала табуретка. Андрей поставил её на место и переместился на шаг вбок, жестом приглашая незнакомку разделить с офицерами стол. «Благодарю вас. За удачу пьют стоя», - голос – глубокое, звучное контральто – завораживал. Братья подчинились ему. Петруша, начав с бокала дамы, стал было разливать из кувшина остатки вина, да Сергей, спохватившись, остановил его окликом: «Эшмо! Неси лучшее, что есть, не этой дряни!».

Хозяина за прилавком не оказалось. Гусар завертел головой, всматриваясь в затенённые углы – куда девался чёрт носатый? И замер, изумлённый: сквозь хрусталь бокала на серебряном блюдце просвечивало искристое вино гранатового цвета. Перевёл взгляд на стакан старшего брата, уже наполненный наполовину. То же самое - солнечный дар лучших виноградников юга. А ведь несколько минут назад из этого кувшина, что держал в руках растерянный последыш, они, соблазнённые дешевизной, пили мутную, бурого цвета жидкость, не столько пьянящую, сколько вбивающую в мозг тупой кол. Взял из рук младшего кувшин, подозрительно заглянул в него, понюхал. И запах другой –ну, просто аромат райского сада! Осторожно стал разливать по пустым ещё стаканам. Чудо повторялось. Видимо, братья Сергея этого не заметили. Они во все глаза разглядывали незнакомку, а та, ловя взгляды молодых мужчин, отвечала каждому лукавым прищуром странных очей и лёгкой улыбкой узких и бледных, красиво очерченных губ.

Когда гусар перехватил взгляд женщины, ему открылась тайна её глаз. Они у неё были слегка раскосы и разно окрашены (левый – насыщенного бирюзового цвета, правый – карий, тёмного оттенка). Занимало воображение и несоответствие между молодым, без единой морщинки, чистым лицом и ровно седыми, с блеском начищенного серебра волосами. Зачёсанные от висков и высокого лба к затылку и там схваченные чёрной лентой, они ниспадали из-под банта крупными локонами до пояса. Небольшая её головка с мелкими чертами несколько скуластого, смуглого или сохранившего летний загар лица была не покрыта, точно у девушки. «Разночтение» внешних признаков не давало возможности определить её возраст.

На незнакомке, поверх кофточки из чёрного шёлка, была надета бархатная безрукавка бордового цвета, расшитая речным жемчугом, обтягивающая маленькую грудь. Узкие плечи покрывала чёрная шаль. Такого же цвета юбка спускалась от тонкой талии, стянутой широким красным поясом, округлыми складками до середины голеней. Стройность бесстыдно открытых ног подчёркивали изящные полусапожки чёрной кожи.

Сергею удалось рассмотреть это сказочное видение во весь рост и со всех сторон, когда он обходил стол, чтобы не тянуться через него к даме с протянутой стопкой, подобно мужлану. Гусар галантно прикоснулся краем своего захватанного стакана к донышку сверкающего бесцветным хрусталём бокала и умудрился, как полагалось благородному русскому офицеру, поцеловать «фарфоровый» (определил он) мизинчик… Губы его обожгло ледяным холодом. Кавалерист невольно отшатнулся, вызвав ироническую улыбку в уголках бледных губ красавицы.

Сбитый с толку каким-то смутным, тягостным предчувствием, он вернулся на своё место за столом, и сразу раздался под сводами подвального помещения звучный контральто: «Так за удачу, кавалеры!». Сдвинулись над столом с глухим звоном сосуды с вином, запрокинулись мужские головы, одним махом осушая стаканы. Когда женщина, не торопясь, допила своё вино, все пятеро совершили жертвоприношение Духу Удачи по русскому обычаю – рассыпалось по каменным плитам пола битое стекло. И вновь заговорила незнакомка, по-русски чисто, но произнося каждый звук старательно, словно прилежная в учении иностранка: «Верьте мне, братья Борисовы: поход вы закончите победой и все живы останетесь. Но события и воля сильных расшвыряют вас по империи, а кого и за её пределы. В последний раз вы вместе, больше никогда не увидитесь. Вам и вашим внукам, и детям ваших внуков, их потомкам ближним и дальним суждены испытания жизнью. Они никогда лёгкими не бывают. Некоторым из потомства Борисова выпадут приключения необыкновенные. В радость ли, в горе - кто как их воспримет. И этим определит себе цену. Родину вашу ждут страшные войны и потрясения. Тайна покроет конец двух царей, и будут два цареубийства, на последнем и сама Россия во гроб ляжет. Но из гроба сможет встать, если корни её служилого люда не засохнут. Берегите их. Вам только и сберечь. Не поминайте лихом».

