Александр МАСЛОВ


В нехилых рядах синонимов великого и могучего это слово на особом месте - по продуктивности, что при всем желании к случайностям отнести невозможно. Речь о слове судьба, значимом каждому, потому и обильным в обозначениях. «Как у мечты своей спросить, бедой-разлукой не грозя? Ни в чем винить, ни позабыть, ни разлюбить тебя нельзя…». Пробуем подтвердить посыл? Хотя бы по неполному списку. Успех, будущее, грядущее, неизбежность, удача, везение, и так до бесконечности… Все с разным своим оттенком. Но в приложении к русской певице - Лидии Руслановой, которую в первичной народной ее простоте изначально именовали Прасковьей Лейкиной, они удивительным образом складываются в целое. Похоже, даже и само ее родовое имя - из тех, о которых великий ельнинский поэт скажет в знаменитых своих строчках: «Не осуждай меня Прасковья…». Знаем откуда? Здесь они тоже в тему. К тому, что собственный боевой путь она начала, помним, в Смоленской Ельне, завершив его рядовым армии, ликующей в Берлине. Что и представлено на аватарном снимке к этой части наших заметок. Точнее, в кадре киноленты. Главное, все четко.

Прежде, чем вернуться к судьбе Лидии Андреевны, снова обратим внимание на исходный в началах заметок, город, что не раз в своей истории отмечен большими, драматическими и часто - до нуля, стертыми событиями. Не случайно гитлеровцы, когда впервые вошли в него в августе сорок первого сразу начали с погрома местного краеведческого музея. Если местные мародеры под шумок не постарались. Само здание того музея осталось пока еще целым – без ясности, какая еще дурь вплывет в чугунком звенящие головы представителей местной власти. Или обозначится инициативой бывшего школьного директора, что под шумок передал жулью скульптуру работы еще одного великого ельнинца - С.Т.Коненкова, подаренную моей школе. Как знак памяти и уважения к собственному пережитому. Грехи сладостны, но отвечать приходится. Каждому за свое, но всегда. Изгаженность имени при претензии на местную его значимость самый при этом невинный из вариантов. «портрета об стол» Возможна отсрочка, но никогда удаление из планов Распорядителя нашего пути. Разве что в виде скромных утешительных призов, что удастся что-то выправить в информационных следах ушедшего. Это сложно. Потому что завершил свой земной путь, горевший идеей Дмитрий Иванович Горелов, из местных – вербиловских. Но сумев хоть чуть, хоть что-то возродить из утраченного, с трудом ранее собранного. При мне просил школу передать эту авторскую копию ему в музей. Отказали. Дескать, свой есть.

Тогда, едва закончив школу, я приобщился к местной печати и помогал Дмитрию Ивановичу. Чем мог. Мне - забава, интерес, наука, пополнение скромной копилки знаний. Без осознания еще, что для него подполковника в отставке, не утратившего к своему зрелому возрасту ни статности, ни военной выправки, ни мальчишества в душе, это было очередным его боем. В попытке хоть что-то восстановить из выпаханного до нуля войной. При осознании цены утрат и объема восстановления. Нужно было подыскать и «отбить» подходящее помещение, оформить его под соответствие цели, собрать первичную коллекционную группу экспонатов, заказать выставочные витрины хотя бы в относительной последовательности все это скомпоновать. Помнится, он много раз выступил с обращениями к населению, ездил по селам, привозил оттуда, все, что отыскивалось. Тогда же была заложена основа атрибутировки и архива. С прицелом на долгосрочный период. Он справился и с этим. Фактически в одиночку. Чем тоже оставил о себе память как о значимой личности, далеко не местного масштаба. Он собрал вокруг идеи актив, разбудил в нем интерес к краеведческой работе, проанализировал население района по составу, вчерне поняв при этом его роль в формировании этой части не столько Смоленщины, сколько всего Российского государства. Сумел, убедил, добился многого, создав точки опоры. Уже ушла в лучший из миров его помощница, и моя школьная учительница Раиса Игнатьевна Курочкина, введя с трудом собранное в систему. Уже нет охотно помогавшего в этой затее нашего с братом отца, заметившего в свой последний ельнинский приезд, что многое из сделанного им уплыло следом в Киев – по Десне. Об этом сожалел до воинского залпа у прикрытого землей последнего своего пристанища.

