Позвольте мне, дорогой Михаил Александрович, в Ваш день, в день, когда так буйно, так рясно цветет акация в Одессе – в моем городе, «городе белой акации» – приветствовать Ваше рождение!

Приветствовать своими немудреными словами, вспомнив Ваши строки, свидетельствующие о любви к Украине.

О, какой болью поражено было бы Ваше сердце, доживи Вы до нынешних дней!.. Но не могу не верить, что эти дни – преходящи, как преходящи и временщики, возомнившие себя властителями наших судеб. А Ваши мысли, искания, свидетельства, бессмертная душа Ваша, любовь к человеку, к Великой России, воплощенные в нетленных прозведениях переживут века! Они всегда будут востребованы, тем паче, – «В минуты жизни роковые…», как писал любимый Вами Русский поэт Федор Тютчев, «В годину смуты и разврата…», как писали Вы в уникальном, непревзойденном национальном эпосе XX века, романе «Тихий Дон»:

В годину смуты и разврата
Не осудите, братья, брата.

Как же щемяще-актуальны эти строки, исполненные «черной вязью славянского письма» под «скорбным ликом Божьей Матери» «на карнизе навеса» часовни! Часовни, поставленной стариком с ближнего хутора в головах могилы Валета – «мужика», работника с мельницы богатея Мохова, солдата, революционера, убитого восставшими казаками под Каргинской.

И как символично, что здесь, возле часовни, устроил стрепет, победивший в битве «за самку, за право на жизнь, на любовь, на размножение», и его избранница свое гнездо!

Этим жизнеутверждающим аккордом заканчивается Книга вторая «Тихого Дона»…

Но сегодня и здесь я – лишь немного – о нем, о великом Вашем романе.

«Поклон тебе, Украина! Счастья тебе, украинский народ!» -

скажет Михаил Александрович Шолохов, завершая свое приветствие, опубликованное в газете «Радянська Україна» от 6 ноября 1954 года (№ 262) по завершении Третьего съезда писателей Украины, которых он назвал «Родные братья – писатели Украины…». Скажет:
«Я очарован царственно величавым древним Киевом: его памятниками, парками и садами, его замечательными зданиями и улицами.

Изумительно красив Крещатик – живая артерия города, сплошной поток людей и машин...
Перед восхищенным взором встают будто два Киева: Киев стародавний –
колыбель славянских народов, и Киев новый, советский, который растет вдаль, и вширь, и вглубь не по дням, а по часам, прямо на твоих глазах.

Как же не любить такой город, который способен покорить и взволновать до глубины души!

А склоны реки, набережная, а вот эти, подернутые голубой дымкой леса, смутно темнеющие вдали за Днепром, далеко-далеко на самом горизонте.

Могучий Днепр-Славутич так же мил моему сердцу, как и родной тихий Дон.

Я еще больше проникся глубокой любовью к великому, талантливому и трудолюбивому украинскому народу, который в дружной семье всех советских народов-братьев кует свою долю, творит во имя жизни, мира и человеческого счастья на земле.

Украинцы – сердечные, добрые, с искоркой природного юмора, с мягким и в то же время мужественным характером.

Чувство моей любви к Украине еще больше усиливается потому, что моя мать – украинка, простая крестьянка с Черниговщины».

И в выступлении на самом съезде: «Чувство глубокого волнения естественно усиливается у меня и потому, что моя мать – украинка Черниговской области – с детства привила мне любовь к украинскому народу, к украинскому искусству, к украинской песне – одной из самых звучных в мире» [1; здесь и везде курсив мой – Л.В.]

В приветствии 1956-го года (Правда Украины, 1956, 27 августа) в связи со 100-летием Ивана Франко, Михаил Александрович скажет: «...К миллиону голосов присоединяю и свой скромный голос большой любви и признательности великому писателю, великому сыну Украины». Заметит: «родной мне по крови украинский народ» [2].

И в 1957-м, в обращении «Украинским братьям» повторит: «Один из самых талантливых и в прошлом самых многострадальных – народ родной мне Украины» [3].

Горько вспоминать дикую сцену драки на мельнице в «Тихом Доне», когда:

«– Хохлов били, – мирно ответил безрукий Алексей и подморгнул щекой и глазом.
– Да за что били?
– За очередь. Не залазь наперед, – пояснил Подкова, выступая вперед…»

И – «мнение»: «Хохлы, они огромадно сердитые». И – нежелание казаков считать себя русскими…

Горько, но – честно, не приукрашивая, пишет М.А. Шолохов:

«С давних пор велось так: если по дороге на Миллерово ехал казак один, без товарищей, то стоило ему при встрече с украинцами не уступить дороги, украинцы избивали его. Оттого ездили на станцию по несколько подвод вместе и тогда уж, встречаясь в степи, не боялись вступить в перебранку.

