Как не поддаться творческому настроению перед магией числа 202! Именно двести два года тому назад, в апреле, на древней, цветущей оукрайне единой тогда русской земли появился человек с родовым именем Гоголь, которого Провидение щедро наделило умом и талантом, дабы улучшать породу человеческую художественным словом. Своё главное предназначение он выполнил за короткую жизнь и выполняет вне отпущенного ему земного времени. Среди созданных Гоголем образов предстаёт очам ближних лирическое видение их общей отчизны, с легендарным названием Русь, реальной страны России, в образе «тройки-птицы». «Тройка» зримо представляется упряжкой в три коня, а под «птицей» мы понимаем её летучесть – сказочную скорость движения в пространстве и времени. И видится в седоке экипажа сам Гоголь, в чьём облике много птичьего – клювообразный нос и, словно крылья, развеваемые встречным ветром, длинные волосы и пелерина верхней одежды. Если он сам не та, воплощённая в тройке сказочная птица, то его волей, божественной силой его слова обрело крылья обыкновенное средство передвижения на трудных отечественных дорогах. Писатель придал ему способность как бы приподняться над грешной, несовершенной землёй и лететь в чистоте и блеске вольно, стремительно в своё прекрасное завтра.
Согласен, «птичий образ» Гоголя был бы удачен, если бы гений воображения не только летал сам и был способен поднимать в воздух предметы, но и обладал «вещим голосом», свойственным мифическим, былинным птицам, вроде того Дива, что «кличетъ с верху древа» из 800-летней дали русским полкам. Но как раз, добавит скептик, с предсказанием судьбы «тройки-птицы» Гоголь сильно ошибся. Ведь что она сегодня?
Сейчас её виртуальную бледную тень можно при желании увидеть, если оживить нажатием кнопки телеканал «Россия-1». Гоголевская же летучая тройка, наделённая особым смыслом, сгинула в тумане перестроечных лет конца ХХ века. На пути страны из вчера в завтра, который пригрезился поэтической душе уроженца Полтавщины, видим мы уже не «тройку» и тем более не «птицу», а загнанную «пару»… Неспешно, неуверенно переступает она копытами (причём, одна из лошадей даже не в общей упряжке, а вроде бы сама по себе). Да, это я о России и Белоруссии. Украина же шатко бредёт своей дорогой, так называемой «многовекторной», всё круче забирая в сытое, она надеется, стойло Атлантической «златомиллиардной» Европы. Значит, распалась та «тройка», гоголевская упряжка в естественном единстве тягловых сил. Поэтому нет и «птицы». Увы, поманил нас добрейший Николай Васильевич миражём и сам в нём растаял. А с того, кого уже нет, не спросишь. Хотя есть обратная сторона сей печальной истины: с мёртвыми можно делать многое из того, что не получилось бы с живым, ввиду наличия у него воли. Даже приватизировать его. Как так? Немного терпения. Сначала вспомним, кем был и кто есть сегодня Гоголь в мире, где звучит русская речь, где ею удовлетворительно владеют «всяк сущие языки».
Делить неделимое, присваивать общее
Не буду говорить о Гоголе как о мировой величине. Таковые мы чаще всего принимаем с чужих слов, ибо «размеры» (чаще говорят, масштаб) творца художественного слова может самостоятельно определить лишь тот, кто владеет в полной мере его речью. Но говорить о Гоголе, как о великом писателе национальном, русском, - это значит «зауживать» его, хотя он писал на том же литературном языке, на котором писали Пушкин и Тургенев и ранний Толстой. Принято (и вполне логично) определять принадлежность литератора к тому или иному этносу по языку его творчества. Этнический поляк Кондратовский стал известен как английский писатель Джозеф Конрад. Наш Набоков, перейдя в своих сочинениях на language, тоже стал английским литератором. Потому и полтавчанин Гоголь – писатель русский. Как говорится, против факта не попрёшь, однако в случае с Гоголем имеет право на истину одна оговорка. Он наднационален в отношении двух русских народностей, двух языков.
