Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин (1877 - 1932) рожден «в Духов День, когда земля – именинница». «Отсюда, – писал он, – вероятно, моя склонность к духовно-религиозному восприятию мира и любовь к цветению плоти и вещества во всех его формах и ликах».

Рожденный 16 (28) мая 1877 года в Киеве, он отмечал не день рождения – именины. Шести дней не отпустила судьба, чтобы отпраздновать в 55-й раз. Он ушел 11 августа 1932 года, «в полдень, в свой час, в волошинский час» (Марина Цветаева).

А 17 августа по Православному календарю – день убиенных «семи отроков, иже во Ефесе: Максимилиана, Иамвлиха, Мартиниана, Иоанна, Дионисия, Константина и Антонина…»

В 2017-м году мы отмечаем 140 летие и 85 лет со дня смерти Максимилиана Волошина, Русского поэта, художника, философа, искреннего, любящего, нелукавого сына своего Отечества.

«Молюсь за тех и за других...»

Меня привела к Максимилиану Волошину Марина Цветаева (Живое о живом) более тридцати лет тому назад. К «планетарному», «знающему», мистику и провидцу, «духу земли», «огнепоклоннику», «огнеиспускающему» и огоньусмиряющему Максу Волошину.

Надо признаться: было страшновато знакомиться с ним самим. Но они шли ко мне – его стихи и проза. Сами. Именно тогда, когда более всего были необходимы. Именно те, что более всего были нужны.

Ведь беспредельность, космизм Волошина – очевидны. И обликом, и статью, и творчеством, и стилем жизни на выжженной солнцем земле Восточного Крыма – особенный, неповторимый.

«Европеец» и эрудит – «француз культурой, русский душой и словом, германец – духом и кровью» (М. Цветаева). Но по отцу – из запорожских казаков, сын Александра Максимовича Кириенко-Волошина, «мирового посредника первого созыва, затем члена судебной палаты, общественника» (Е. Ланн). По матери – Елене Оттобальдовне, урожденной Глазер, – из обрусевших остзейских немцев.

Поэт и художник, философ, глубокий знаток Востока и Запада; публицист, эссеист, переводчик; культуролог, искусствовед и литературовед. В ранней поэзии – символист, тяготеющий к античным, библейским, оккультным ассоциациям, мистике. Всегда пластичен, красочен, живописен. Его стихи, воспевающие пустынную, опаленную землю – его Киммерию, Коктебель – полотна. Мастер сонета и верлибра, родоначальник «научной поэзии» (Путями Каина), стихотворного портрета (Облики).

Но с 1917 года – стихами о революции, гражданской войне, отторгнутый от России, – стихами о ней, лаконичными, но глубоко проникающими в ее горчайшую историю и сущность, исповедально-страстными, он – непревзойден. «Из самых глубоких кругов преисподней Террора и Голода я вынес свою веру в человека», – писал Волошин, аргументируя наибольшее значение в своей поэзии этих стихов. Первый поэт «самиздата», с 1918 года его стихи о революции ходят в «тысячах списков»:

…Почетней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой…

Особость Волошина и в готовности ко всему, что пошлет Судьба, готовности платить наивысшую цену за свободу чувствовать и мыслить по-своему: «Меня травили. В каждой моей газетной статье я давал свои мысли, а этого не прощают». Гражданское и человеческое мужество: «Разве может быть что-нибудь страшно, если весь мир несешь в себе? Когда смерть является наименее страшным из возможных несчастий?», – напишет он 17 ноября 1917-го жене, М.В. Сабашниковой. И Волошин в статье Соломонов суд (1919) на территории, занятой белыми, скажет: «Бойкот большевизма интеллигенцией, неудачный по замыслу и плачевный по выполнению, был серьезной политической ошибкой, которую можно извинить психологически, но отнюдь не следует оправдывать и возводить в правило». А в Записке о направлении художественной школы в 1921 году, при советской власти, – твердо: «Искусство по существу своему отнюдь не демократично, а аристократично, в точном смысле этого слова: "аристос" – "лучший"».

И сегодня, когда читаю его, мне – не страшно. Просветленно. Хотя вновь:

...И ты, и я – мы все имели честь
«Мир посетить в минуты роковые»
И стать грустней и зорче, чем мы есть.

Знаю: как бы не «опоражнивали дух», распахивая «дверь разрух», и какая бы «нежить» не «хлынула в сей дом» –

...Те бесы шумны и быстры,
Они вошли в свиное стадо
И в бездну ринутся с горы.

И, к тому же, –

...Не сами ль мы, подобно нашим предкам,
Пустили пал? А ураган
Раздул его и тонут в дыме едком
Леса и села огнищан…

На предложение А.Н. Толстого – настойчивое! – в 1919 году в Одессе эмигрировать, М. Волошин «кротко покачивает головой»: «Нет, Алехан. Когда мать больна, дети остаются с нею».

Не замалчивая ни «красного», ни «белого» террора, всех ужасов безвременья, читая «в кровавых списках собственное имя», он спасал, по мере сил, культурные ценности народа, спасал людей – и белых, и красных, и монархистов, и эсеров. Укрывая в своем доме в Коктебеле.

В Одессе, узнав о грозящей опасности поэтессе Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, арестованной и преданой военно-полевому суду в Екатеринодаре за то, что она, избранная в период февральской революции товарищем городского головы Анапы, «после прихода большевиков оставалась некоторое время на этом посту», организовал письмо, сбор подписей в ее защиту. Жизнь будущей Матери Марии тогда удалось спасти.

Чуть позднее спасет он и Н.А. Маркса, крымчанина, учёного, генерал-лейтенанта российской армии, командующего войсками Одесского военного округа. «В 1905 году принял активное участие в Одесском Совете рабочих депутатов. Известна его речь на пристани, посвящённая восстанию лейтенанта Шмидта. Был избран членом революционного комитета». «В 1917 году перешёл на сторону революции. В 1919 году комиссар народного просвещения в г. Феодосия. В этом же году, когда в город вошла армия генерала Слащёва, был арестован, доставлен в Екатеринодар; подвергался угрозам самосуда со стороны офицеров» (Википедия).

И если бы не вмешательство Волошина, не неотступное сопровождение (чреватое и для него...), не письма, в т.ч., самому Деникину, не избежать бы Н.А. Марксу горчайшей участи.

В письме Б.В. Савинкову 11 октября 1920 года М. Волошин заметит: «...я не принимал никакого участия в Революции, если не считать того, что всеми силами, поскольку это было в моих возможностях, мешал истреблению одних русских людей другими». 12 января 1922 года в стихах На дне Преисподней посвященным «Памяти А. Блока и Н. Гумилева» скажет:

...Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца, – Русь!
И на дне твоих подвалов сгину
Иль в кровавой луже поскользнусь, –
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.

Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

Да, – «...замученный и истерзанный, он приемлет бремя своего сыновства России, не отвращается от родины и в эту мрачную годину ее позора, ее бесчестия, ее содрогания» (Л. Львов).

Миротворец. Может быть, это основное его предназначение, сущность.

– Метод? – Убеждение, слово и – молитва.

М. Цветаева писала о наставлениях Волошина: «Это совсем другой человек, чем ты, у него и для него иная мера. И по-своему он совершенно прав – так же, как ты – по-своему». Можно только удивляться и по-хорошему завидовать: «Всякую занесенную для удара руку он, изумлением своим, превращал в опущенную, а бывало, и в протянутую».

«Молятся обычно за того, кому грозит расстрел, – писал М. Волошин, – И это неверно: молиться надо за того, от кого зависит расстрел и от кого исходит приказ о казни. Потому что из двух персонажей – убийцы и жертвы – в наибольшей опасности (моральной) находится именно палач, а совсем не жертва. Поэтому всегда надо молиться за палачей – и в результате можно не сомневаться» (О Н.А. Марксе).

…А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других.

«За тех» – восставших «из подполий, из ссылок, фабрик, рудников»; «за других» – «из рядов военных, дворянских разоренных гнезд».

Он знал, что в итоге гражданской войны побеждают третьи, извечно мечтавшие

…мощь России неоглядной
Размыкать и продать врагам!
Сгноить ее пшеницы груды,
Ее бесчестить небеса,
Пожрать богатства, сжечь леса
И высосать моря и руды.

А потому – «Молитва поэта во время гражданской войны может быть только за тех и за других: когда дети единой матери убивают друг друга, надо быть с матерью, а не с одним из братьев» (Россия распятая, 1920).

Понимаю, почему «в Одессе и белые, и красные начинали свои первые прокламации к народу, при занятии Одессы», цитатами из… стихов Волошина Брестский мир. Понимаю В. Пуришкевича: «Да эти стихи надо было в миллионах экземпляров по всей России распространить… Да знаете, вот эти добровольческие "Осваги" – их надо было бы всех позакрывать. А вместо них издать книжку Ваших стихов – вот наша сила». «Любопытно, – пишет Волошин, – что в это самое время на другом полюсе, в Москве, полярный Пуришкевичу человек (предполагают – Л.Д. Троцкий – Л.В.), писал про эти же мои стихи: "Вот самые лучшие, несмотря на контрреволюционную форму, стихи о русской революции"» (О Н.А. Марксе).

Понимаю, почему юнцы-кадеты в 1921 году, в Галлиполи, без всякой команды рядами опускались на колени с земным поклоном при чтении строк из Святой Руси (1917):

...Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
След босой ноги благославляя, –
Ты – бездомная, гулящая, хмельная
Во Христе юродивая Русь!

Да, М. Волошин писал, что «в мире нет истории страшней, / Безумней, чем история России». Это охотно повторяют нынешние «новые историки». Как и о «безмерной вине / Всея Руси – пред всеми и пред каждым», о «скаредной Москве».

Но почему я не принимаю их «откровений», а Волошина – принимаю? Не потому ли, что слышу его неистовую Боль и неистребимую Любовь к России? Не потому ли, что «новые», смакуя одно, не хотят видеть другого, многого? –

...В России нет сыновнего преемства
И нет ответственности за отцов.
Мы нерадивы, мы нечистоплотны,
Невежественны и ущемлены.
На дне души мы презираем Запад,
Но мы оттуда в поисках богов
Выкрадываем Гегелей и Марксов,
Чтоб, взгромоздив на варварский Олимп,
Курить в их честь стираксою и серой
И головы рубить родным богам,
А год спустя – заморского болвана
Тащить к реке привязанным к хвосту.

Зато в нас есть бродило духа – совесть –
И наш великий покаянный дар,
Оплавивший Толстых и Достоевских
И Иоанна Грозного. В нас нет
Достоинства простого гражданина,
Но каждый, кто перекипел в котле
Российской государственности, – рядом
С любым из европейцев – человек.

«Мы – зараженные совестью», – сказал Волошин, – «бродило духа – совесть». Вот она-то и есть – основа человеческого в человеке.

Принимаю единственно достойную человека, причащающегося бытию, а не, исключительно, – быту, позицию Максимилиана Волошина:

Я подходил к тому, кто плакал,
Кто ждал, как я…

А плачут в разные годы – разные... И – «Чтоб в годы лжи, падений и разрух / В уединеньи выплавить свой дух / И выстрадать великое познанье» – нам были даны многие, среди них – Максимилиан Волошин.

Так легко стать «рабом своих же гнусных тварей»! Созданных одним голым «рацио», проросшим «сознанием до недр природы», вникшим в вещество, подобравшим ключи «к запретным тайнам», построившим «железные тела» машин. Неужто венец творения – «жадный хам, продешевивший дух / За радости комфота и мещанства»? Неужели достойно такое вот будущее? –

...Порта и рынки ломятся от явств,
Горячей снедью пышут рестораны, –
Но ни единой корки для голодных –
Для незанумерованных рабов.

А скоро – и для занумерованных?!.
В поэме Путями Каина М. Волошин о многом скажет и, в частности, –

Вы боретесь за собственность?
Но кто же
Принадлежит кому, –
Владельцу вещь,
Иль вещи помыкают человеком?
То собственность,
Что можно подарить.
Вы отдали – и этим вы богаты.
Но вы – рабы всего, что жаль отдать.

Ненавидя живучие «принципы империализма», «Левифана», предвидя, «что он восторжествует теперь так, как никогда», Волошин считает, что его «надо преобразить изнуrри, "Окрестить" его, как кто-то из Фиваидских отшельников окрестил великого Сфинкса». Об этом пишет А.М. Петровой 15 января 1918-го, и – «Идея национальных государств – одна из наивных идеологий XIX века, и какое реальное значение может иметь эта чисто освободительная идея, когда империи сейчас формируются по рынкам и по потреблению, не знающему национальных различий и даже не считающемуся с формальными политическими границами. Этот процесс пойдет неизбежно своим путем, как бы ни протестовало чувство справедливости и не топорщились отдельные народы. Всякая внешняя борьба только укрепляет силу подобных процессов. Их надо преображать изнуrри».

«Хотят победить империализм, – пишет М. Волошин, – его же оружием. А он именно оружием и силен. Я совершенно не согласен, что Социализм и демос могут отучить "великороссию от старых повадок". Нет у них никакой воспитательной силы. Равнение по безграмотному и по лентяю... А что теперь Россия все своими руками прощупает, это очень хорошо. В этом смысле большевики – самый лучший учитель». Вспоминаю cтихи Готовность (1921):

Я не сам ли выбрал час рожденья,
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?

