Александр МАСЛОВ



Начальная заставка к этой части заметок – вроде бы в диссонансе к уже сказанному. Но не торопим вывод. Сам удивлен, перебирая струны не раз тронутого, что в специфике профессии, начала которой уходят к моему пятнадцатилетнему возрасту, когда опубликовал первые газетные подачи. Понятно, о Ельне, по месту военной службы отца - после берлинского, будапештского и московского ее периодов. Так распорядилась судьба, будто намеренно, точно и надолго прописав все наперед, выверено, не раз уточнив, чтобы не сбивалось с уже прописанного, демонстрацией, что такое возможно и не редкость. Что касается Ельни, то помним, что под ней в повторе оформились первые гвардейские части. Как важнейший знак перехода драматических событий начального периода войны в иную фазу. Продолжим в связи с восьмой гвардейской дивизией – в целом и единстве. Линия одна. Иное тоже.

Звонок по внутренней редакционной связи. Знак призыва на ковер. Бумаги в стол, и - вперед. С редактором знакомы плохо, точнее, совсем никак. Я - после Питерского университета. Василия Григорьевича Шепеля только что сорвали с его правдинского заведования среднеазиатским корпунктом и редактирования газеты «Целинный край». Ее долгое время первой укладывали на столы руководителей страны. Что-то, похоже, вызревало и требовалось укрепление информационного вектора края. Тогда еще даже не догадывался, что затея была запущена и стремительно набирала обороты - по разным направлениям, касаясь, прежде всего, укрепления военной составляющей. На границу – заставы в горах, уже выезжал и отчетливо наблюдал следы оживления со стороны укрепления Юго-Восточных рубежей. Стрелковое перевооружения новыми системами – уж брал в руки на пробу новенький АК-74 с его хитрым патроном и много чего иного, что в массовой информационной сети вслух не обозначалось. Но и так было понятно. Хотя бы потому, что свою дипломную работу делал по французской печати, легко заглядывая в английскую. Языковая подготовка позволяла.

Соседний Китай откровенно грозил бузой, срывался в движение подстрекаемый Афганистан, о себе напоминают не только американцы, англичане, вновь начали бандитствовать, вытащенные Сталиным из своего позора второй мировой, французы свалив в Ле Бурже пассажирский уникум Ту-144, что известен сегодня в военном варианте как «Белый лебедь». Вдруг оживились, евреи на своем очень уж близком от тогдашнего рабочего окна Ближнем Востоке. Моим визави по кабинету был бывший редактор газеты Иван Григорьевич Кравченко – дед Правщенко, как его именовали в нашей редакционной конторе. Но даже меня, только что выпущенного из университета он поражал уникальной памятью и доскональной литературной начитанностью. Объяснял следствием частых вызовов в Москву. Трое суток пути нужно было чем-то заполнять. Спасала классика. У его редакционного стола отмечались военные, переводчики. Как бывшие, так и в форме. У моего тоже. Спустя время, в Киеве встретил уже в полковниках бывшего своего автора Петра Ивановича Медвидя, нечаянно, в редакционном лифте. Вдруг обозначился генерал Юрий Георгиевич Ницын. В Азии он выписывал мне допуски в погранзону. И упорно затирал в текстах, в моих фото все намеки на сложности погранслужбы – типа обветренностей на лицах бойцов, да что б светились оптимизмом, и никаких следов рабочих потертостей формы. Я не спорил. И в канун очередного Дня погранца приходил снова. В те годы объездил множество застав от Карелии до пика Хан-Тенгри.

Мне, выросшему в военном окружении, многое в тогда текущем было понятным. Да еще после Питерской университетской «военки» с ее уникальным нашим наставником – полковником Бондаренко, который при каждом удобном случае напоминал аудитории: «Вы не думайте, что я дурак, у меня жена с высшим образованием!». Доходчиво и памятно. Запомнилось многим. В том числе Д.А.Медведеву. Тому самому. И почти коллеге по филфаку, С.Б.Иванову, на котором, если по К.Симонову, русская земля держится. На нем точно. И много ком еще. Но здесь о том, что не мне тогда ничего объяснять не требовалось. Тем более, что на собственных глазах с территории Ошского погранотряда уходили по Памирскому тракту - на Заалайский хребет еще официально не объявленные военные колонны. Никому и нечего публично не пояснял, но и ни о чем не спрашивал. Просто ожидал развития зревших событий. Все маячило перед глазами.