Хлопнула дверь за стойкой. Офицеры обернулись на звук. В свете коптилок на полках с бутылками обрисовалась тощая фигура Эшмо с двумя большими кувшинами в руках. «Что ж ты, халдей лукавый, такую красавицу от приличных людей прячешь? - шутя, усилив громовые нотки в голосе, окликнул его поручик». – «Притом, Кассандру», - поддержал старшего брата Петруша. И все четверо вновь обратили взоры на то место, где только что стояла предсказательница. Она исчезла. Будто не было её вовсе. Однако серебряное блюдце на торце стола свидетельствовало, что седоволосая молодка братьям не привиделась. Андрей подозвал хозяина: «Мы только что беседовали здесь с женщиной. Она твоя жена, хозяйка?». Восточный нос сделал отрицательное движение: «У меня нет жены». – «Ну, сестра, дочь? Или прислуга?» - «Анграманов пожал плечами: « В доме нет женщин. Я живу один».

Игнатий хлопнул себя ладонью, размером с окорок, по лбу: «Сдаётся мне, я понимаю. Это всё от чёртова пойла! Привиделась девка. Что мы пили? Дай кувшин! – пехотный подпоручик вытряхнул на серебряное блюдце густой, бурого цвета винный осадок, поднёс к губам, лизнул с гримасой отвращения. – От этого и бык ума лишится». – «Ничего нам не привиделось! - возразил брату гусар. - Была да сплыла бестия, выскользнула за дверь мимо ротозея хозяина – и вся недолга. Маркитантка она. Так одеваются только маркитантки. Все они гадалки, а эта особенная, колдунья. Сдаётся мне, правду она о нас сказала – не свидимся мы больше, не суждено. В последний раз мы вместе. Дети наши уже родства, имён дядей и не вспомнят. И друг друга не признают. Ведь кто мы? Борисовы сыны, Борисовичи. У нас даже нет настоящей фамилии. Коль уж не встретимся никогда, так в пользу детей и внуков давайте условимся о заветном слове. Оно вроде пароля будет. Когда придёт время обзаводится фамилией, пусть каждый из нас навертит буковок, сколько захочет, вокруг того слова. Возьмём… Что возьмём?… Ну, хотя бы «кор» - от слова «корень». Какой корень, спросите? Да наш – сынов Борисовых корень! Притом, «cor» на латыни значит «сердце». Тоже со смыслом. В груди каждого из нас одно сердце бьётся, русское. Крикнешь «кор!», звучит, издалека слышно. А чтоб не забыть уговор… Хозяин, во сколько оцениваешь этот чёртов металл?»


Серебра у Анграманова в заведении сроду не водилось. Сунутое ему под нос блюдце видел он впервые. Но цену назвал. «Добро, - не стал торговаться гусар. - Неси вина, что с маркитанткой пили». Кувшин полетел в угол. Черепки разлетелись, и словно капли крови брызнули на стену. Хозяин отправился выполнять заказ. А Сергей, вскочив с табурета, обнажил саблю: «Отойдите-ка в сторону!». В свете масляной лампы блеснул клинок, глухо вскрикнула дубовая столешница, и серебряное блюдце разлетелось на две части. Обе из них подверглись той же участи. Вложив саблю в ножны, александриец собрал четвертушки. Стоя, изогнувшись над столом, стал аккуратно выцарапывать осколком хрустального бокала на серебре инициалы Борисовичей – А, И, С, П. Закончив работу, сложил четвертушки впритык, прочитал вслух по часовой стрелке: «АПИС… - задумался. – Слово какое-то… На имя похоже, не христианское. Где-то слышал. Или читал… Хорошо, что не Аспид». - «Аспид! Аспид!», - громко отозвалось эхо под низким сводами зала. Эшмо удовлетворённо потёр за стойкой руки. Конечно, это не совсем то, что он ожидал много, очень много лет, но, как говорят в этой стране, «на безрыбье и рак – рыба». На исполнение проекта придётся затратить немало дополнительных сил. Что ж, он готов. Выбора у него нет.