Апокалиптическому Зверю
Вверженный в зияющую пасть,
Павший глубже, чем возможно пасть,
В скрежете и в смраде – верю!

Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: «Ты прав, что так судил!

Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало:
Господи! Вот плоть моя».

Вспоминаю и статью М. Волошина Соломонов суд (1919), из неё:

«Нет людей более героических и жестоких, чем штатские, когда они себе усваивают военную психологию. Это именно случилось с крымскими "буржуями", бежавшими от большевиков.

Бежать от врага – не относится к высшему порядку военных доблестей, но, тем не менее, те добрые обыватели, которые при сдаче Крыма бежали на добровольческих пароходах, после этого почувствовали себя вполне военными людьми. Эта маленькая и на первый взгляд невинная причастность к делу объединения России их всех превратила в непреклонных Катонов и неподкупных Брутов.

Суровости их патриотизма нет предела. Они не могут говорить равнодушно о тех изменниках, предателях и негодяях, которые "не бежали" от большевиков.

А те из оставшихся, кто, для того чтобы спасти от разгрома культурные ценности и предотвратить массовые расстрелы, простерли свое малодушие и трусость до того, что, с опасностью для собственной жизни, остались на своих постах и работали с большевиками, те не заслуживают в их глазах ни малейшего снисхождения: "Тем хуже, что они предотвращали расстрелы и спасали ценности: они помешали большевикам скомпрометировать себя. Теперь благодаря им может показаться, что Добровольческая армия более жестоко расправляется с населением, чем сами большевики, которые из подлой политики, чтобы привлечь к себе интеллигенцию, никого на этот раз не расстреливали за политические убеждения. И очень жаль, что они не расстреляли всех оставшихся".

Кто же прав? Бежавшие герои или оставшиеся Трусы? Думается, что этот вопрос был уже разрешен в свое время царем Соломоном по поводу известного казуса о двух матерях и одном ребенке: "...и сказал Царь: "Рассеките живое дитя надвое и отдайте половину одной, половину другой". И ответила та женщина, чей был сын, царю, ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости: "О, господин, отдай ей этого ребенка живого и не умерщвляй его!" А другая говорит: "Пусть не будет ни тебе, ни мне: рубите". И отвечал Царь и сказал: "Отдайте этой живое дитя и не умерщвляйте – она мать" (3-я Книга Царств, 3, 25).

Дитя – это Россия (или – в данном случае – Крым).

Одни говорят: пусть лучше все уничтожат и всех расстреляют, только бы не досталось большевикам. Другие же говорят: мы будем работать с вами, только не рассекайте нашего ребенка.

Кто из этих двух истинная мать?»

В стихах Дом поэта читаю:

...Усобица и голод и война,
Крестя мечом и пламенем народы,
Весь древний Ужас подняли со дна.
В те дни мой дом – слепой и запустелый –
Хранил права убежища, как храм,
И растворялся только беглецам,
Скрывавшимся от петли и расстрела.
И красный вождь, и белый офицер –
Фанатики непримиримых вер –
Искали здесь под кровлею поэта
Убежища, защиты и совета.
Я ж делал всё, чтоб братьям помешать
Себя – губить, друг друга – истреблять,
И сам читал – в одном столбце с другими
В кровавых списках собственное имя.

«И правды восприять Христовой...»

Энциклопедист, знаток многих философских учений Востока и Запада, переживший «этапы блуждания духа: буддизм, католичество, магию, масонство, оккультизм, теософию», Максимилиан Волошин в зрелые годы «вернулся домой» – в Православие. Тому свидетельство – его цикл стихов Возношение, поэмы Протопоп Аввакум, Святой Серафим, стихи Сказание об отроке Епифании, Владимирская Богоматерь, заметки О Граде Господнем (1917), статья Вся власть Патриарху! (1918), и мн. др.

В письме С.А. Толстой-Есениной 24 мая 1824 года М. Волошин напишет: «Лишь два момента подлинной жизни я пережил и унес с собою сюда: Лик Владимирской Богоматери и рукопись Аввакума». Т.В. Шмелева свидетельствовала, что Волошин «в молчании и одиночестве провел у этой иконы несколько часов...», затем несколько дней подряд приходил «на свидание с иконой». Фоторепродукция с иконы стояла на его рабочем столе.

...От мозаик, золота, надгробий,
От всего, чем тот кичился век, –
Ты ушла по водам синих рек
В Киев княжеских междуусобий.
И с тех пор в часы народных бед
Образ твой над Русью вознесенный
В тьме веков указывал нам след
И в темнице – выход потаенный.
Ты напутствовала пред концом
Воинов в сверканьи литургии...
Страшная история России
Вся прошла перед Твоим Лицом.
Не погром ли ведая Батыев –
Степь в огне и разоренье сел –
Ты, покинув обреченный Киев,
Унесла великокняжий стол.
И ушла с Андреем в Боголюбов
В прель и глушь Владимирских лесов
В тесный мир сухих сосновых срубов,
Под намет шатровых куполов...

...И Владимирская Богоматерь
Русь вела сквозь мерзость, кровь и срам,
На порогах киевским ладьям
Указуя правильный фарватер.

«А в Грядущем – Лик самой России», – увидел в Образе Максимилиан Волошин, несмотря на «поруганные святыни», «кумашные помосты». Поэма Святой Серафим начата в 1919-м, закончена в 1929-м. Немного – из неё:

...Бес уныния приходит в полдень
И рождает беспокойство духа,
Скуку, отвращение, зевоту,
Голод и желанье празднословить,
Гонит прочь из кельи точно хворост,
Ветрами носимый, иль внушает
То почистить, это переставить,
Ум бесплодным делая и праздным.
Бес вечерний сердце жмет и тянет
Горестной, сладимою истомой,
Расстилается воспоминаньем,
Соблазняет суетою неизжитой.
Бес полуношный наводит страхи,
Из могил выходит мертвецами,
Шевелится за спиной, стучится в окна,
Мечет вещи, щелкает столами,
На ухо кричит, колотит в двери,
Чтоб отвлечь сознанье от молитвы.
Бес же утренний туманит мысли
Теплым телом, манит любострастьем,
Застилает мутным сном иконы,
Путает слова и счет в молитвах.
Хитры и проникновенны бесы...

...Русский бес паскудлив и озорист,
Но ребячлив, прост и неразумен.
Ибо плоть славянская незрела
И не знает всех глубин гниенья.

Рассказав о жизни, подвиге Служения Серафима Саровского, поэт замечает, что и после кончины Святой спасает людей, попавших в беду, именуя себя очень просто: «Тутошний»...