…Василий Григорьевич встретил радушно, с порога в упор: «Бездельничаем?» Редактор не успел ни с кем толком познакомиться и отталкивался от уже надутого ему в уши. Синдром знакомый – со времени, когда еще только сам проходил обкатку по правилам коллективной ментальности. Что в любом творческом коллективе и не только, тебя всегда оценивают как возможного конкурента. Дед Кравченко предупредил сразу» «Не думай, что при твоей жене и ее родителях, тебя все любить будут». Я и не парился, забот хватало: требовали внимания дочь, жена – на завершении диплома, сама работа, в которой многое еще предстояло освоить…

- Отчего ж бездельничаем – ответил на приветствие нового редактора, - работы море. Как понимаю, доливать будете.

Шепель мгновенно тормознул и перешел к существу: «У порога машина, водителю скажешь, чтобы отвез на Курдай (перевал между республиками - А.М.) Соберешь материал в части у панфиловцев. На обратном пути в машине отпишешься – 150 строк».

- За крохой - в тридевятое царство, вдруг больше?
- Для журнала решишь сам. К вечеру жду.
В типографии досказал не вошедшие в текст детали и увидел, что у шефа в глазах блеснул знак сопереживания. Через день снова вызов;
- Сейчас - в кассу, за билетом, я распорядился. И в Москву - на разъезд!
- Что там?
- Ничего. Ходить, смотреть, думать…

Постановка темы удивила. Понимание причин странности пришло позже. Да, собственно, меня это не заботило. Искренне полагал, что речь идет о газетном репортаже с места не очень уж и давнего тогда события - о панфиловцах и их бое. Для читателя в местах формирования части и ничего особенного на поверхность тогда не просачивалось, исключая обильную трескотню по поводу, которой без меня хватало. Главное видел в том, что задание должен выполнить. Как? По собственному усмотрению. С расстановкой акцентов, извлеченных тобой из информационного поля. Позднее к такому порядку привык, и иное не мыслилось. В.Г.Шепель что-то знал больше моего и решил в этих познаниях уточниться - в интересах читателя. И я признателен за урок мэтра - мне едва переступившему тогда порог серьезной журналистики. Привычка думать и все оценивать самостоятельно, старательно обходя заезженное, придет, но позже.

В Москве первым делом заскочил домой – на Чайковского, у американского посольства. Расспросил давно привыкшую к моим сюрпризным появлениям Марину Артемовну – отцову тетку, где ж его искать, тот разъезд, ведь времени на подготовку не было. С утра пораньше отправился на Рижской вокзал. Через час сошел с электрички в чистом поле. Как на чистый лист бумаги. Где все вокруг белым-бело. С платформы рассмотрел контур то ли деревушки, то ли небольшого поселка. Представить былое невозможно. Ни намека, ни детали. Лишь рокот двигателя трактора, что сгребал снег в валы - под весну. Как напоминание о трагедии этого места. И полное ощущение его траурности:

У меня на руках — белоснежная ткань,
Опечалена дымкой кровавою.
Выдыхая твой пепел, вдыхаю туман,
И вижу былое под твоим белым саваном…

Не уверен, что передаю точно. Я о том, как мы тогда так работали. Создавая, по сути, новое издание под прежним его названием. Краткое, емкое и очень оперативное. По сути одно из лучших тогда в Союзе, что подтверждала не только подписка. Скажем, по одной из публикаций мне звонил сам дорогой Леонид Ильич, просчитав нужным персонально обозначить признательность. Просто сказать спасибо, которое часто дорогого стоит. За детали эпизода из его военного прошлого. Тогда мои выходы уже просили «Московские новости» с их бесконечным многоязычным тиражом. Сорваться на выезд можно было куда угодно. И под плюс пятьдесят жары, и с такой же отметкой по минусу, когда в горах водопад примерзает к склону горы. И местные, видел, попросту отрубали себе воду - топором. С той лишь разницей, что в канун таких зимних поездок нужно было на цыпочках заскочить к Шепелю домой – чтобы бдительный его собачонок тебя не унюхал. особенно в два ночи, чаще - в три-четыре. Сунуть в специально прилаженный к двери почтовый ящик только что снятый с ротационной машины и подписанный в свет газетный номер, забрать оставленный тебе или коллеге редакторский тулупчик из целинных его времен. И, как можно тише ушиться на собственный последежурный досып.