В бытность свою во Львове, тогда городе советском, как-то сцепился я с коллегой по цеху местных тружеников чернильного пера. Каждый из нас, с пеной у рта, перекрикивал другого в споре, как правильно называть Гоголя, писателем русским или украинским. Я выкладывал аргументы, которые представлены абзацем выше, а мой визави, местный житель, напирал, во-первых, на родовые корни полтавчанина (правда, не заикаясь о его польских предках). Во-вторых, он ссылался на малороссийские сюжеты значительной части его произведений, которые и обратили на него внимание читающей публики. А петербургские повести, пьесы и «Мёртвые души» писал уже признанный метр. Так и разошлись, каждый со своим мнением. Ни один из нас не предложил формулировку, позволяющую Гоголю удовлетворить извинительные притязания на него конкурирующих сторон – великий малоросс, ставший великим русским писателем. Чего проще! Разве что великий писатель Земли Русской, Единой Руси. Только ХХ век подверг разночтению эти понятия. Потребовались разъяснения, почему Гоголь не пошёл в литературных опытах вслед за своим земляком Котляревским, написавшим изумительную «Энеиду» на наречии своих крестьян. Да потому, что у этих двух одарённых уроженцев Полтавщины двигали разные побуждения. Первый, не столь одарённый, удовлетворился созданием яркого литературного явления – из народной глубины. Второй, рождённый гением, предвидел свой высокой жребий. Ему нужна была иная, неизмеримо более обширная площадка, чем левобережье Днепра, иные средства достижения цели.
Почему Николай Гоголь не стал Мыколой
Какой язык был для сына владельца поместья Васильевка родным? Вопрос не простой. В отчем доме, скорее всего, разговаривали на тогдашнем русском литературном, творимым Карамзиным и Жуковским, Гнедичем, юным Пушкиным. В полтавской «редакции», так сказать. И несомненно – на французском. У papa и maman, предположим, вырывались польские словечки, ведь у того и другой шляхетские предки были совсем рядом во времени. В гимназии опять же русский, французский, немецкий и классические. Дворня и селяне, с которыми любил балакать будущий гений русского слова, изъяснялась на полтавском диалекте мовы. Окружающий простонародный «речевой сад» юного Гоголя был ярок и душист. Возделывали тот сад, придавая ему литературное звучание, тогда ещё не многие. Автор «Энеиды» в их числе и сочинитель комедий из народного быта Гоголь-отец. Детство в Васильевке, юность в Нежине давали возможность владеть местным диалектом мовы в совершенстве. Только какова, как питательная среда для высокой литературы, для произведений гоголевского уровня, была мовная почва?
Язык ценится не за его благозвучие, а за гибкость, за возможность передавать тончайшие оттенки мысли, за богатство лексического фонда. Ни один язык мира такой возможностью изначально не обладает. Таковым из первичного материала делают его поколения мастеров слова, профессиональные литераторы. Язык, благодаря им, становится литературным. При распространении грамотности среди носителей первоосновы, он возвращается в народ, становится в той или иной степени речевой и письменной нормой, при этом вновь принимая формы своеобразных диалектов.
Литературным языком царства Романовых, затем всей империи был общерусский, ибо его создавали просветители как собственно России (Великороссии), так и и Малороссии, понятийно включавшей до последнего времени и Белую Русь. Его назвали русским, ибо жители без исключения всех восточнославянских регионов называли себя русскими (рускими, руськими), а «малоросс» или «украинец», «белорус» означали то же, что и «сибиряк», «помор», «москвич», «волжанин», отнюдь не национальность. На русском литературном своей эпохи писали уже современники Грозного царя, галичанин Иван Вишенский и московит князь Курбский. Только первый использовал немало польских слов, которые из века в век всё больше уводили разговорный язык Польской Украины от общерусской основы, превращая его в мову. В ней прижились более 2000 слов польского происхождения (почти каждое второе общеупотребительное слово!). А после 1991 года энергичная силовая «дерусификация» приведёт к замене многих слов украинского языка ХХ века, которые показались новым просветителям подозрительно «москальскими», на слова, в основном, из польского лексикона. Процесс успешно продолжается.
С XVII века киевляне, москвичи, половчане, жители других городов и весей русского (руського, русского, если хотите) мира, разделённого государственными границами, учатся по «Грамматике» Мелетия Смотрицкого, просветителя из Малороссии. С того же времени набирает силу приток учёного люда с окраин в центр расширяющейся страны, многократно усилившись после присоединения левобережья Днепра к России. На московской основе, под влиянием диалектов окраин, начинается вековое сотворение общерусского (русского) литературного языка. Здесь сошлись «языки» московских министерств-приказов, торговых рядов и ремесленных слобод с языками Поднепровья, Белой, Чёрной и даже Червеной Руси, а «на выходе» получилась литературная речь, озвучившая через печатный станок одинаковыми словами мысли и Ломоносова и Григория Сковороды.