...И земля, где он ступал, и воды,
Из земли текущие, и воздух, –
Было всё пронизано любовью
Серафимовой до самых недр.
Всё осталось родником целящей,
Очищающей и чудотворной силы.
– «Тутошний я... тутошний...» Из вьюги,
Из лесов, из родников, из ветра
Шепчет старческий любовный голос.
Серафим и мертвый не покинул
Этих мест, проплавленных молитвой,
И, великое имея дерзновенье
Перед Господом, заступником остался
За святую Русь, за грешную Россию.

Максимилиан Волошин мечтал о включении всех в круг бескорыстия и любви. Создать «вселенную любви», основываясь на «вере, как волевой силе», способствуя «лавине добра», не вступая в отношения «купли-продажи» его, а отдавая другим сторицею то, что дано тебе: «тогда ни одно доброе дело не пропадет для человечества» (О Граде Господнем, 1917). Но... –

…В себе несем свое изгнанье мы –
В мирах любви неверные кометы!..

22 декабря 1918 года в газете «Таврический голос» была опубликована волошинская статья Вся власть патриарху! Она вызвала большой резонанс. Основные положения: «...политические партии обнаружили полную непригодность» к руководству Россией. Все, исключая большевиков, но у них иные «цели и побуждения». Военная диктатура была бы выходом, но опасна диктатором – «подставным лицом без инициативы», ставленником иноземцев, союзников. Поэтому Церковь – единственная «морально-духовная сила», которая может объединить русскую землю, ее граждан, «как не раз уже бывало в смутные времена». И не случайно, писал Волошин, сан Патриарха, упраздненный Петром I, был воссоздан «в тот самый момент, когда довершался разгром русского государства». Патриарх, беря на себя «временный распорядок светскими делами», должен собрать Земский Собор не «по партийным спискам, а по индивидуальностям, базируясь на доверии народа», а не из «тех же самых безнадежно скомпрометированных политических лидеров, только в новых числовых соотношениях». Статья стала событием и на Епархиальном съезде в Ялте, газета с нею «покупалась за большие деньги и об ней говорили, как о первом настоящем политическом голосе», – писал Волошин матери в Коктебель.

«Несмотря на мои заявления об аполитичности моих стихотворений и моего подхода к современности, – понимал Волошин, – я не сомневаюсь, что у моих слушателей возникнет любопытствующий вопрос: "А все-таки... А все-таки чего же хочется самому поэту: социализма, монархии, республики? " И я уверен, что люди добровольческой ориентации уже решили в душе, что я скрытый большевик, так как говорю о государственном строительстве в советской России и предполагаю ее завоевательные успехи, а люди, социалистически настроенные, – что я монархист, так как предсказываю возвращение России к самодержавию. Но я действительно ни то, ни другое. Даже не социал-монархист, которых я предсказывал только что.

Мой единственный идеал – это Град Божий. Но он находится не только за гранью политики и социологии, но даже за гранью времен. Путь к нему – вся крестная, страстная история человечества» (Россия распятая).

«Нехороший одесский период...»

В двадцатых числах января 1919 года М.А. Волошин прибыл морем в Одессу из Севастополя, 10 мая отплыл на шхуне «Казак» в Крым. Неполные 4 месяца 1919 года...

Надо сказать, что одесскому периоду в автобиографической прозе Максимилиана Волошина «не повезло». Только 4 абзаца из 11 предложений (некоторые в 1-3 слово), первое: «На следующую осень, в 1918 году, я надумал поехать в Одессу читать лекции, надеясь заработать» (О Н.А. Марксе). Волошиновед Владимир Купченко упоминает, что от всего одесского периода «дошло до нас только одно его письмо». Но благодаря его работам, других волошиноведов, воспоминаниям И. Бунина, Н. Тэффи, В. Инбер и др. уже многое известно. Из периодических изданий того времени – в 1919 году в Одессе издавалось 20 газет и 12 журналов (3 – юмористических), – многие не сохранились. Вообще, работы в «волошиноведении» еще немало. Не издано большинство его статей (всего – более 250), в основном «не повезло» статьям социального характера...

«Лекционное турне» М. Волошина с середины ноября 1918 проходило через Ялту, где он читал лекцию «Скрытый смысл войны», собравшую около ста слушателей; об Э. Верхарне, переводом стихов которого был тогда увлечен, сборник был издан в Одессе; «Бунтарская стихия русской истории и ее провидец» (Жизнь и творчество Сурикова); «Жестокость в жизни и ужасы в искусстве». В заключение лекций читал свои новые стихи: в мае в Москве вышел третий сборник «Иверни». Очевидцы свидетельствуют об огромном успехе и лекций, и «стихов о России», в частности, Святой Руси, Дметриуса-императора, Стенькина суда, «звучавших очень революционно». Заметим, что Крым тогда был «у белых».Участвует в выставке «Искусство в Крыму».

Из Ялты – морем в Севастополь, «на пароходе, набитом добровольцами», стоя, «плечом к плечу», а затем, впервые испытав «прелести железнодорожного путешествия в товарном вагоне», тоже стоя все 8 часов, но уже с солдатами, которые «все время поют хором и рассказывают крепкие анекдоты».

«Такого обилия революционно-пролетарского фольклора, – писал Волошин матери, – я не слыхал во всю революцию». Но – «очень милое дружеское отношение друг к другу», «от людей впечатление скорее приятно». В Симферополе Волошин прочел за 10 дней 3 лекции, выручив 800 рублей, и «моральный успех был большой» (В. Купченко).

25 декабря М. Волошин в Севастополе участвует в работе «съезда Таврической научной ассоциации», общается со многими профессорами, присутствует при поднятии со дна бухты дредноута «Императрица Мария», читает лекции в Народном университете, в гимназии. Убеждается в том, что его работы, в частности, Протопоп Аввакум широко известна, воспринята «как литературное событие». О Волошине уже читаются лекции, поэма введена в учебный план студентов Таврического университета, школьные библиотеки охотятся за номерами журнала с поэмой. Стихи Волошина имеют успех, сравнимый с Двенадцатью Блока. Он надеется на перспективу «постоянного лекционного заработка».

Прибыв морем из Севастополя в Одессу, М. Волошин остановился у Цетлиных (ул. Нежинская, 36), с которыми сблизился в апреле 1915 года в Париже, гостил на их вилле в Биаррице. Марии Самойловне Цетлин, урожденной Тумаркиной, доктору философии, жене чаеторговца, поэта и мецената М.О. Цетлина, посвящены несколько стихов Волошина. В одной комнате с Волошиным жили два видных деятеля партии эсеров А.Р. Гоц и В.В. Руднев.