Выручал, и крепко. Тулупчик, понятно. Впрочем, редактор тоже, когда возникало напряжение с начальником, мнящим себя величиной. Часто сопровождавший меня в командировках фотокор Эдгар Вильчинский в таких случаях громко объявлял: «На дурака нарвались,» - и махал мне рукой на выход. Чаще всего недоумок, поразмыслив, бежал следом – с извинениями, что не так его поняли. Такому отпору нужно учиться, как и иному. Многое из опыта В.Шепеля, И.Кравченко сам использовал в работе с творческими коллективами.

В Нелидово первым тогда увидел скромный обелиск с перечислением знакомых имен. Из списка 28 панфиловцев, помянутых в знаменитом гимне Москвы - в лучших стихах фронтового журналиста Марка Лисянского: «Мы запомним суровую осень, скрежет танков и отблеск штыков…». Молча вчитался, вспомнил недавнюю поездку в один из полков дивизии имени генерала Панфилова, святость имени которого не подвергалась сомнению. В Казахстане, Киргизии, иных местах есть районы, улицы и селения - как его памяти, так и бойцов, которых за тысячи километров он привез на боевой рубеж у Москвы. Есть масса иного хотя бы на примере этого снимка, последнего в судьбе легенды.

Фото сделано М.Калашниковым - военкором «Правды». За полчаса до того как 18 ноября 1941 генерала ударит осколок, разорвавшейся рядом мины, что назовут случайностью. Забывая, что в бою случайностей не бывает. Ивана Васильевича привезут в Москву и торопливо похоронят на Новодевичьем кладбище. Отца провожала дочь Валентина. Несколько дней спустя она, сама раненная, будет умолять, чтобы ее не отправляли в тыл. Во Фрунзе жена генерала еще только получит его письмо - после известия о гибели мужа. Со строчкой: «Ты, Мурочка, представить не можешь, какие у меня хорошие бойцы, командиры - это истинные патриоты, в сердце каждого одно - не допускать врага к родной столице…». И в предыдущем, что ожидает присвоения части звания гвардейской - как общей оценки ратного труда всех его бойцов и, подразумевалось, собственной – командирской. «Мурочка, смотри газеты, скоро сообщат». Сам не дождался.

А снимок этот из сорок первого, сделан в канун тех, снятых Михаилом Михайловичем для главной газеты страны. В Ельне – по итогу первого и весьма значимого контрнаступления. Сорвавшего план гитлеровского блицкрига, по сути, обозначив поворот в противостоянии с европейством, сбитым в привычную волчью стаю. Он первым передал союзному и мировому сообществу вид разграбленного местного музея, разбитую технику – свою и противника. М.М.Калашников погибнет в Крыму при штурме Сапун-горы. Многие негативы из его фронтовой работы редакцией в суете событий бездарно утрачены. И это. увы, тоже правда. Прошло совсем немного времени – не больше месяца, и искусный мастер световой живописи вновь объявляет себя в новой точке драматического военного напряжения, чтобы из частностей сложилась целостная картина тогда происходившего, что спустя неполное столетие по-прежнему остается все еще недостаточно осмысленной, вызывая споры и противоречивые суждения.

С этой же самой целью я после экстренной поездки на разъезд собрал в редакционном гостевом зале нескольких участников и героев тех событий. В частности Валентину Ивановну Панфилову, ту самую медсестру, которая добровольцем отправилось на фронт вместе с отцом. Эльвиру Васильевну Клочкову – дочь политрука, короткая фраза которого четко определила драматизм ситуации на ближних подступах к столице. Ту самую дошкольницу Элю, что стала известна стране по совместной с отцом фотографии, на которой призванный из запаса некадровый командир самому себе определил цель; «И за будущее дочки ухожу я на войну». без всяких вроде бы нужных по грамматике восклицаний. С твердой точкой. Все буднично, как давно и твердо решенное. Заместитель начальника Алма-атинского треста столовых Василий Георгиевич Клочков (1911-1941) погиб у Дубосеково, похоронен в Нелидово, почти у места своего последнего боя. Закрыв тем споры, что политруком сказано и что сделано. Где его поредевшая рота собой, бутылками с горючкой и гранатами, большей частью сделанными из забракованных корпусов 57-мм мин, закрыла направление танковой атаки. Это тоже к оценке готовности Союза к боям. На то время.