Скорее всего, молодой Гоголь хорошо, даже очень хорошо (смею утверждать, отлично), знал общерусский литературный язык на той стадии развития, которую застал начинающий литератор из малороссийской провинции. Также владел полтавским народным говором, которому с лёгкой руки Котляревского и его эпигонов суждено было положить начало украинской литературной мове. Но гений словесности отлично понимал (или верно предчувствовал), что у него под руками разный материал, разной степени качества, разнообразия форм, годности для того прозаического строения, что способен возвести на мировом литературном поле он, избранник Провидения, которое выбирает гения из людской массы, не считаясь ни с самолюбием отдельных личностей, ни с социальным положением, ни с заслугами предков – ни с чем не считаясь.
Для того, чтобы на мове возникла литература, равновеликая с признанными мировыми литературами, при всех её стартовых преимуществах (а они есть) необходимо время, соизмеримое с эпохой. Соглашусь с Виссарионом Белинским: «Не прихоть, не случайность заставили его (Гоголя. – С-В.) писать по-русски, не по-малороссийски, но глубоко-разумная внутренняя причина, - чему лучшим доказательством может служить то, что на малороссийский язык нельзя перевести даже «Тараса Бульбу», не то что «Невского проспекта». Сам Тарас Шевченко приведенное мнение подтвердил практикой, используя ридну мову только в стихах. В прозе своей, в письмах (этом самом интимном литературном жанре) Великий Кобзарь пользовался общерусским литературным языком.
Так что же получается, Николай Василевич изменил родному гнезду? «Неньке-Украине»? Известно, Гоголь сам никак определить окончательно так и не смог, чего в нём больше, малороссийского или великорусского (над количеством «польского» не задумывался, не волновали его польские корни). Вообще, этот вопрос не был для него терзающим душу: кто бы из двух нацменов в нём не победил, по большой мерке Гоголь в собственном сознании оставался русским в широком понятии этого слова (руський, говорили в Васильевке).
Возможен ли сугубо украинский Гоголь?
На нынешней Украине есть умельцы (и весьма успешные), которым не представляет особого труда сделать из Гоголя сугубо украинского, в смысле «единого и неделимого», прозаика. Со времени Белинского и живого Гоголя немало воды утекло, и «Тараса Бульбу» на мову переводят, всё чаще, всё смелее калеча оригинальный текст изъятиями и вставками, тусклым пересказом. В одном из таких переводов (в киевском издании Малковича, 1998 год) исчез бессмертный гимн автора «русскому товариществу» и заменены все слова с корнем «рус» (словом, «Укролан i Людмила»). В вопросе перевода на современную мову петербургских повестей Гоголя и романа, пьес, думаю, и сегодня Белинский близок к истине. Дело не столько в мове. Если переводчик способен приблизиться к уровню Гоголя по писательскому таланту, то и на суахили Гоголь удовлетворительно зазвучит. Дело в случайных, бойких, способных на любой подлог «мовниках» известной формации, отрабатывающих, как правило, политический заказ «свидомого украинства». Они востребованы временем. Талантливые переводчики подождут.
На родине Гоголя всё реже читают Гоголя на языке Гоголя. Всё чаще - в переводе на современную литературную украинскую мову, превентивно «подправляемую» галицизмами. На ней Гоголь даже не разговаривал, он её не знал, ибо тогда в природе её не было. На полтавской земле в народном окружении звучала иная речь. Я ещё застал её отзвуки, которые сегодня пытаются називать «суржиком», в то время как под это определение скорее подходит та мова, что преподают в украинских школах… Повторяю, пользовался наш(!) писатель в творчестве и в общении с просвещёнными соотечественниками, общерусским литературным языком, совершенствуя его, пополняя словами полтавского наречия, цветистыми и звучными оборотами речи насельников Поднепровья. Он так и не мог определить, чего больше в нём, великорусского или малороссийского, любя обе половинки близкого ему мира и одинаково страдая от несовершенства каждой из них.