Город переполняли беженцы, работы не хватало, как и топлива, продуктов, промтоваров. Свирепствовал сыпной тиф, отключалось электро, водоснабжение. Процветало воровство, бандитизм. Но – «культурная жизнь била ключом». Концерты Изы Кремер, Н. Плевицкой, А. Вертинского, Л. Утесова, спектакли кабаре «Веселая канарейка», в цирке Труцци – гастроли И. Поддубного и др. Литературный кружок «Зеленая лампа» объединял А. Адалис, Э. Багрицкого, Л. Гроссмана, В. Инбер, В. Катаева, Ю. Олешу и др. В Одессе тогда находились И. Бунин, А. Толстой с Н. Крандиевской, Н. Тэффи, Дон-Аминадо, В. Дорошевич. Т. Щепкина-Куперник, многие журналисты, адвокаты, художника, профессора столичных вузов.

Вспоминает Вера Инбер: «В большой комнате с окном на море Максимилиан Волошин, тучный и благосклонный, читал свою новую поэму. Немцы маршировали в тишине полуосенних улиц. Море светлело, уходя к теплым турецким берегам, где не было никаких большевиков. Мы гасили свет. Максимилиан, врезанный прямо в созвездия, читал о том, что острова Эгейского моря были как "пчелий рой у чресел Афродиты"». Чудится ли мне ирония, но грустно за поэтессу, отметившую единственно запомнившийся образ из стихов Европа (1918)... Тех самых, где Волошин «пытается развить мысль» о будущем, о предназначении славянства, о Славии (см. выше).

Да, он выступал немало – и «в Литературно-художественном кружке, затем в одном частном клубе»; в Татьянин день – в Клубе увечных воинов; «на благотворительном балу в зале Литературно-артистического общества»; в Русском театре на диспуте «Женщина перед судом женщины»; на вечерах кружков «Среда» и «Зеленая лампа» в помещении Камерного театра. Участвовал в Устной газете. Кстати, об этом выступлении он упомянул: «...выступал на литературных чтениях, иногда с бурным успехом (Устная газета, Тэффи)». Слово «иногда», упоминание о Н. Тэффи – поэте, писателе с тонким вкусом, позволяют предположить, что это действительно было иногда, и ситуация в «литературной» Одессе, увы, не могла удовлетворить Максимилиана Волошина. Впрочем, об этом прямо пишет Иван Бунин. О чтении «за некоторую плату своих произведений среди пивших и евших в зале перед ними "недорезанных буржуев"»... Стихов «о всяких страшных делах и людях как древней России, так и современной...» Бунин, восхищаясь и стихами, и чтением их, силой и ловкостью того и другого, «слушал его даже с некоторым негодованием». Так как «по обстоятельствам места и времени» полагал такое чтение, таких стихов кощунственным. Он же, Иван Алексеевич Бунин, оставил нам свидетельство буйных скандалов «оравы молодых поэтов», после занятия Одессы «красными», когда «особенно бесчинствует Катаев, Багрицкий, Олеша», клянясь «умереть за Советску власть», отвергая в лице Волошина «старых, обветшалых писак». А «Волошин бегает, сияет, хочет говорить о том, что нужно и пишущим объединиться в цех», когда же «вся орава в знак протеста покидает зал», «Волошин бежит за ними – "они нас не понимают, надо объясниться!"».

Лекций Волошин в Одессе, похоже, прочитал немного: «в Литературно-артистическом обществе читал о Верхарне, на четверге Религиозно-философского общества – о жестокости». В печати были как скептические отзывы, так и благожелательные: «По глубине, мощи и чувству любви к России вровень им – только последние поэмы Блока, да, пожалуй, некоторые строфы Хомякова» (Одесские новости). В январе в Харькове вышел четвертый сборник стихов Волошина Демоны глухонемые, куда вошли его стихи о гражданской войне, о России. Их то чаще он и читал в Одессе. Взялся переиздать этот сборник одесский издатель Е.И. Рузер, якобы, даже ездил за бумагой в Константинополь, но издание не состоялось. Гранки книги были обнаруженв в Москве... в 1976 году.

В единственном дошедшем до нас «одесском письме» от 28 марта 1919 года, матери, Максимилиан Александрович, в частности, пишет: «...устроил здесь уже 4 книжки». Издательство «Омфалос», принадлежащее Я.Г. Натансону, бралось переиздать Стихотворения 1910 года, издать стихи 1910-1919 годов, переводы из Анри де Ренье и Верхарна. «В конце концов в Одессе вышел из печати только один сборник – переводы из Верхарна». «Неясно, – пишет В. Купченко, – почему не взял на себя издание хотя бы одной из книг Волошина М.О. Цетлин: через год, в Париже, он основал на свои средства журнал "Современные записки"». М.С. Цетлин подарила Волошину для стихов «толстую тетрадь в сафьяновом переплете» и он «немедленно» стал заполнять ее, в том числе и ей посвященными строками:

...Ты дала мне эту тетрадь
В красном сафьяне,
Чтоб отныне в ней собирать
Ритмы и грани...

И. Бунин вспоминал о Волошине «на вечере у Цетлиных»: «...весь так и сияет общительностью, благорасположением ко всему и всем, удовольствием от всех и от всего... Одет при этом очень бедно – так уж истерта его коричневая бархатная блуза, так блестят черные штаны и разбиты башмаки... Нужду он терпел в ту пору очень большую».

В одесских изданиях М. Волошину удалось напечатать стихи Преосуществление, Молитву о городе с предисловием о Феодосии «при большевиках», Видение Иезекииля. В предисловии к последнему писал о чтении библейских пророков, как более современном, чем чтение газет.
Писал статьи, в частности, – На весах поэзии (Русская революция и поэзия).

В Одессе Волошин много работал над переводами из Андре де Ренье. Стихи Ночь богов, Прощание, Море, Пленница, Ваза, Любовь, Девочка переведены Волошиным в Одессе. Последнее – «в день вступления григорьевцев», 5 апреля 1919 года. 4 апреля он проводил Цетлиных, А. Толстого с Н. Крандиевской в Константинополь, сам отказавшись участвовать в «общем бегстве», когда «мать больна».

«Стрельба. Убийства», но здесь же – организация Союза искусств. И – волошинский проект его, и заседание 17 апреля по организации профсоюза литераторов, так ярко описанное И. Буниным...
И – живой отклик, юношеский энтузиазм на приглашение участвовать в украшении Одессы к первомайским торжествам! Дорого стоившие... Не поняли ни те, ни другие «фантазерства» Волошина, его: «в жизни самое главное – искусство ("Красота спасет мир!"), и оно вне политики». Волошин предлагал, свидетельствует Бунин, «...например, натянуть над улицами и по фасадам домов полотнища, расписанные ромбами, конусами, пирамидами, цитатами из разных поэтов».