На снимке работы Эдика, рядом с Эльвирой Васильевной ветеран-панфиловец поэт и журналист, Толен Шамшиев отец советского актера и кинорежиссера Болотбека Толеновича Шамшиева (1941-2020), которого уже тогда можно было без натяжки и в образах Востока определить в золотые листья золотого дерева жизни. За его «Красные маки Иссык-Куля», «Белый Пароход» и иное. Правда, Болот больше отмечался в отделе литературы у Саши Шепеленко. что в нашей с ним газете обозначился чуть позже меня. Зато ветеран-панфиловец - у меня. Хорошо знал обоих, много раз встречался и удивлялся трепетному отношению сына к отцу. Толен любопытен мне своей особенностью, уже не раз мною тронутой в публикациях, включая, и эту многопластовку. Она выражена здесь с большей наглядностью того, о чем, собственно, речь. Это же у казахов, узбеков. У последних - вне конкуренции.

Прежде, чем пояснить суть намека, замечу, что киргизы в ряду бесчисленных этносов очень болезненно относятся к обозначению своей идентичности, впрочем, как все иные – без исключений и натяжек. Но вот снимок совсем еще молодого Толена Шамшиевича, с его еще только оформившимся в запланированный предками и Всевышним родовым видом. В солдатской униформе и в началах, скажем так, уже осознаваемого жизненного пути. Когда война завершена победой, наполнением хоть и большого, но начального житейского опыта, когда долг уже исполнен, но вся жизнь впереди. И если исходить из вбиваемого нам в головы дежурного расового расклада, то видим вовсе не традиционного тюрка, как вроде бы должно быть по исходной вроде бы научной классике, похоже изначально тронутой исходным идиотизмом, а того члена земного нынешнего сообщества, с чертами индоиранца, разве чуть заметными генетическим поправками. Как и намеком, что наши предки – по бесконечному ряду, по-прежнему прописаны в каждом. Никуда нас не покидая и напоминая о себе наглядным образом. Чертами своих лиц, талантами, интеллектом, часто диктатом в выборе будущих занятий и нимало чем иным. Кто сомневается в посыле, может обратиться к изображениям Пазырыкских вроде как киргизских курганов.

Короче в каждом из своих бойцов - вернусь к генералу, он будил корни предков в их первичном единстве и общности предыдущего боевого опыта, поутраченного и заметно трансформированного. В одолении линеек пространства и времени. А там и кавказцы, персы, все индоевропейцы даже негроиды во множестве своих проявлений. В массе, того, повторюсь, что каждый из нас прошел по общему сложнейшему пути, оставленному каждому в наследство. И оно по-прежнему в нас и с нами. Это отчетливо видно и по облику Эльвиры Васильевны и с ее преобладающими чертами, условного русского балтийства, и по Валентине Ивановне с ее генетической составляющей отчетливого русского окраинного типа, то есть украинского, как полутюрского. У кого-то она выражена с большей отчетливостью, или меньшей. То есть смешанного с тюркским. И Толен Шамшиевич, тем более его еще более знаменитый сын Болотбек от такого дара предков не избавлены. Как и каждый из нас. По киргизской молодежи масштаб явления виден с больше или меньшей отчетливостью, чем у всех иных живущих ныне на планете. Легко доказать. Человек то существо, что создано по много более серьезным информационным программам, чем те. что вбиты в головы школой. В свое время известный генетик профессор Г.Д.Бердышев предлагал написать совместную книгу на эту тему, План не стал результатом. Но тема заявляет о себе с неожиданных сторон. Смотрим на аксакала Толена.