Явись сейчас Гоголь на землю, в родной край, апологеты абсолютного «самостийничества» живо заключили бы его в золотую клетку на хуторе, что близ Диканьки. Но что Гоголь, величина общерусская, без петербургских повестей? Без «Шинели», из которой, есть профессиональное мнение, выросла вся русская проза? Без «Ревизора»? Без «Мёртвых душ»? Рискну ответить на эти вопросы: над самостийно-диканьским, над самостийно-миргородским Гоголем нависла бы угроза измельчания фигуры. Кое-кто пытается не то, чтобы отлучить его от русской прозы совсем, не то, чтобы назначить родоначальником украинской прозы, а сделать Николая Васильевича современным(!) украинским писателем, вывести если не из «Шинели», то из «Миргорода» современную(!) украинскую литературу. Главная причина тому не в этнических корнях полтавчанина. Не в обильных языковых малороссизмах, придающих гоголевской прозе южную изысканность, неповторимость. Причина в самой фигуре — ее размерах, вековой прочности, той властью над умами и сердцами, в чем Гоголь истинно бессмертен. Однако
перерождение Гоголя в украинского (и только украинского!) писателя без насилия над фантомной тенью великого патриота Руси невозможно. А это значит поступиться верностью народным традициям, заглушить в себе чувство единства с русским миром, поменять в сознании своём национальных героев на антигероев, потерять историческую память. При этом теряется индивидуальное лицо и честь. А что без них талант и предопределение свыше!?
Так чей он, Гоголь?!
Приблизившись к концу размышлений о принадлежности Гоголя к той или иной литературе из двух литератур, конкурирующих за обладание им, я обязан по закону жанра вернуться к образу, главному в преамбуле. Тем более, что его понимание делает спор излишним. Но вначале необходимое отступление. Владеющий двумя языками, подлинник предпочтет переводу. Иностранцы, читающие по-русски, в один голос утверждают: Пушкин на английском, например, или на французском «не звучит» и так далее почти без исключений. Граждане Украины в ныне живущих поколениях способны, за редчайшими исключениями читать Гоголя в подлинниках, то есть на… языке Гоголя. И увидеть там Украину, которую они потеряли. А значит, любовь к его творениям, врождённая или привитая школой, самообразованием, возвращает Гоголю объединяющее качество той самой «птицы» (из распавшийся на первый взгляд «птицы-тройки». Ведь политический распад Руси не значит распад духовных, исторических связей. Они намного прочнее, долговечней. Они определяют истинный союз стран и населяющих их народов. Герой-интегратор не обязательно приходит в облике воина или политика. Центральной фигурой единства может служить культурный герой, наднациональная личность, способная привлечь к себе души тех, у кого он на виду. Такой фигурой для двух ветвей потомков восточных славян бесспорно является Гоголь, из которого общерусское вырывалось мощно, как естественный выдох переполненной чувствами и образами души.
Таким культурным интегратором представлялся Гоголь А. Яровому, известному украинскому публицисту. Последний уговаривал своих земляков отказаться от болезненного удовлетворения при расчесывании искусственной болячки под названием «национальность Гоголя», ибо он сам считал себя деятелем двух народов и двух культур. Нам радоваться надо, как радовался Кулиш этой «счастливой звезде» нашего писательства. Николай Гоголь – православный, большой славянин, лишенный хуторянской ограниченности.
…Мечтаю, чтобы в снежную зиму, под вьюжные голоса, не на «голубом экране», а за окном вдруг промелькнёт «птица-тройка», окликнет голосом седока. И тот (в шинели-крылатке, тонконосый, с развевающимися прямыми волосами, сам похожий на птицу) оглянётся через плечо печально и осуждающе. И промолчит. Он уже всё сказал, предоставив своим читателям право домысливать то, что не успел сказать даже в своих законченных произведениях. Это обычный писательский приём. Он был применён и к повести «Тарас Бульба», которую надо не просто читать, но толковать. Гоголь не мог не задумывался над судьбами своей страны, её державных составляющих. Оставленные им рукописи подтверждают: его родная Малороссия, где увидел он свет, представлялась ему в искусной связке, в тройке-упряжке, где коренник и пристяжные способны быть единой «птицей», литературным образом свободы и высокого, стремительного полёта в мировом просторе. И Гоголь не был простым седоком. Проницательному уму дано видеть, пусть в тумане, пусть в общих чертах, своё предназначение. Так поможем нашему Гоголю. Слышите, нашему?