ИМПЕРИЯ ПОД УДАРОМ: 1863 ГОД

В последние месяцы нет-нет, да и вспоминаются события 1968 года: Прага, Вьетнам, Париж… Беспокойный был год. Прошло 55 лет – круглая дата! Самое время для рефлексий по поводу. Но цифра 150 ещё внушительнее и юбилейнее. Польские события 1863 года!

О временах царя Александра Второго часто рассказывают в идиллическом тоне: освобождение крестьян, исправление судебной системы, развитие торговли, великолепные литературные журналы. А какие романы! А какая музыка! К тому же – поразительные темпы демографического роста. Разве что появление политического терроризма в последние годы царствования реформатора не вписывается в трафарет. И остаётся за кадром, что в те годы уровень жизни в России падал, а промышленность скукоживалась. Обострилось отставание от передовых стран, которое так и не удалось преодолеть в два прыжка в годы индустриального подъёма – в конце XIX века и перед Великой войной.

И главное – польский кризис, в 1863-м перешедший в полномасштабную Гражданскую войну, охватившую западные рубежи страны.

Без преувеличений, многим тогда казалось, что империи Петра Великого пришёл конец, напрашивалось сравнение с Византией. Божья кара, не иначе: сначала Севастополь, а теперь злополучные ляхи…

Они давно выжидали. Подпольная работа активизировалась 1862-м году – и к началу 1863-го польские революционеры сделались опасной силой. Поляки учли ошибки прежних восстаний, на этот раз конспирантивная организация отличалась железной дисциплиной: от кружков-троек до Центрального национального комитета под руководством Ярослава Домбровского. Каждый участник организации знал только двух собратьев по тройке и командира десятки. Литовский комитет возглавил Константин Калиновский – авантюрист хоть куда.



Все они перешли в наступление, когда был объявлен очередной рекрутский набор. Власти намеревались «перековать» польских патриотов в армии, а те демонстративно уклонились от службы. Тут уж заявило о себе и временное польское правительство во главе со Стефаном Бобровским, и террористические отряды, совершавшие дерзкие нападения на русские гарнизоны. 10 января прошло сразу пятнадцать кровавых налётов. Такой прыти от поляков не ждали. Повстанческие отряды бродили по западным окраинам империи, а местные заводы снабжали их оружием. Английская и французская дипломатия зорко следила за реакцией Петербурга на польские события и готова была всеми средствами сопротивляться попыткам России восстановить имперский порядок в восточных губерниях… Для императора Александра худшей ситуации и придумать было нельзя.

Многие в России считали ошибкой присоединение Польши: дескать, правильнее было бы создать вокруг Варшавы хиленькое, но отдельное государство, подконтрольное Петербургу. А «внутренняя» Польша стала для державы Петра Великого постоянной головной болью, вечным источником смуты, обузой. Но нужно было нести бремя империи: уступишь в Польше – придавят и в Петербурге.

В 1860-е в России уже сформировалась интеллигенция – как инстанция, как орден. А государственники сначала, по большому счёту, почивали на лаврах победы 1814 года и Священного Союза, а после падения Севастополя впали в панику. Кроме того, патриотизм в очередной раз бюрократизировался. Многим молодым людям в те годы казалось, что быть патриотом и монархистом можно только из корыстных побуждений или по инерции. Они, конечно, ошибались и не хотели постичь душу старшего поколения, но вспомним, как дорого нам стоила аналогичная ошибка в 1980-е… Патриотов и консерваторов, которых вдохновляла историческая память о Бородине и взятии Парижа, оставалось немало. Но многие из них ощущали себя отжившими, проигравшими. Да и реформы ошарашили приверженцев самодержавия…

Меньше десятилетия прошло после Крымской войны, остановившей победную экспансию России. Неудивительно, что в Париже и в Лондоне побаивались Россию – и со страху создавали образ огромной варварской державы, которая нависла над утончённой цивилизацией. Орды Атиллы, пришедшие с Востока – подходящая историческая аналогия, она и пошла в ход.

Но зажать Россию в Польше, как в Крыму, западные державы не могли. Просто с точки зрения военных расчётов это оказалось невозможным, да и австрийцы с немцами не желали появления на политической карте Европы суверенного польского государства. Поэтому либеральная общественность негодовала, но поделать ничего не могла. Кстати, польский мятеж помог России всерьёз сблизиться с Пруссией. Этот союз вскоре позволит Бисмарку поставить на колени Францию.



Царю-реформатору пришлось действовать решительно и жёстко. К неблагодарной работе он призвал генерала, сохранившего хладнокровие, преданность престолу и веру в имперскую идею. Это Михаил Николаевич Муравьёв-Виленский, в прежние годы уже послуживший на Западе империи. Тогда он проявил себя решительным защитником православия, энергичным русификатором. Ему было под семьдесят: старик по тем временам. Ветеран Бородинского сражения – это в 1863-м-то году! В день Бородина, на батарее Раевского, он стоял насмерть. Был ранен в ногу, с тех пор всю жизнь хромал. Получил первую награду – Владимира 4-й степени.

На личной аудиенции Александр II назначил Муравьёва виленским, гродненским и минским генерал-губернатором, командующим войсками Виленского военного округа. Ему предстояло столкнуться с главными силами повстанцев. Ответ Муравьёв напоминал речи героев Плутарха: «Я с удовольствием готов собою жертвовать для пользы и блага России». И это не показная решительность, старику не нужно было притворяться.