К чему это? К тому, что личность Ивана Васильевича Панфилова, несмотря на вроде бы краткость его боевого пути в период Великой Отечественной и вроде бы неплохо изученной сегодня представляется значимей сложившихся о нем представлений. Чтобы не быть голословным напомню о том, что именно он ввел в практику военной подготовки, обратив внимание на необходимость учета разноэтничности бойцов как фактора принципиального свойства, крайне важного. Наверняка такие подходы использовались и раньше - зависти от ситуации и опыта командиров, но значение осмысленной системы приобрели именно при нем, продемонстрировав итог поистине легендарным боевым результатом. Знаю в Бишкеке военрука, который этот опыт принял и расширил его практикой ветеранов войны, чаще всего бывших панфиловцев. О том, как вести свой личный бой в конкретных его ситуациях. События в соседнем Афганистане показали, что его ученики понесли там минимальные потери. Однозначный след генерала Панфилова. Он не только в этом. Я не случайно обратил внимание на услышанный при выгрузке в Дубосеково звук мирно работавшего тракторного двигателя. Известно, что в короткие сроки пока киргизский военный комиссар формировал в Средней Азии и Казахстане свою дивизию, одновременно наладив обучение бойцов. Хорошо зная, с чем им придется столкнуться на фронте, он арендовал у местного колхоза трактор и его гусеницами обкатывал воинство, учил его прицельному метанию гранат и бутылок с условной зажигательной смесью, поэтому его бойцы все оставались на позициях и не поддались диктату инстинкта. Дрались до последнего.

О том, от чего было страшно в первых столкновениях с войной мне на той редакционной встрече, что на снимке, рассказала сама Валентина Ивановна. Ее семнадцатилетнюю девчонку, только что принявшую участие в развертывании полевого госпиталя, первое что поразило, были поток первых раненных и прибежавшая из местной деревушки женщина с младенцем на руках. В его шейке торчал осколок мины, ударившей малыша на излете. Женщина, протягивая ребенка медсестре, лишь кричала: «За что?» Тот истошный крик остался с ней на всю жизнь, самой бывшей тогда еще ребенком. Через несколько дней этот же самый вопрос она задавала самой себе. На торопливом обряде похорон ее отца. И когда я в местном музее проводил ладонью по ржавым от времени и крови винтовочным стволам, единственному однозарядному тогда противотанковому ружью. Подумалось о том, что бойцы прикрыли столицу собой. Сегодня уникальность того наспех созданного в конце августа 1941 года ПТРД позволяет использовать его в нынешних донецких событиях. Или не в оружии дело?

Подумалось тогда, что-то из музейного обезличенного полевого сбора наверняка хранит следы конкретных панфиловцев. Возможно стрелка 4-й роты 2-го батальона 1075-го полка Дуйшенкула Шопокова, или его однополчанина и земляка из иссык-кульской Покровки, и той же самой роты Григория Ефимовича Конкина. Ходил тогда по нелидовским новым домам и расспрашивал, кто и что из местных может рассказать о здесь происходившем, что сохранила память. Чаще всего детская. И услышал немало любопытного. Прежде всего, что бой в этом конкретном месте - рубежа четвертой роты, был крайне напряженным и жестким, что люди держались практически до исхода сил и боекомплекта, что и явил собой сам вид места сражения, в пылу которого никакие патриотические призывы услышаны быть не могли. Как бы правильно они ни звучали. Подчеркнул, что в горячечном бою, это вовсе не самая важная деталь. Так и изложил. Иные подробности сказанного вслух показались настолько важными, что в отведенные редактором «три колонки с подрезом» - тогдашний наш максимум, даже при очень плотной утрамбовке текста уложиться не смог. Намеренное снижение градуса патриотики нареканий не вызвало, понято правильно, и колыхнуло волну большого интереса к неординарности события. Что и требовалось.

Это понял сам и в этом убедил читателя. Не смог понять другого – ни тогда, ни сейчас, Как под началом тогдашнего редактора «Красной звезды» Давида Ортенберга, санкционировавшего и «усилившего» ту первичную публикацию, могли оказаться сразу два Кривицких – один московский, другой - позднее сброшенный в «Советскую Киргизию», фрунзенский. Выяснять не стал, посчитав накладку местечковости досужей мелочью, которая, собственно, к событию отношения не имеет.

Замечу другое, что к той неожиданной моей командировке памятника, представленного в началах этих заметок, тогда еще не было. Мне показали его на следующий день, когда заглянул в создавший его проектный институт. Впервые он был представлен мной массовому читателю - в той публикации о памятной поездке на разъезд. С кем из авторов проекта общался, не помню. С Н.С.Любимовым, В.Н.Датюком, скорее, С.П.Хаджибароновым. Большая творческая группа, в которой каждый - творческая величина. Жаль. редакторское требование «подреза» побуждало к поиску места даже точкам. Профессиональная работа отличается от представлений о ней. Единственное замечание по монументу. У панфиловцев автоматов еще не было. Впрочем, не настаиваю. Важней другое. Вблизи разъезда вела бой еще одна группа. Про которую сложено:

У деревни Крюково погибает взвод.
Все патроны кончились, больше нет гранат.
Из живых осталось только семеро молодых солдат.