Понятно, ромбы и конусы – дань тогдашнему авангардизму, а вот цитаты – вечная, неистребимая тяга образовать народ, просветить, вывести из без-Образного состояния. Увы, увы...

И. Бунин, отговаривая от участия в первомайской комиссии, напоминал, «что в этом самом городе, который он собирается украшать, уже нет ни воды, ни хлеба, идут беспрерывные облавы, обыски. аресты, расстрелы, по ночам – непроглядная тьма, разбой, ужас... Он мне в ответ опять о том, что в каждом из нас, даже в убийце, в кретине сокрыт страждущий Серафим...».

Художник А. Нюренберг, комиссар искусств Одессы, собрал группу художников, куда кроме Волошина входили «Олесевич, Фазини (брат И. Ильфа), Экстер, Фраерман, Миллер, Константиновский и скульптор Гельман». Работали «в художественном училище на Преображенской». Руководителями «литературного отдела» были «Волошин и некий Монастырский». Р. Александров указывает, что «литературный отдел первомайской комиссии, руководителем которой стал Максимилиан Волошин», работал «в помещении нынешнего Дома ученых». Что «в очень трудных условиях», когда «не хватало красок, кумача, бумаги», все же «отдел сумел выпустить 40 тысяч листовок со стихами А. Блока Двенадцать, Скифы, Э. Верхарна – Восстание и Метель, У. Уитмена – Бей, бей барабан. И над Думской площадью, где «принимал парад частей 3-й Украинской Советской Красной Армии командующий вооруженными силами Украины В.А. Антонов-Овсеенко», эти листовки были сброшены с самолета. На площадях было организовано «чтение революционных стихов», а по улицам разъезжали «колесницы красных поэтов».

В ИРЛИ хранится письмо М.А. Волошина – его неопубликованный ответ на статью И. Квитко «Необходимо приступить к чистке». В статье автор, сетуя, что «в наши учреждения уже успели пролезть белогвардейцы и буржуазные прихлебатели, меньшевики и прочая нечисть», отзывался о Волошине: «Сотрудник социал-реакционного "Дела", он с небольшим талантом, но с большим подъемом описывал в стихах и прозе ужасную участь Феодосии, расстрелянной апокалиптическими матросами. А теперь он подготавливает литературную часть первомайских праздников. Не откажутся ли все-таки наши товарищи матросы (а также и рабочие) от его таланта и услуг?» По словам Бунина, Волошин был уверен, что его ответ – «письмо в редакцию, полное благородного негодования», «не могут не напечатать, обещали...» Напечатали лишь: «Волошин устранен из первомайской художественной комиссии». «Горько жаловался», – писал И. Бунин.

А в ответе было: «Есть разница между тем Вам ли оказывают услугу или Вы ее оказываете. Художественная комиссия по устройству 1 мая обратилась ко мне – и я оказываю ей услугу, незаинтересованный ни морально, ни материально.

После статьи в "Известиях", я, конечно, и охотно прекращаю мое сотрудничество.

Что же касается моего сотрудничества в с-р. "Деле", которое Вам кажется таким преступным, то могу Вам сообщить, что я писал в десятках органов, от самых правых до самых левых, и ни один из них не соответствовал моим политическим взглядам, так как я имею претензии быть автором собственной социальной системы, не соответствующей ни одной из существующих».

В советской Одессе М.А. Волошин «успел выступить в Университете; дважды посетил кружок "Зеленая лампа"; бывал в "Омфалосе". Общался с поэтами, художниками, философом К.А. Кузнецовым, фотографом Л.Н. Масловым. Часто бывал у Буниных.

10 мая 1919 года М.А. Волошин отплыл из Одессы на шхуне «Казак», вместе с тремя матросами из Особого отдела (чекистами) и Татьяной Давыдовной Цемах, врачом-бактериологом и поэтессой (псевдоним Татида). Последний вечер Волошин и Татида провели у Буниных. И хозяева, и отъезжающие волновались: «Бог знает, как-то сойдет это плавание на дубке до Крыма... Беседовали долго и на этот раз почти во всем мирно. Прощаясь, волновались, обнялись».

Вскоре Бунины получили открытку, написанную 16 мая в Евпатории, где, в частности, было: «Очень приятно вспоминать последний вечер, у вас проведенный, который так хорошо закончил весь нехороший одесский период».

«Путешествие» не обошлось без приключений и... стихов: переводов из Ренье (Раковина, Видение, Тревога), даже под обстрелом.

«Нас встретили пулеметами, – вспоминал Волошин, – Я сидел, сложив ноги крестом, и переводил Анри де Ренье. Мои матросы ответили малым загибом Петра Великого. Я мог воочию убедиться, насколько живое слово может быть сильнее машины: пулемет сразу поперхнулся и остановился. Нас перестали обстреливать, дали поднять красный флаг и, узнав, что мы из Одессы, приняли с распростертыми объятиями». А до того, «против Тендровой косы», где «стоял сторожевой катер», общаясь с французским офицером, поэт «рекомендовался "буржуем", бегущим из Одессы от большевиков», вызвав веселье и уважение спутников (О Н.А. Марксе).

12 июня, уже в Коктебеле, будут написаны стихи Плавание (Одесса – Ак-Мечеть, 10-15 мая 1919). В них – строки об Одессе:

...А сзади – город,
Весь в красном исступленьи
Расплесканных знамен,
Весь воспаленный гневами и страхом,
Ознобом слухов, дрожью ожиданий,
Томимый голодом, поветриями, кровью,
Где поздняя весна скользит украдкой
В прзрачном кружеве акаций и цветов...

В окончательной редакции М. Волошин изменит и опустит некоторые строчки. В черновике: «Город, где в исступленьи красном / Хоругвей и знамен / По улицам проносят / Тела замученных / И трупный смрад сочится / Сквозь сладкий аромат акаций и »; «Город, где бродят призраки безумий и страстей / Где ночами / Расстреливают / по каменоломням».

Почему опустил – «хоругвей»? Риторический вопрос... А с ними-то – емче, полнее, более по-Волошински. Другие изменения – понятны...

17 июня родились стихи Бегство, посвященные «матросам: Врублевскому, Малишевскому и Борисову», где Волошин опишет одесский порт, основные вехи «эпопеи».

«Россия вернется на свои исторические пути...»