Гусар разворошил пальцами рубленное серебро: «Ладно, разбирайте. На память о нашей встрече. Последней. И помните: «кор»! Братья вновь сели за стол, теперь украшенный тремя сабельными шрамами, разобрали куски серебра, рассовали по карманам.

Потом пили вино, лучшее вино трактирного подвала в Сиверском городке, хотя того, что разделили с маркитанткой, не нашлось. Пили много, молча. В тот день больше никто не заглянул к Эшмо, хотя последние недели войска шли из Петербурга на юг грохочущим потоком.

III.

Предсказание маркитантки сбылось: все братья Борисовы в заграничном походе русской армии уцелели. Андрей и Сергей дошли до Парижа и вернулись на родину. Пётр волею обстоятельств осел в Черногории, где его потомки до сих пор зовутся Каракоричами-Русами. Игнатия после смертельного ранения чудом выходила дочь польского магната; он вошёл в его клан на правах зятя-консорта, а сын польки и русского «пешца», капризом судьбы оказавшийся в Бухаре, зачал правоверный род местной знати, давший русской и узбекской литературам поэта Тимура Искандерова. Но свидеться братьям не пришлось. Даже связь письмами не наладилась между ними. Случалось, пересекались их пути, но какая-то невидимая рука возводила между ними препятствия – ничтожные, как прикрытая дверь, к примеру, но, тем не менее, непреодолимые.

Неведомая нам таинственная сила подыграла всем четверым Борисовичам после встречи в Сиверском городке, наделив их настоящими фамилиями. И в каждой оказался слог, обозначающий на бессмертной латыни сердце. В русском же языке «кор» - от «корня», слова, важного для национального сознания. Для четырёх ветвей корня Борисова своеобразными документами для узнавания родства стали, с «лёгкой» гусарской руки, четыре сектора серебряного блюдца, неведомым путём попавшего в винный погребок Эшмо Анграманова.

А что дальше? К чему повели пути движения отдельных частей старинного изделия? Ответ на этот вопрос может дать лишь исследование путей четырёх ветвей родового древа Борисовых. И такое исследование проведено. Описание его - в моём сочинении «Сказание древа КОРЪ». Здесь же я рассказываю о тех таинственных силах извечного Зла, описанного в «Авесте», древнейшей священной книге человечества, которые призваны эти Злом разрушать в мире дружество и любовь между отдельными людьми и людскими сообществами. Примером тому – Русский мир. Когда он предстал пред очами Зла огромным и, казалось, неразъединимым, в тех враждебных сферах родился «проект» его уничтожения. А поскольку Зло властвует во Вселенной, выбрано было наилучшее для него направление – начать разрушение России с разрушения русской семьи. Об этих силах, словами художника, я здесь говорю.

IV.

Много лет спустя после Отечественной войны 12-го года и Заграничного похода Русской армии, ночью, слегка прикоснулись к закрытой наглухо, обитой железными полосами дубовой двери винного погреба в Сиверском городке изящные женские пальчики. Эшмо Анграманов, спавший в дальней комнате на втором этаже каменного дома, мигом пробудился, словно в его голове раздался повелительный стук. Накинув поверх ночной рубашки чёрный шёлковый халат в чёрных, накладных, из бархата, звёздах, сунул босые ноги в чувяки без задников, с задранными носками. Не зажигая огня, в полной темноте спустился в погреб и оттуда поднялся к наружной двери питейного заведения. Загремели железные запоры.