Тот реально погибший взвод тоже был Панфиловским. К тому, что в послевоенные годы некий чмошник с характерной украинской фамилией, давним своим ментальным настроем, на всю вселенную объявил, что никакого геройства у Дубосеково не было, что все рассказанное о событии – миф, выдумка московского журналиста. Что «даже прокуратурой подтверждено». Подтверждено. Но без учета вольностей той журналистики, которую тянет на литературные красивости. А именно они в полотне конкретной ситуации отозвались резонансом по каждой текстовой блохе. Ко времени той моей командировке скандал вспух с новой силой. Наружу не выползал, но кусал. Шепель моим «свежим глазом» решил убедиться, насколько все серьезно. Ветеранская реакция подтвердили, какую оценку ждут.

Серьезности были, и в другом. Ведь заслуга генерала Панфилова, прежде всего, в том, что он первым отметил важность фактора множественной этничности в повышении армейской боеспособности и начал обучение бойцов с опорой на базовую особенность нашего народа - его сложенное в веках единство. По факту Сталин приложил явление ко всему обществу, в его экономической, культурной, научно-инженерной составляющих и многому иному. Результат известен. До сегодняшней невозможности отката от уже достигнутого, что отчетливо просматривается. Будущее не за хрущевским оглупленным вариантом, а тем, что созданы условия для победы над всем осознанно фашизированным западным миром. Панфилов подход приложил к практике и доказал эффект борьбы итогом боя.

Как и обратность варианта. когда все попытки опоры на моноэтничность как фактор управления разделенной массой закономерно оборачиваются перспективой сокрушительного провала. Смотрим хотя бы на развитие событий нынешней Незалежной, ориентированной на боестолкновения с ее этнично сбитым в единство донецким противником. На это не обращается внимание, многое скрывается, но не означает отсутствия эффекта как такового. Помним, что гитлеровским фашизм тоже делал ставку на успехи этнической исключительности. Чем завершилось? Или не завершилось? Собственно то же самое и на примере терпящей крах нынешней Окраины, в приложении к которой ни о какой государственности речь идти не может. Тем более о державности в хвастливом местном ее исполнении. Когда дошло до практики все мгновенно улетучилось. Едва только соскочили с первоначально заложенных планов. Все закономерно. И по иному быть не может. На этом паразитируют Англия Штаты, и иное определение чему подобрать несложно. Доказательства на каждом шагу. Нет проблем и с проявлением новых. Политика подбрасывает такое с удручающей оперативностью. Посмотрим на Казахстан, Грузию и кого там еще, что живы только предыдущими наработками. Как только переварится, все рассыпается, доказывая, что моноэтнизм к саморазвитию не приспособлен.

В этой связи отчетлив парадокс. Российский верховный уровень суть явления осознает, что подтверждает практикой, но при снижении порога власти отчетливо проясняется его обратная сторона. Снова смотрим аватарную заставку к этой части заметок, где на высшем уровне власти осознанно подчеркнуто величие подвига конкретного воинского соединения. Все значимо и показательно. Но стоит лишь хоть в какую-то щель протиснуться явлению местечковости, как все мгновенно меняется. Если все называть своими именами, вот так и выглядит механизм затирания исторической памяти. Его с энтузиазмом использовали в свое время Романовы. Когда что-то поняли, было уже поздно - снесли. Этим же самым грешило Советское время. Чем закончилось? Моих в свое время скромных усилий в попытках переналадки процесса оказалось недостаточно. Даже при миллионном тиражировании того, что озвучивал публично. Эту пару снимков с показательным ее цветом ржавчины и крови сделал у Ельнинской деревни Ушаково благодаря успеху сражения у которого обозначалось то, что назовут вторым Бородино. Потом забудут. Оставив лишь понимание, что без этого боя сил у дивизии генерала Панфилова для удержания Москвы попросту не хватило бы. И оценивая событие по его нынешнему виду и при его значении, нельзя не задуматься и о том, что память о таком должна бы выглядеть совсем по иному. Но кем-то решено, что для второго Бородино, важного всей нынешней цивилизации, и такого его вида достаточно.