Пожалуй, самым главным произведением М.А. Волошина, связанным с пребыванием в Одессе, надо признать стихи Неопалимая Купина. Они, написанные в 1919 году, с подзаголовком «В эпоху бегства французов из Одессы...», дадут название «книге третьей» планируемого четырехтомника. 6 апреля 1919 года французские войска покинули Одессу, «принуждены были позорно бежать, – писал Волошин, – нарушая все обещания, кидая снаряды, танки, амуницию, припасы, и потом долго лечились, выжигая и вырезая зараженные места.

В эти дни сложились стихи, которые хотелось им крикнуть, как предупреждение» (Россия распятая).

...Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,
В русскую водоверть!
Не прикасайся до наших пожарищ!
Прикосновение – смерть.

В Библии Неопалимая купина – куст терновника, из которого Бог разговаривал с Моисеем на горе Хорив. У Волошина – образ России, в чьи внутренние дела чужим лезть небезопасно. Он убежден в «особой судьбе России» в связи «с ее всемирным служением»: «Особая предназначенность России подтверждается также той охраняющей силой, которая бдит над нею в самые тяжелые эпохи ее истории и спасает ее, вопреки ее собственным намерениям и устремлениям.

Лишь только чужеземная рука касается ее жизненных средоточий, немедленно рождается неожиданный ответный удар, который редко исходит из сознательной воли самого народа, а является разрядом каких-то стихийных, охраняющих ее сил. Татары, поляки, Карл ХII, Наполеон – все в свое вемя испытали его. Так те, кто прикасался к библейскому Ковчегу Завета, бывали поражены ударом молнии».

Избранность России определяется, по мнению Волошина, заданностью ей для разрешения «тех социально-материальных задач, без ответа на которые погибнет вся Европейская культура». Ей даны для того «непримиримые противоречия» – «с одной стороны, безграничная, анархическая свобода личности и духа, выражающаяся во всем строе ее совести, мысли и жизни; с другой же – необходимость в крепком железном обруче», в «крепких огнеупорных стенах тигеля, в котором происходят взрывчатые реации ее совести...»

Свобода частной жизни россиян при монархии, по мнению Волошина, была несравненно большей, чем граждан любой из европейских стран. Не путать с политической свободой! Последняя «всегда возмещается ущербом личной свободы – связанностью партийной и общественной». Вкусив в годы революции «от вожделенного плода» политической свободы, нетрудно понять, «что нам не столько нужна свобода политических действий, сколько свобода от политических действий».

И продолжает: «Это мы показали наглядно, предоставляя во время революции все более ответственные посты и видные места представителям других рас, государственно связанных с нами, но обладающих иным политическим темпераментом.

Поэтому нам нечего пенять на евреев, которые как народ, более нас склонный к политической суете, заняли и будут занимать первенствующее положение в русской государственной смуте и в социальных экспериментах, которым будет подвергаться Россия» (Россия распятая).

Неоднократно в стихах и статьях М. Волошин пишет о неизбежности, закономерности возводимых большевиками «стен», совпавших «с только что разрушенными стенами низвергнутой империи». Перед этим большевики постарались «ускорить падение России в ту пропасть, над которой она уже висела». Действовали с немыслимой в царские времена жестокостью и беспощадностью. Как и Петр I, большевики «хотят создать ей (России) новую душу хирургическим путем», а в методах создания этой души – европейской (Петр), мировой – (большевики) – «между Преображенским Приказом и Тайной канцелярией и Чрезвычайной комиссией нет никакой существенной разницы».

Но – «Сквозь дыбу и застенки, сквозь молодецкую работу заплечных мастеров, сквозь хирургические опыты гениальных операторов выносили мы свою веру в конечное преображение земного царства в церковь, во взыскуемый Град Божий, в наш сказочный Китеж – в Град Невидимый...

Воистину вся Русь – это Неопалимая Купина, горящая и несгорающая сквозь все века своей мученической истории».

И – «Никакая одежда, взятая напрокат с чужого плеча, никогда не придется нам по фигуре».
«Угроза большевизма еще не намечалась», а Волошин предсказывал, что Россия «пройдет через ряд социальных экспериментов, оттягивая их как можно дальше влево, вплоть до крайних форм социалистического строя, что и психологически, и исторически желательно для нее (sic! – Л.В.) Но это отнюдь не будет формой окончательной, потому что впоследствии Россия вернется на свои исторические пути...», и – «едва ли в сторону парламентаризма» (Россия распятая). Ибо –

...Единственный критерий
Для выборов:
Искусство кандидата
Оклеветать противника
И доказать
Свою способность к лжи и преступленью.
Поэтому парламентским вождем
Является всегда наинаглейший
И наиадвокатнейший из всех (Путями Каина).

Волошин замечает: «Первая часть моих тогдашних предположений осуществилась, в осуществлении второй я не сомневаюсь». Он знает: «политические идеалы» «всегда стремятся к наивозможному земному благополучию и комфорту. Я же могу желать своему народу только пути правильного и прямого, точно соответствующего его исторической, всечеловеческой миссии. И заранее знаю, что этот путь – путь страданий и мученичества», но в них «очищается человеческий дух» (Россия распятая).

Трудно не согласиться: «Политика – расклейка этикеток, / Назначенных, чтоб утаить состав…», со строками из поэмы Россия (1924):

...Есть дух Истории – безликий и глухой,
Что действует помимо нашей воли,
Что направлял топор и мысль Петра,
Что вынудил мужицкую Россию
За три столетья сделать перегон
От берегов Ливонских до Аляски.
И тот же дух ведёт большевиков
Исконными народными путями.
Грядущее – извечный сон корней:
Во время революций водоверти
Со дна времён взмывают старый ил
И новизны рыгают стариною.
Мы не вольны в наследии отцов,
И, вопреки бичам идеологий,
Колёса вязнут в старой колее:
Неверы очищают православье
Гоненьями и вскрытием мощей,
Большевики отстраивают стены
На цоколях разбитого Кремля,
Социалисты разлагают рати,
Чтоб год спустя опять собрать в кулак.
И белые, и красные Россию
Плечом к плечу взрывают, как волы, –
В одном ярме – сохой междоусобья,
Москва сшивает снова лоскуты
Удельных царств, чтоб утвердить единство.
Истории потребен сгусток воль:
Партийность и программы – безразличны.

М. Волошин учил: «Мир строится на равновесиях. Две дуги одного свода, падая одна на другую, образует несокрушимый упор. Две правды, два принципа, две партии, противопоставленные друг другу в устойчивом равновесии, дают точку опоры для всего здания. Полное поражение и гибель одной из партий грозит провалом и разрушением всему зданию» (Россия распятая). И – «Россия должна идти к религиозной революции, а не социальной» (Право собственности, 1917).

Когда я знакомлюсь с современными крупными работами Александра Панарина, Михаила Назарова, Валентина Непомнящего, Петра Палиевского и др., то поражаюсь емкости кратких работ начала 20-го века, пророческой силе Максимилиана Волошина.