Хозяин и гостья, в чёрной, с серебристой искрой шали, устроились с кувшином вина под скатом крестового свода за столом, который когда-то облюбовали четверо братьев, сыновей Борисовых. Женщина сбросила на плечи шаль, обнажив седую голову. Разноцветно заблестели глаза в свете зажжённой трактирщиком лампы. Эшмо разлил вино в хрустальные бокалы – точно свежая кровь окрасила благородное стекло. «Замечено опасное сближение потомков Борисовичей в твоей игре, хозяин, - сказала Маркитантка звучным, с хрипотцой контральто, отпив глоток вина. – Понимаю, не один ты её задумал, но ты участник действа с самого начала, закулисный лицедей».

Трактирщик опорожнил бокал до дна; глухой голос раздался под низкими сводами подпола: «Надо остановить их». – «Не всё в твоей власти, есть другая сила». – «Попытайся сладить это дело. Тебя ли учить!». – «А человек? Его воля также наполнена космической энергией, мой дорогой Асмодей». Последнее слово гостья не договорила. Виноторговец искоса метнул быстрый взгляд в её сторону, да так выразительно, что маркитантка закашлялась.– «Эш-шмо! – прошипел он сквозь зубы. – Я не люблю греческие имена, ты знаешь». - «Эшмо,- поправилась маркитантка.- Твой повелитель и Он, - изящный пальчик поочерёдно указал вниз и в потолок, - оба они, великие, существуют, пока есть на земле человек. Ведь всё от него пошло: добро и зло, правда и ложь, польза и вред, мудрость и глупость, чистота и грязь помыслов, поступков». – «Ну, уж скажешь – всё! – ворчливо не согласился Эшмо и выпрямил, сидя, спину. Небольшие глаза его в глубоких впадинах гордо сверкнули. - И до него были Тьма и… этот… - (он недобро прищурился на лампу, поставленную для ночной гостьи). – Свет».

Маркитантка, в отличие от виноторговца, думается, была землянкой, из рода людского, наделённой особыми способностями. Благодаря им и по призванию, она стала ревностной последовательницей одного из древних культов. Известно, дохристианские вероучения представляли собой кривые, мутные зеркала реального мироустройства. В тридцатилетнем возрасте (уже забыто, в каком веке, в какой стране) она встретила на страницах приглянувшейся ей книги «Авеста» своих богов – враждующую между собой пару, и отдалась им всей душой. Она нашла способ служить добру и злу на общей для того и другого территории. Такие поступки не проходят незаметными. Ведь древние боги не умерли после того, как триумфально прошли по земле, рассеивая семена новых учений, великие пророки Заратуштра, Будда, Христос и Магомет. Древние боги (и среди них белый Агура-Мазда и чёрный Ангра-Майнью, «неразлучная пара») лишь сузили своё поле, ушли в глубину катакомб, унеся с собой самые сокровенные таинства. Победителям достались от побеждённых некоторые из фундаментальных положений. Так, древнейшая из развитых религий, маздаизм или зороастризм, оставила христианам Спасителя, рождённого от земной Девы, идеи загробного воздаяния и конца мира. Маркитантка не стала рабыней изотерических знаний, добытых в ветхозаветные времена персидскими жрецами-атраванами. Она своеобразно, отлично от современных ей парсов, сторонников древнего культа, стала воспринимать чёрно-белый, в её глазах, мир.

В её представлении вначале царствовал Мрак. Он и был властелином и содержанием Вселенной, сам себе богом (ему-то и служил Эшмо, его порождение). Но тоска одиночества породила Свет, и он тоже стал богом. Двум верховным силам даже в бесконечности тесно. Они сошлись в смертельной схватке, и ни одной из сил не дано было одолеть другую, пока только они представляли сущность Вселенной. Но в битвах Мрака и Света крошилась тьма и высекались искры. Они дали начало всем неисчислимым телам и предметам, явлениям мира. Особым образом упавшая на мёртвый, тёмный обломок материи горячая искра вызвала к жизни человека. Глубинная сущность его осталась тёмной, но в ней всегда тлела, то разгораясь, то затухая, искра разума.