Когда-то здесь место боя и вечного покоя пытались обозначить с большей приглядностью. Следы попыток видны. Но их нынешний вид воспринимается призывом к затиранию события, его фактического уничтожения. Наглядное утверждение исторической ревизии, попытки которой сегодня у отеческих гробов, даже не скрываются. Чуть отвлекусь.

При недавнем контакте с Президентом России историк Андрей Тюняев предложил восстановить исторической след Белгородской засечной полосы как некой государственной цели. У всех, дескать, такие оборонительные сооружения есть, почему б и нам не обзавестись. Возражений к доводам не последовало. Зато обозначается другое - как быть с тем, что на приложенных снимках? Тоже ведь след обороны. Есть и иные. Но здесь о том, что по обе стороны от степной засечной линии корни моих родовых предков. На расстоянии считанных метров друг от друга. В случае обозначения межи заявит о себе и граница противоестественного родового разделения. Охотники ее расширить уже отыскались. Российского Президента, не готового к разговору поставили в сложную ситуацию. Не пояснив как при этом быть с двумя третями отрезанных от Руси, с Куевом, или как там по нынешнему, всем тем, что создано не украми, а бессчетным русским людом. В том числе в окраинном его прозвании. Пока риторика.

Попытка укрепления романовской линии разделения ради иезуитских выгод? Боярина Микулу Ивановича Маслова - создателя этого рубежа, когда в севрюцких войнах, приводили Романовых к адекватности, заботило вовсе не это. Помним, слова политрука Василий Клочова перед гибелью у Дубосеково; «Велика Россия, а отступать некуда», и расстрелял не разумеющих истин евроориентированных отщепенцев. При И.Болотникове с царями и Ватиканом сумели договориться. Тем не менее, в изложении тех событий массивы лжи. Показать?

На снимке меловой разлом в степи. По верху та самая засечная полоса. У подножья – в полутора километрах, станица моих предков. Как и все иные в округе. Древние русские земли отстегнуть нацистам? По Тюняеву. У подножья русское село Бочково со следами протоарийства. Сегодня выдают за укропное. Продолжу прерванное. Если бы не генерал Руссиянов полковники Гаген, Акименко, Москвитин, следы погибших бойцов которых на снимке, то совсем худо пришлось бы и панфиловцам. уже у самой Москвы. Если бы да кабы – категория не историческая. Поэтому замечу: не будь Ельни, рубеж у Дубосеково лег бы вместе со столицей.

Как сложилось бы дальше? Однозначно оптимистично. Хотя бы потому, что выверенное решение ставки уже включило рычаги Победы. Сталин думал о том, как закрепить успех. Потому что взять Москву, и удержать ее – понятия разные. Любой Наполеон подтвердит. Даже тот, что морально и по факту в военном плане проиграл первую Бородинскую битву. Понято даже нашими вроде бы как союзниками, решивших проигнорировать - на пробу, Ялтинские договоренности. Но просчитались. Эльба отсрочила развитие событий если не на век, то чуть меньше, при этом дала возможность лучше понять самих себя. Это и происходит. Что касается второго Бородино, то речь идет не о столичной помпезности. Как на аватарном заходе. А о том, чтобы привести в порядок то, что сохранилось на бывших позициях первых гвардейских дивизий, что с именем Ельнинских вернут Киев к границам Руси Великой. Снова.



Но ведь и с этим, как и другим тоже, у нас снова не все благополучно. Под окнами отцовой квартиры был парк Он и сейчас там. Ночью разбудил шум. Причина открылась поутру. Оказалось. сбрасывали с постамента памятник Сталину. Тот, что на правом снимке. Обмотали трос вокруг головы и куда-то уволокли. Следом по улице Советской до очередного дождя тянулась борозда. То ли от ботинка, то ли от руки. Позор, который вынужден принимать на свой счет. Где прикопали эту память – не знаю. Мстительная изобретательность серости границ не знает. Знакомо. Но в душе так и остался след той борозды. Реакцию фронтовиков видел, и она для меня убедительней оправданий тогда содеянного. Архивы, в которых копался, беседы с участниками событий наглядно продемонстрировали лживость того, чем грели только себя любившие. Снимок того памятника отыскался. Постамент приспособили под что-то иное. При слабой надежде, что очередному Сальери, убежденному, что людская память - то же дышло, и распалять собственные амбиции им уже не придется. Ошиблись. Такое не лечится. Дело давно не в Сталине. А попытке выпахать из памяти великого народа часть его великой памяти. Не худшую. Она беспокоит и в борьбе с ней все средства хороши. Вплоть до аморальных, развращающих. Украина тому тоже наглядный пример результата усилий. От кого бы онон ни исходил.