Крест России видит В. Непомнящий «в том, что самим своим существованием, своим опытом назначена она опровергать идеал благополучного устроения в падшем, во зле лежащем мире; назначена разоблачать идею сооружения (на путях ли научно-технических свершений, или социального прогресса, или революционного переустойства) безблагодатного эдема, рая без покаяния, без преображения; назначена, храня веру в Христову правду, в образ Божий в человеке, томясь по Небесному Граду, удерживать мир, пока он еще не растерял все человеческое, от ожидающей на утопических путях позорной катастрофы». И – «не мечтать надо о том, чтобы "разодрать" и перекроить наш духовный строй по общепринятым меркам, причесать Россию по-иному и приспособить к интересам "цивилизованного мира" ("потребительской "империи добра", с ее "западной культурой", чреватой "пресыщением, смертельной тоской и страхом"), а Бога молить о том, чтобы она оставалась такою же странной, такою же неудобной для этого мира страной, ибо –
"Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь..."(2 Фес. 2: 7)» (Удерживающий теперь, 1996).

П.В. Палиевский писал: «Это практическое дело и призыв истории – воссоединение двух мировых идей, захвативших в разные эпохи русский народ, этих противоположностей, которые были несовместимы, – коммунизма и веры. Не для того, чтобы подменить одной другую, но чтобы сотрудничать в развитии основных ценностей народа и противостоять силам растления, которые не раз доказывали свое умение проедать насквозь людские верхи обеих сторон» (И вот берег..., 1990).

...Мы погибаем, не умирая.
Дух обнажая до дна.
Дивное диво! – горит, не сгорая,
Неопалимая Купина.

«Каждый рождается дважды», – писал Максимилиан Волошин. Дай нам Бог поскорее «родиться в духе», подняться со «дна Преисподней» сего дня.

Вместо заключения

Неудержимо близится 11-е, а там и 17 августа... Даты Ухода и Дня Ангела «поэта космических предчувствий» М.А. Волошина. Вот и попыталась я, в преддверии их, вспомнить и из старых своих работ, и дополнив, зная весьма неоднозначное восприятие и жизни, и творчества Максимилиана Волошина, представить, в меру сил, свое видение. Затронув лишь некоторые, но актуальные вопросы. Надеясь привлечь внимание к «связанному знаньем звездной тайны» – он предсказал многое. В частности, в 1923 году, – «интра-атомную энергию» и «облики чудовищных теней», которым может быть отдано «грядущее земли»...

И – в 1920-м – возможное разделение путей северной и южной России, но – временное. Ведь – «...если у нас есть надежда на то, что самостийность русских окраин будет преодолена, то потому только, что перед Европой встает на Дальнем Востоке древней исторической угрозой призрак монгольской опасности, который потребует новой имперской спайки племен, населяющих Великую русскую равнину и Сибирь.

На этом основывается наше предположение, что Россия будет единой...».

И – «...ничто, по существу, не мешает ужиться» социализму и крепкой государственной власти, единодержавию: «...социализм сгущенно государственен по своему существу. Он неизбежной логикой вещей будет приведен к тому, что станет искать ее в диктатуре, а после в цезаризме».

В год столетия Революции я снова и снова читаю статьи, поэмы, стихи Максимилиана Волошина. Естественно, статья Россия распятая привлекает особо. Верю, ибо – очевидно: Россия революцией – «единственным выходом из того тупика, который окончательно определился и замкнулся во время Европейской войны» – приняла «чужих страстей, чужого зла / Кровоточащие стигматы». Собою предотвратила «погибельные тропы» других стран Европы. Как и в древности, стояла «как щит меж двух враждебных рас» (А. Блок).

Замечаю и из уже цитированного письма М. Сабашниковой (1917): «За духовную сущность России у меня нет страха: рушится только государственность, то есть то, что давило и оберегало одновременно, но что рано или поздно должно было быть разломано внутренним напором. Глубочайшая моральная идея Святой Руси прорывается сейчас всюду среди самых нелепых и кровавых форм. Она брезжит во всем, что, с точки зрения государственности, является непростительной глупостью и преступлением».

Разве можно такую оставить?
Отчураться, избыть, позабыть?
…Но я верю, расступится бездна!
И во всей полноте бытия –
Всенародно, всемирно, всезвездно
Просияет правда твоя!

Твержу как молитву, как заклинание. Переживая современный «Брестский мир», когда, вроде бы, снова:

С Россией кончено… На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях.

Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль…

Отторженная против воли от России, повторяю за поэтом:

Я – не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни – немой ее укор.

Знаю, что:

...приспособившийся замирает
На пройденной ступени. Зверь
Приноровлен к склонениям природы,
А человек упорно выгребает
Противу водопада, что несет
Вселенную
Обратно в древний хаос…
(Путями Каина)

И пусть надежда, мечта – призрачна, но так ли уж невозможно, хоть и в отдалённом будущем, «...образование Славии – славянской южной империи, в которую, вероятно, будут втянуты и балканские государства, и области южной России»?.. М. Волошин просил соплеменников:

…Пойми великое предназначенье
Славянством затаенного огня:
В нем брезжит солнце завтрашнего дня
И крест его – всемирное служенье.
Двойным путем ведет его судьба –
Она и в имени его – двуглава:
Пусть sclavus – раб, но Славия есть СЛАВА:
Победный нимб над головой раба.

«Славия воссветится из пепла!», – уверен Волошин. «Славию я предполагаю республиканской и федеративной, по крайней мере в начале, т.к. отдельным государствам будет легче объединиться...» Центром «кристаллизации» Славии Волошин предвидел «южную Россию» (Россия распятая).

Хочу верить: «Они пройдут – расплавленные годы». Погаснет «старинное пламя усобиц». Сохранить бы только «на дне души» наш «Китеж – / Наш неосуществленный сон!»
Понять бы: «нас водит на болоте / Огней бесовская игра», «нам нет дорог», кроме:

…встань, Русь, подымись,
Оживи, соберись, сростись, –
Царство к царству, племя к племени!

...Войди же, вдумчивый, совестливый читатель, в Дом Поэта! – «Дверь отперта. Переступи порог. / Мой дом раскрыт навстречу всех дорог…» Не гостеприимный «Дом Поэта» в Коктебеле – вместительней, доступнее:

…Я стал строками книги
В твоих руках…

И да снимут они «с плеч вериги»! Знанием, верою, надеждой осушатся слезы, укрепится разум. Приблизишься к «мирам Любви». Да будет так!

1997 – 2017, Одесса.

Людмила ВЛАДИМИРОВА, канд. мед. наук, член Союза писателей России