Человек повторил в себе Вселенную. И обе её силы, Свет и Мрак, схватились уже в нём самом, внутри него, с первобытной яростью, оглушая разум, делая его врагом даже самому себе. Это он назвал богами обе мировые силы, стал оказывать им божественные почести, окружил их свитами из дэвов, духов Тьмы, и изедов, светлых ангелов. Он наделил одну сторону добром, пользой, правдой, мудростью, чистотой телесной и духовной, тучной почвой, домашними животными. Другую – всем нечистым, вредным, ложью, глупостью, злом, болезнями, смертью, бесплодием, хищниками, гадами, насекомыми, пустынными землями. Но повёл себя при этом непоследовательно: сторонник добра и правды в обрядах, человек в повседневной жизни заслужил возгласы одобрения, рукоплескания дэвов. Будто столько тёмного накапливается в человеке, что внутренней доброты и правды не хватает для равновесия; излишки чёрной энергии выбрасываются наружу, на ближнего.

Так ли это, неведомо. Я, автор этого сочинения, изложил свою версию. Читатель вправе с ней не согласиться и предложить свою.

«Ты во многом близок к истине, - примирительно сказала Маркитантка, - но вне человечества нет сегодня смысла в существовании наших богов. Люди присвоили себе добро и зло, стали третьей силой, с которой владыкам космоса приходится считаться, как равной себе. Идёт мировой торг. И моё дело процветает только в людском окружении. Я посредница: беру отовсюду светлый и тёмный товар и распределяю между людьми согласно Высшим Намерениям и желанию каждого смертного, осознанному или неосознанному, владеть тем и другим. Это непросто. Без меня твоему повелителю, Эшмо, и Ему, - (вновь движение пальчика), - труднее было бы сохранять между собой равновесие. Возьмём к примеру удачу – самый желаемый у людей товар. Где взять её на всех? И куда девать неудачу? Распределять то и другое поровну? Ни один человек не согласится.

Анграманов оставался угрюмым: «Человек всё путает, он внёс в мир смуту, он разрушает наши планы и непрерывно вынуждает нас изобретать новые пути. Придумай какой-нибудь ход или уничтожь препятствие». – «Появится новое. Нельзя только уничтожать. Тогда придётся уничтожить всех и самим остаться в пустоте, значит, самоуничтожиться. Земное сильнее небесного».

V.

И опять потекло время, и вышел из своего дома в Сиверском городке Эшмо Анграманов. Ночь была безлунной. Ненастная осень плотно обложила балтийское небо ватными облаками – ни один звёздный лучик не пробивался к земле, а уличное освещение здесь ещё считали непозволительной роскошью. Только виноторговец в источнике света не нуждался. Свет его раздражал, он ему даже мешал. И, если бы хозяин весёлого заведения, сам зрячий, жил в стране слепых, ему не пришлось бы тратиться на свечи и керосин, а дубовые ставни на окнах каменного дома никогда не открывались бы навстречу солнцу.

Эшмо покинул тёмный дом и нырнул в кромешную тьму, ориентируясь в ней свободно, будто в своей спальне. Он направился в известную ему сторону пешком, но подошвы его домашних чувяков на босу ногу не стучали по булыжникам мостовой, и длинные полы чёрного шёлкового халата, с нашитыми звёздами из чёрного бархата, не задевали каменных тумб, что отделяли проезжую часть дороги от пешеходной. Ибо сам он в человеческой оболочке, наделённый именем личным и родовым, всё, что было на нём, весь земной антураж за пределами его физической сущности существовали лишь для окружающих его людей. Сам же для себя и для существ отдельного порядка он жил в совершенно ином, иначе устроенном пространстве. В ту земную ночь он выделил в нём между собой и целью направление в виде некоего умозрительного тоннеля, наполненное комфортным для него мраком, и двигался в нём свободно. Любой закон Вселенной, кроме тех, что назвал обязательными для исполнения дэвами Ангра-Майнью, мог нарушать Эшмо с тем или иным успехом. И неуспехом, если вмешивались по велению Властелина Света и брали верх агуры. Кроме одного – Закона Времени, что тёкло в одном направлении и увлекало с собой всё сущее. Этот закон существовал сам по себе задолго до появления богов. Он сам был высшим богом, безразличным ко всему на свете. Поэтому Эшмо терпеливо, не торопя мгновений, перемещался в пространстве. И вот впереди появился свет (если бы люди в этот миг могли видеть Эшмо, они сказали бы, что он зажмурил глаза и поморщился). Навстречу ему двигалась Маркитантка с дорожным фонарём в руке. Под звонкими подошвами её сапожек была реальная каменистая дорога, такая вот странность. Серебрились седые волосы на непокрытой голове молодой женщины со смуглым, несколько скуластым лицом, оригинальность которому придавали разноцветные глаза – бирюзовый и карий.