– Эй, хохол! Дорогу давай! На казачьей земле живешь, сволочуга, да ишо дорогу уступать не хочешь?

Несладко бывало и украинцам, привозившим к Дону на Парамоновскую ссыпку пшеницу. Тут драки начинались безо всякой причины, просто потому, что "хохол", а раз "хохол" – надо бить.

Не одно столетье назад заботливая рука посеяла на казачьей земле семена сословной розни, растила и холила их, и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю кровь казаков и пришельцев – русских, украинцев» [4].

Страшна она – национально-сословная рознь. Снова насаждаемая «заботливыми руками». Все тех же…

И хотя страшно и больно читать сегодня многие шолоховские страницы, а «Тихого Дона» в особенности, но – жизненно необходимо! Да, «...это правда, от которой зависит жизнь» [5:9]. И тысячу раз прав П.В. Палиевский, сказав: «...нет, наверное, более подходящей книги, чтобы задуматься над смыслом нашего времени, чем "Тихий Дон"» [6:19].

«Нам придется многому учиться у Шолохова, чтобы не сбиваться с дороги, как бы ни старались нарисовать на ней тупик» [7:48].

«Книга моя, – писал М.А. Шолохов в Предисловии к английскому изданию "Тихого Дона", – не принадлежит к тому разряду книг, которые читают после обеда и единственная задача которых состоит в способствовании мирному пищеварению.

А жестокость русских нравов едва ли превосходит жестокость нравов любой другой нации... И не более ли жестоки и бесчеловечны были те культурные нации, которые в 1918 - 1920 годах посылали свои войска на мою измученную родину и пытались вооруженной рукой навязать свою волю русскому народу?» [8].

Вот и сегодня, они же, подмяв под себя и Старый, и Новый свет, навязывают нам, единому народу, свою волю.

Как не вспомнить? –

«Самый хищный в настоящее время американский империализм по-паучьи особенно мерзостно раздулся после второй мировой войны. Ему грозят неотвратимо приближающийся экономический кризис, пробуждение и нещадный гнев обманутых масс трудового народа Америки.

Чтобы отвлечь внимание этих масс от положения в своей стране, чтобы найти выход из тупика, они, американские империалисты, ищут своего спасения в войне. Они пытаются привить своему народу захватнические чувства, отравленной, лживой пропагандой разжигают в нем стремления к "завоеванию мира", они всячески стараются возбудить ненависть к нашей родине – стране, не так-то уж давно спасшей мир и цивилизацию от немецкого фашизма, главари которого некогда так же идиотски мечтали о мировом господстве…»[9:213].

А сказано еще в 1948-м году!.. Сказано великое «Слово о Родине»!

Указываю электронный адрес не случайно: многие молодые вряд ли читают речи, выступления и статьи Шолохова «на бумажных носителях», а иные электронные норовят дать «из очерка»…

В очерке – и о Корнее Васильевиче Колесниченко, герое Великой Отечественной войны, по его словам «ввязавшимся» в войну, невзирая на возраст: «…мы-то, пожилые, ввязались в эту войну, потому что лихо заставило – враг же хотел отнять у нас все вчистую, что нажили мы при нашей власти. Это тоже надо понимать...» А ныне, несмотря на возраст и ранения, тяжелым трудом поднимающем «на ноги» колхоз. Не принимающем времен, когда «Один с голоду пухнет, а у другого, богатея, полны амбары хлеба, и он пальцем об палец не ударит, чтобы помочь соседу. А власти тогдашней до народного горя и дела не было» [9:207, 212].

Как и сегодняшней…

Вспоминаю я и многие, любовно выписанные образы украинцев, среди них – из «Поднятой целины» – командира агитколонны Кондратько с «шевченовскими усами», с его сочной, милой украинской мовою, не требующей перевода на русский язык…

«На Юге»

Сегодня, как и в феврале 1942-го, когда написана и опубликована в «Правде» эта небольшая, но такая ёмкая заметка М.А. Шолохова, она – необходима! Потому, позвольте познакомить с выдержками подробнее. Кстати, нам и здесь встретится однофамилец героя «Слова о Родине» – старик-колхозник Колесниченко, «недавно вырвавшийся из фашистского плена».
Михаил Александрович начинает заметку прекрасной зарисовкой:

«Из-за мрачной дымящейся пирамиды угольного шлака встает солнце. Лиловые тени на снегу удивительно быстро светлеют, а затем крыши шахтерских домиков, и запушенные изморозью стекла окон, и одетые инеем ветви придорожных кленов, и далекие синие, заснеженные перевалы холмов вдруг вспыхивают под солнцем ослепительным розовым пламенем, и еще нестерпимее становится блеск натертой до глянца дороги.

С востока на запад по широкому шоссе движутся черные колонны людей. В задних рядах одной из колонн несколько человек, сбавив шаг, на ходу делают самокрутки, закуривают. Мой спутник спрашивает:

– Что за народ? На оборонительные работы идете, что ли?