И ему хватило одного лета, чтобы утихомирить и устрашить повстанцев. К сентябрю восстание потерпело крах, а Муравьёв приступил к «реакционным» реформам. В частности, в виленском краю стали издавать православную литературу. В те дни Муравьёв распорядился закупить 300 тысяч (!) православных крестиков, чтобы бесплатно раздать их по бедным белорусским приходам.

Историкам навязывали трафаретный образ «вешателя». И никого не интересовало, что на совести польских повстанцев даже повешенных и замученных в три – четыре раза больше, чем у Муравьёва. Они казнили бессудно – просто хватали православных крестьян, не желавших помогать восстанию. К тому же они начали эту бойню, а Муравьёв был вынужден строго наказать виновных. Да, у него при этом не дрогнула рука. Он отправил на казнь 128 человек – зачинщиков бойни. 10 – 12 тысяч преступников отправил в арестантские роты и на каторгу. А повстанцев насчитывалось около ста тысяч, остальных отпустили по домам. А сколько безвинных жертв было бы брошено на алтарь польского восстания, если бы русские генералы, самым последовательным из которых был Михаил Николаевич, не пресекли Гражданскую войну? Но исторические репутации создаются по технологии подтасовки: «прогрессивным» прощается всё, а от консерваторов требуют мягкотелости. Грузный Муравьёв был политиком ловким, предприимчивым, энергичным. Он умел побеждать – и за это его ненавидели с особым жаром. Будь он беспринципным сонным вельможей – про него бы и не вспоминали. А он, к ужасу весёлых разрушителей, действовал осмотрительно, да ещё и самоотверженно. Жертвовал собой!



Гипноз революции на него не действовал. Убеждённый патриот великой России, он не считал имперскую идею обречённой, а позиции России – заведомо проигрышными. Бодрость XVIII века ему удалось сохранить в эпоху нигилизма, когда общество разделилось не на бойцов и обывателей, а на «новых людей» и ретроградов. То есть – вместо битвы за великую державу русские люди настраивались на междоусобицу, забыв о сплочении. Это примета упадка, тут уж не до серьёзных побед. А Муравьёв показал, что можно идти против идеологической моды, против этой стихии, которая набирала ход – и побеждать. Он не был одним-единственным воином в поле. Идеологически Муравьёва поддерживал Михаил Никифорович Катков. Враги у него были не менее талантливые. Достаточно назвать Герцена, который даже Виктора Гюго привлёк для антиимперской пропаганды во дни польского восстания. Издатель «Колокола» терял стилистическое изящество, когда речь заходила о Муравьёве. «Зверь», «вампир» — такими определениями награждал Герцен верного солдата империи.

Современные белорусские националисты Муравьёва ненавидят, а ведь он был защитником православного крестьянства. Ополяченную шляхту Муравьёв не жаловал, зато дал ход изучению белорусского языка, истории этого славянского края. Мудрый политик потому и победил, что опирался на большинство.

Внук Суворова, петербургский губернатор, отказался преподнести «людоеду» Муравьёву приветственный адрес. Тютчев (один из немногих поэтов, не попавших под гипноз либерализма) обратился к внуку генералиссимуса с укоризненным посланием:

Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь!.. «…»

Но нам сдается, князь, ваш дед великий
Его скрепил бы подписью своей…

А потом в Английском клобе Николай Алексеевич Некрасов зачитал Муравьёву оду в духе победного XVIII века, но с новыми полемическими поворотами, неизбежными для 1860-х:

Мятеж прошёл, крамола ляжет,
В Литве и Жмуди мир взойдёт;
Тогда и самый враг твой скажет:
Велик твой подвиг… и вздохнёт.

Вздохнёт, что, ставши сумасбродом,
Забыв присягу, свой позор,
Затеял с доблестным народом
Поднять давно решённый спор.

Нет, не помогут им усилья
Подземных их крамольных сил.
Зри! Над тобой, простёрши крылья,
Парит архангел Михаил!

Тут уж шум поднялся невиданный. Недавние поклонники проклинали, топтали Некрасова, произвели его в «нерукопожатные» (словечко из другого мнения, но смысл всё тот же). Рядом воспевал муравьёва Фёдор Иванович Тютчев, но он не был властителем дум, его просто считали безнадёжным чужаком, ретроградом. А в Некрасове разочаровались бурно.

Муравьёв был защитником Церкви и действовал в Литве по благословению пастырей. В духовенстве он нашёл опору – как это и было принято от века. Митрополит Московский Филарет (хорошо знавший семейство Муравьёвых!) прислал Михаилу Николаевичу благодарственный адрес с приложением иконы архистратига Михаила. Вот такой раскол в обществе произвели польские события: защитники Церкви и империи в «просвещённых кругах» оставались в меньшинстве.



Признаться, не верю тем, у кого готовы однозначные оценки таких операций, как подавление польского мятежа или операция «Дунай» 1968 года? Бремя империи, бремя великой державы – это понятие не сказочное. Без мировых держав – начиная с империи Кира Великого – кровопролития на земле было бы больше. Легче всего поморщить нос, называя Муравьёва вешателем, но какие последствия мы бы получили, окажись чистоплюйская позиция директивной? Позиция «мне стыдно быть русским» (потому что Россия – «жандарм Европы» и т.п.) – это всё-таки поза, картинная и лукавая. Это снобизм, загримированный под покаяние. Ведь, осуждая «русских», себя-то при этом мы ставим в сторонку. Не стыдитесь за чужие свершения, друзья: это отвлекает от разбора собственных грехов. А те, кто подавлял польский мятеж, кто спасал православное крестьянство от расправы, кто утихомирил 150 лет назад Гражданскую войну – честно выполнили грязную работу и обеспечили России полвека мирного существования.

Арсений Замостьянов

Источник