Они сошлись в том месте, где каменистая дорога упиралась освещённым концом в абсолютный мрак. «Тебя можно поздравить, Эшмо. Ты сделал невозможное. Той страны, России нет. Признаться, удивил.». – «Да, ты права, Маркитантка. Сейчас мы взяли верх. Но остались русские люди, и от них можно ждать чего угодно. Что-то тревожит меня».

VI.

Миновала эпоха в сознании людей. Но за это время Эшмо успел прочесть только несколько строчек из «Авесты», испытывая радость в одних местах и морщась от боли в других. Как, например, здесь:

И ответил дух добра и чистых стихий Агура-Мазда на вопрос растерянных людей, ищущих бога, в чём зерно его учения: «Кто пашет поле, кто сеет хлеб, тот возделывает Аша – Царство Света и Правды».

В это время вошла Маркитантка. «Видишь, до чего дошло?!- сказал виноторговец в раздражении. – Они, твои Борисовичи, вот-вот соберутся все вместе, и верховодить у них станет тот, кто наилучшим образом предложит возделывать Ашу, не обязательно хлебное поле. Вместо него может быть любая территория Светлого Духа, а это нарушит равновесие мироздания». – «Вижу, Эшмо, ты совсем отказался от попыток установить абсолютную власть воего Ангра-Майнью. О равновесии мечтаешь», - с усмешкой заметила Маркитантка. – «Не до жиру, - вздохнул Эшмо. - Мы замешкались. Пора приступать к самым решительным действиям. У нас нет выбора. Их необходимо лишить всего того, что есть Аша. Только сразу не получится, это очень непросто. Сначала пусть изойдут кровью, захлебнутся в ней».

VI.

Маркитантка застала Эшмо умиротворённо-печальным. Она никогда за всю вечность не видела его таким. Это было несвойственно виноторговцу. Как обычно, он принял её под крестовыми сводами подвальчика в своём неизменном чёрном халате, расшитом чёрными звёздами. Помещение только днём принимало вид, знакомый посетителям. Казалось, утренний воздух, проникая снаружи, преображал интерьер приметами нового тысячелетия. Ночами же сюда возвращались, будто выкристаллизовывались из тьмы, предметы старины – пупырчатая окраска стен, мутные стёкла в оконцах под скатом потолка, дубовые столы и табуретки на полу из шершавых гранитных плит. Хозяин заведения, встретив гостью у наружных дверей с ночником, осветил ей ступени, ведущие в подвал, провёл в угол зала. Там они расположились за столом с кувшином косского вина.

«Ты на себя не похож, Эшмо. Не болен ли?». Усмешка ещё более изломала зигзагообразную щель рта под печальным носом хозяина. «Я? Болен?.. Хотя есть от чего болеть. И даже умереть. Но не дано мне права на сей лёгкий выход из тупика. Почти двести земных лет мы, как желторотые дэвы, углублялись в него, и руки потирали при кажущемся успехе. Да, кажущемся! Каков результат! Они, Борисовы, опять все вместе, опять поднимаются, отказавшись от ложного учения».

VII.