Коренастый, широкоплечий человек в замасленной ватной стеганке, сладко дохнув махорочным дымком, отвечает:

– Хозяева Донбасса – вот кто мы такие, а идем приводить в порядок взорванные и затопленные шахты. Понятно?

Отставшие бегом догоняют колонну, и снова в морозном воздухе шаги их сливаются с гулкой и согласной поступью сотен таких же настоящих хозяев Донбасса, идущих восстанавливать свои разрушенные шахты.

В рядах – старики, пожилые шахтеры, подростки. И если возвращающийся на производство, согнутый годами мастер как бы олицетворяет собою прошлое Донбасса, то молодые шахтеры и подростки представляют его настоящее и будущее».

О, повидали они – старые и малые – «разноязычное фашистское воинство. Кого только нет в составе захваченных нашими частями военнопленных! Вот уж воистину,

...Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!
Из хат, из келий, из темниц
Они стеклися для стяжаний!

Именно стяжание и разбой объединили эту банду бестий и висельников, промышлявших под черным знаменем с раскоряченной фашистской свастикой» [10].

Право, так бы и перенесла сюда полный текст! Ограничусь. Пригласив все же прочесть рассказ старика о зверствах фашистов в Донбассе – а ведь приходится слышать сегодня подлое: «Лучше б они нас завоевали!» Но «спор» об идее, «идейности», позвольте привести:

«…Старик продолжал рассказывать:

– ...Был при мне такой случай: входит в хату ихний унтер и быстро что-то говорит солдату, какой назвался венгерцем. А венгерец, вижу, ни черта, ничего не понимает, плечи то поднимет, то опустит, руками разводит и глаза у него глупые-преглупые. Потом венгерец начал по-своему лопотать, а унтер плечами вздергивает и серчает, даже щеки у него краснеют.

Лоб в лоб уперлись, как бараны, лопочут каждый по-своему, никак один другого не поймет. Между собой нет у них одной речи; а по разбою у них у всех один язык: хлеб, яйки, молоко, картошки давай, капут – все говорят, и каждый либо штыком смерть показывает, либо коробкой спичек гремит – сжечь грозит. А вы говорите – армия. Какая же это армия, когда все они как будто из одной тюрьмы выпущенные?

За окном стояла морозная ночь. В печурке жарко горел угольный штыб. Старик снял со спинки кровати поношенную шубейку, кряхтя стал одеваться и, уже просунув руку в рукав, еще раз упрямо повторил:

– Нету у них армии, точно говорю.

С почтительной сдержанностью обращаясь к нему, лейтенант сказал:

– Вы, папаша, конечно, правы, но у них тоже есть идея, за которую они воюют.

Старик на секунду застыл с распяленной на руках шубой, но потом, как бы опомнившись от изумления, сурово спросил:

– Какая такая идея? Нету у них никакой идеи, да и слово это для них неподходяще.

– А вот есть она, – утверждал лейтенант, пряча в глазах чуть приметную улыбку.

Присев на кровать, старик молча всматривался в лицо лейтенанта и хмурил рыжеватые седеющие брови. Голос его звучал с ехидной официальностью, когда он попросил:

– Тогда объясните мне, товарищ командир, об ихней идее, потому что я человек малограмотный я, может, не так это слово понимаю...

– Вы не серчайте, папаша, – примирительно сказал лейтенант. – Идея у них точь-в-точь такая, как вы рассказывали. Дней пять назад окружили мы их обоз из 30 с лишком подвод. Залегли немцы возле повозок, отстреливаются. Дело их конченное, деваться им некуда, но они не сдаются. Рядом со мной лежал молодой боец, только недавно прибывший в часть с пополнением. Видит он. что немцы так упорно обороняются, и говорит мне: "Видно, это идейные фашисты, товарищ лейтенант. Смотрите – не хотят сдаваться". – "А вот, говорю, – перебьем их, тогда посмотрим, что у них за идея".

Ну, перебили их, как полагается, вчистую, начали тюки рассматривать. Обоз-то шел в тыл, а в тыл кроме раненых известно, что они отправляют. Распороли один тюк – детская обувь, отрезы ситца и всякий другой материал, женские пальто, демисезонные и меховые, пшено в мешочках, галоши и прочее барахло. В другом мешке – такая же история. Подзываю я бойца, который заподозрил немцев в идейности, и говорю: "Видишь, что у них в мешке?" "Вижу". – "Ну вот, – говорю, – и вся их идея, за какую они сражались. Идея-то их целиком в мешок влезет, а подкладка у нее ситцевая. Понятно?" "Понятно теперь", – говорит красноармеец и смеется.

Старик внимательно выслушал лейтенанта, потом заговорил, и в голосе его зазвучало нескрываемое превосходство.