Тем не менее. каждый волен свои выводы по полкам совести раскладывать сам. По-прежнему мало что зная и трезво не взвешивая. Пришло ли время таких оценок? Или только обозначилось понимание сложности процесса, чего явно недостаточно. Хотя бы потому, что пройдох, авантюристов по убеждению у корыта власти всегда ошивается с избытком. Система не ориентирована на волну самонастроя. Кому верить - подличающей Европе, Кукурузо?

Больше готов - старику, от которого сразу по выходу своей дубосековской публикации получил письмо. Озадаченно почесал затылок. Позвонил по телефону большей осведомленности. Сказали дипломатично: история путанная, нужно все снова проверить. Начал готовить командировку в Цимлянск – по адресу на конверте. К панфиловцу Ивану Добробабину. Из тех двадцати восьми. Но сняли Шепеля. По доносу шептунов. Зацепились за слабость к красненькому. Новый редактор не устроил меня. Своими бесконечными «как бы чего не вышло». И безнадежным непрофессионализмом.

Но здесь о выжившем Добробабине, в обваленном взрывами окопе. В конце лета сорок первого призван из киргизского Токмака (есть запорожский) в стрелковую дивизию, которую назовут Панфиловской. До этого работал фотографом в местном комбинате бытового обслуживания. Свои снимки со строившегося тогда Большого Чуйского канала для обводнения пахотных земель одноименной долины регулярно публиковал в «Советской Киргизии». В дни формирования дивизии обратился к генералу Панфилову с просьбой заявлением зачислить добровольцем. Сослался на свой фронтовой опыт участника Финской войны. У Дубосеково взят немцами в плен. Скорее всего в распределительный лагерь под Ельней. Бежал и по маршруту отступления войск армии М.Кирпоноса, что оставила множество партизанских отрядов. Добрался к отчему дому на Харьковщине. С приходом советских войск снова вернулся в строевую часть. Заслужил в боях медали и орден солдатской Славы. В 1947 году арестовали, и звания Героя лишили. Вроде бы.

Здесь не трогаю подробностей трагедии солдата. Все в Сетях. Разве что замечу его беседу с ростовским журналистом, которому рассказал, как общался со следователем в 1947 году. Когда последнему намекнул на желание возвратить награды, в ответ услышал, что не было никаких панфиловцев - всё выдумки журналистов. Выходит, ответил, не было боя нашей 4-й роты, гибели моих друзей. И меня не было. Скоро скажут, что и войну не мы выиграли, что и все наши рассказы о ней - ложь. Когда уйдут те, кто воевал по-настоящему, так и будет. Позднее, при подготовке очерка узнал, что из Дубосеково до первой московской станции Химки-Ховрино по завершению боев доставят два состава с телами панфиловцев, уложенными на открытых платформах.

Сержант Иван Добробабин (1913-1996) умел воевать и очень хотел выжить в жерновах Молоха войны. Но так и не узнал, что цимлянские земляки пронесут его портрет в колонне Бессмертного полка. Молодого, с автоматом в руках. Больше того, откроют ему памятник. Что бы помнили, какой она была - та война, и солдат на ней. Они его знали. Потому поверили.

Больше того, командир отделения командир 4–й роты одного из полков Панфиловской дивизии помянут среди однополчан на мемориале у Дубосеково. Такое случайно друг на друга не накладывают. Дело давно за малым - расставить правильно акценты. И заявить о них вслух. Но главное в верном ключе подавать собственное прошлое. Лучше сказано Мариной Цветаевой. К образу которой обращаюсь как к собственному посылу - «о требовании веры и просьбой о любви». ▲Ельня Смоленской, Бишкек. Март, 2020 г. →