Декабрьским утром 2002 года на перекрёстке двух старинных улиц Сиверского городка спустились в пустой ещё подвальчик с названием «У Анграманна» двое: старый писатель Сергей Скорых, потомок гусара Сергея, и Андрей – праправнук артиллерийского поручика. Первый, ловко обходя с тяжёлым портфелем накрытые крахмальными скатертями столики и жидконогие стульчики при них. В полумраке, под скатом крестового свода, обнаружился тёмного дерева стол на слоновьих ногах, с выскобленной столешницей. Это солидное сооружение из морёного дуба и, подстать ему, массивные табуретки явно составляли старинный гарнитур. Едва ранние посетители, развесив верхнюю одежду на напольной вешалке, устроились за столом напротив друг друга, появился сухопарый, носатый владелец заведения в фантастической форме (всё чёрное разных оттенков), издали изящно и неподобострастно кланяясь, подал карту вин и словно бы исчез, не сходя с места.

Спустя четверть часа подвальчик принял ещё троих. Пожилую женщину, закутанную в меха с головы до пят, на крутых ступеньках поддерживал под локоть высокий молодой человек в спортивной куртке, с непокрытой черноволосой головой. За ними, поводя глазами, удлиненными карандашом, спустилась красавица в самой настоящей чадре. Это были потомки Игнатия и Петра, породнившиеся между собой и до знакомства с писателем не ведавшие о своём родстве.

Пять пар глаз выдавали крайнюю степень заинтересованности. Вновь у стола возник, словно из воздуха, носатый Эшмо с кувшином вина на подносе: «Примите, господа. Косское. Лучшее вино из моих запасов. От заведения. Так положено – для первых посетителей». С этими словами, неожиданно вздохнул – так, будто расставался со своей мечтой.

Когда он отошёл, взяв заказ на закуску, между потомками первых Борисовичей завязалась беседа, ставшая продолжением их переписки, затеянной одним из них, писателем Скорых.

Красное вино развязало языки. Беседа затянулась до вечера. И удивительно, в тот день никто из сиверцев и гостей городка не заглянул в винный погреб. Лишь появлялась время от времени странная прислужница – лет тридцати, с гладко зачёсанными к затылку, красивого блеска седыми волосами, в шали поверх бордовой кофточки, в лаковых полусапожках. Она обходила с метёлкой столики, смахивала со скатерти несуществующий сор, не скрывая интереса к шумной компании в углу, но ни разу так и не подошла к ней.

Скорых спохватился: уже темно за стёклами оконцев, а главный сюрприз всё ещё в портфеле. Попросив тишины и внимания, писатель, испытывая прилив вдохновения, описал в устном рассказе декабрьскую ночь 1812 года, этот самый зал, четверых братьев-офицеров, сыновей однодворца Бориса Ивановича. Набросал словесный портрет Маркитантки, задумался и вдруг разволновался: «Где она, та, седая молодка, в чёрной шали?». Все стали оглядываться, но незнакомка больше не появлялась. Писатель, внимательно заглянув в глаза собеседникам, решился заговорить о том, что глубоко сидело, он не сомневался, в каждом из Борисовичей: «Признайтесь, дорогие мои… ведь вам и вам, и вам, и вам приходилось раньше хоть раз видеть эту женщину, возможно, разговаривать с ней? Маркитантка реально существует. Как мы с вами, как весь этот окружающий мир. И с ней надо считаться. Думаю, сегодня мы видели её не последний раз. Уже поздно. Позвольте предложить десерт».

И писатель образно изложил эпизод, в котором чёрный гусар Сергей, Борисов сын, рубит саблей «на этом самом столе» серебряное блюдце на четыре части и помечает каждую из них инициалами братьев. Потом коротко поведал историю каждого обрубка-сектора. «А теперь, милые мои, смотрим на мои руки». С этими словами Скорых извлекает из портфеля, взятого на колени, буковый квадрат, на который он загодя прикрепил четыре куска серебряного блюдца, разрубленного его прямым предком 190 лет тому назад». И выражение торжества на его лице сменяется недоумением.

В середине букового квадрата блестит начищенным серебром совершенно целое, без следов сабельной рубки блюдце работы старых мастеров. И только буквы А, П, И, С, выцарапанные чем-то острым на металле, подтверждают реальность давней истории, которую я коротко рассказал здесь.

Сергей СОКУРОВ