– Не так ты говоришь, сынок, хотя ты и командир по чину! Не знаешь ты, что такое идея, а вот я тебе объясню».

И – объясняет старик, приводя примеры, доказывая, что идея – «Это, милый человек, означает такое дело, от какого происходит народу одна польза. А ты это хорошее слово к грабежу припрягаешь. Грабеж, он так и называется грабежом. Грабят немцы? Очень даже грабят! Значит, слово это им недоступное, рядом с немцами его ставить нельзя, а то оно вымажется около этих сукиных сынов. Молодые вы люди и кое-чего в жизни недопонимаете. Это я точно говорю!» [10].

Неужели – дожили? До «идеи» доморощенных, «будто из одной тюрьмы выпущенных», той, что «целиком в мешок влезет»?..

Да, – «В нашествии "этого дня" главное, наверное, то, что под ноги налаженной, изощренной в грабежах мировой денежной машине брошены миллионы давно отвыкших от ее ухищрений и обманов совершенно беззащитных людей. Машина дает займы и возвращает их кровью облагодетельствованных, да еще получает право безнаказанно орудовать на всем этом пространстве, перерабатывая в своих интересах все, что плохо лежит. Представляете масштабы преступления? Для одного гигантского паука люди обращены в тучи смешно звенящих крылышками мух. Правда, паук, как всегда, недооценивает, что перед ним все-таки люди» [11:84]. – ЛЮДИ!

Увы, верно предчувствовал М.А. Шолохов. П.В. Палиевский подчеркнул: «А Шолохов, тот прямо предвидел, что времена придут потяжелее Отечественной». Однако, Шолохов «глядел вперед: "Хотелось бы думать, что... этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина". Так будет, конечно, но на восстановлении дороги» [11:90].

Исторической дороги, «которой шел народ». Её слом, обвал произошел со «своими, конечно, причинами, но не без мощной помощи извне» [11:83].

Что же, нам её – восстанавливать. Сообща. – ВЫДЮЖИТЬ!

Вместо заключения

…Ах, каким добром, ласкою и теплом веет от строк Ваших, Михаил Александрович! Рожденных в… декабре! «Любимая Мать-Отчизна!» – повторяю за Вами, и –

«Вот и теперь, сейчас, где-нибудь на юге, наверное, зябко дрожит под лютым декабрьским ветром опаленная первыми заморозками веточка белой акации, а на западе – как бы отягощенные воспоминаниями – низко склонили ветви сосны и ели; и на восходе, и на закате солнца, когда косые солнечные лучи ощупью бродят по лесам, – как следы, блестят натеки смолы на иссеченных пулями и осколками стволах живых еще деревьев…

И кажется в эту зимнюю ночь: только чайки – над безднами наших морей и океанов, только ястреб парит над заснеженным морем колхозных полей, только – клекот орлиный над вышними отрогами наших недоступных гор…

И кажется, что земля, извечная кормилица, притихла, задумалась и в тишине, как будущая мать, собирает жизнетворящие силы для новых свершений» [12].

«Мир и будущее навсегда наши!» – верю! И кладу к Вашему портрету веточку одесской белой акации. Её цветением Одесса всегда будет приветствовать Ваше рождение.

Людмила ВЛАДИМИРОВА, к.м.н., член Союза писателей России (Одесса).

21-23 мая 2015, Одесса.

Примечания:

1. Шолохов М. Выступление на Третьем съезде писателей Украины. // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 253-254.
2. Шолохов М. Великий сын Украины // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 283.
3. Шолохов М. Украинским братьям. // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 194-195.
4. Шолохов М. Тихий Дон. – М.: «Художественная литература», 1980. – С. 137-139.
5. Палиевский П.В. Мировое значение М. Шолохова. // П. Палиевский. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН «Наследие», 1999. – С. 5-17.
6. Палиевский П.В. «Тихий Дон» М.А. Шолохова // П. Палиевский. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН "Наследие", 1999. – С. 18-28.
7. Палиевский П.В. И вот берег… // П. Палиевский. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН "Наследие", 1999. – С. 42-50.
8. Шолохов М. Английским читателям // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 225-226.
9. Шолохов М. Слово о Родине. // http://feb-web.ru/feb/sholokh/texts/sh0/sh8/sh8-188-.htm – С. 188-215.
10. Шолохов М. На Юге. // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 86-93.
11. Палиевский П.В. К понятию дороги (Интервью газете «Кубанские новости», 26.IX.1998) // П. Палиевский. Шолохов и Булгаков. – М.: ИМЛИ РАН "Наследие", 1999. – С. 83-90.
12. Шолохов М. Любимая Мать-Отчизна. // М. Шолохов. По велению души. Статьи. Очерки, выступления, документы. – М.: «Молодая гвардия», 1970. – С. 174-176.