Обсуждая с братом проблемы местного сбоя памяти, пришли к тому, что рано или поздно, но мудрое время побудит обратить внимание и на эту точку пространства, оценив ее роль и значение. что рано или поздно, но начнут складываться в альбомы, витрины памятные знаки следы минулого и отдать должное ратному труду фронтовых журналистов, и что-то в них уже уложилось. Сегодня можно показывать, чем, собственно, этим здесь и занят. Говорили даже о том, что много сбросят в наши почтовые электронные ящики потомки солдат вермахта. И из такого напоминания уже сложилась целая коллекция. На фоне еще недавней черной дыры..

В качестве примера вот этот выдернутый из Сетей горький ельнинский снимок первого дня штурма города гитлеровцами. Кто-то это снял из первых штурмовых рядов. Пока еще с гордостью, не задумываясь о глубинной сути происходящего. В том числе для себя лично. Об этом начнут размышлять наследники автора снимка, пометив на обороте, что это имело место в Ельне - той самой, где боем отметился их предок, приметивший двух местных женщин, что пытаются ухватить хоть кроху из уходящего в скорую зиму города и огорода. У догорающего, типичного и для этого места дома и времени, и открыл затвор. К счастью фотоаппарата. Все непритязательно. В обыденности вида войны, в ее трагедиях. Больших и малых.

Такие легко узнаваемые дома отмечались по всему вновь попавшего в тотальную разруху древнего уездного центра. Хорошо зная, что пережить эту беду – у своего ли или соседского пепелища, будет вкрай сложно. Насколько, они еще и сами этого не представляют. Пока заявляет о себе инстинкт в виде ножа подступившей к горлу беды. Она и выталкивает к огню недавно еще живого дома, под огонь навесом бьющих орудий – своих ли, противника не так и важно. Ни пули, ни осколки на подлете паспортами не интересуются. Потому что это война с ее линией отделения живых от на глазах умирающих. Людей ли с их извечной заботой о хлебе насущном и тепле общежития – от тех, кто до срока замыкает свой земной круг в эту же самую минуту. Этот заштатный, но вовсе не рядовой город по снимку из сорок первого года, которому еще только предстоит доказать миру, что победа обязательно придет. Каким бы тернистым ни был ее путь. Не скорый, пусть не с малой, как думалось, кровью. Не сразу на территории противника, что реально могло статься. Но это время обязательно придет, когда «пробьет победы час, придет конец походам…». В том числе потому, что Европа сразу же представила себя в своей образцовой нелицеприятности - на всю катушку, во всей своей давно обкатанной мере циничности. Это и видим. В наглядности.

Понятно, что ко времени освобождения города - через два года, лучше здесь не станет. В моем архиве есть и такой его вид. По углу улиц Пролетарской и Вокзальной, легко узнается выезд на железнодорожный переезд как причину разрушения. Сегодня здесь все то же самое, разве что обновлены, достроены дома, да убраны назойливые следы бомбежки. В посыле к снимку сообщается, что он - работа фронтового фотокорреспондента «Известий» майора Павла Артемовича Трошкина. Хочется верить, но не получается. Немцы, создав перевес сил, вытеснили наших из города лишь к концу сентября – началу октября, потеряв время, стратегическую инициативу, но никак не силы. Их было еще достаточно, чтобы еще тешить себя иллюзиями возможной и даже скорой победы. По-сути, уже проиграв кампанию, что было давно понято Сталиным, да и нашими, вдруг обозначившими себя, прости Господи, союзниками. Дело было только за временем и оно уже заявило о себе битвой под Москвой, где ельнинская затравка получила дооформление более масштабным и устойчивым результатом.

Элитному фотомастеру в уже припорошенный первым снегом Ельне неважно какого года делать было нечего. Нет сомнений только в том, что снимок сделан поздней осенью, опытным мастером с хорошей оптикой и на материалах высокого качества, не всем тогда доступных. Даже профессионалам с поставленной рукой и тренированным глазом, что «на автомате» спобен определить расстояние и точки схода для картинки изображенного. Любителю так снимать, невозможно – как снайперу без таланта и тренировки стрелять по цели. Замечу и то, что не у каждого, заметим, снимающего есть возможность обрабатывать отснятое в полевых условиях. Когда источник воды явно не просматривается. Зато есть итог на совесть исполненной работы.
Короче, этот редкий, явно не случайный снимок и в какой-то степени уникальный. уверенно отношу к 1943-му или даже к году позже, когда многое все еще оставалось здесь во фронтовом виде. Кто это сделал, когда и для каких целей – тема открыта. Но точно, это не оперативная газетная работа, тем более уровня «Известий» и потому не может быть отнесена к Павлу Артемовичу. Его работу страна ждала из других фронтовых и прифронтовых мест. Загадка требует серьезной исследовательской работы. Хотя бы потому, что на этой кассете или рядом с ней наверняка были – не моги не быть, и другие ельнинские снимки этого же мастера.

Сам перекресток я впервые увидел уже много лет спустя после войны – в середине своего первого класса. Когда отец снял нас с братишкой с обледеневших ступенек поезда прибывшего не со стороны Смоленска, а Мариупольской стороны. Кто-то посоветовал ему в штабе округа, что до Ельни добираться лучше маршрутом через калужские Сухиничи. При этом советчик не предупредил, что на одно название приходится на две станции – Узловая и Главная, с разрывом в три-четыре километра. Ерунда. Но не зимой, в глухую метельную ночь с багажам на детских санках. Мама с главной ценностью на руках - уже не хилым младшеньким. Отец савраской, я стоп-сигналом, оглядываясь, – нет ли позади догоняющего товарняка. Как бы там ни было, доехали и снова воткнулись в непролазные сугробы той зимы.

На ельнинском вокзале первым делом обратила на себя внимание медная кружка, прикованная цепью к бачку с водой. Такого в моем опыте еще не было. Как и лошадей с отвисшими на губах сосульками. На перекресток внимания тогда не обратил. Хотя через него, укрытый снегом, добирались к местной гостинице. С ее намеком на вроде бы обещанный гостинец. Понятия гостиница в моем словарном запасе тогда еще не было. Губа отвисла явно не к месту.

Через уже показанный выше перекресток, который внимания к себе не привлекал. Зато крепко удивил по весне, когда снег уже стаял, открыв землю. Вся в округе этого переезда она была покрыта белыми блюдцами еще не стаявших наледей. Что это такое, понял позднее. Когда лет на пять отъехал от своего первого класса. Следы разрушений тогда уже убрали, сам дом давно отремонтировали и по окнам заставили примулами, подкупавшими хозяек, своим оптимистичным цветом - живым. Развалины хоть и зачистили, но в фундаментах домов годами читались дыры пулеметных бойниц. До сих пор читаются, если знаешь что. Их и бетонные бронеколпаки наспех прикрыли тесом до лучших времен. Проплешины в мостовой заделали булыжником. Таким же самым, но притащенным с других улиц. Но чаще паровозным шлаком. Еще чаще по весне, осени и почти всегда дождливому тогда лету, утопавшему в непролазной грязи. Потому памятен детский стишок из того времени:

Для резиновой калоши
Настоящая беда,
Если день – сухой, хороший,
Если высохла вода…(Осип МАНДЕЛЬШТАМ)

Хуже описанной радости, могла быть только утрата в грязи той защитной обувки. Или когда извоженный по уши в местной глине, и весь в следах конского навоза, натыкался на суровый мамин взгляд, который сопровождался с высоты платяного шкафа голосом популярного тогда Михаила Новохижина. Понятно, что из динамика. Того самого театрального актера, судьба которого если не напрямую, зато накрепко завязала на этот городок из моего отрочества: «Ты не гляди из-под темных бровей…». (Смотрите наш «Я ТОСКУЮ ПО РОДИНЕ») До реального смысла этих бровей требовалось еще семь верст киселя хлебать. А тут жесткое мамино требование внятных объяснений. Причин извозюканности. Отцу было легче в поисках поводов таких же объяснений. Ему претензии не выставлялись. К тому же местные мужики, проводив взглядом его армейские сапоги, часто интересовались, а нет ли таких же - на продажу. И, наверное, только тогда в совсем первые свои собственные походы по местным селам стал доходить смысл Симоновских: «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?» Я их тоже помню. До сих пор.

Перечитайте сегодня симоновский шедевр, и многое из тронутого его горькой музой поставит на свои места, составит четкое о них представление. Да, забыл о весенних блюдцах нестаявшего снега. Наконец доехало – годам к тринадцати, что это не местные копанки для разведения головастиков и тритонов, а отметины взрывов тяжелых авиабомб. Акцентное место военного событий. Разнесенный в щепки дом на первом плане снимка тогда уже убрали. Как понял, это след бомбежки станции и на подъездах к ней - от железнодорожного моста через здесь совсем еще хилую Десну. Также зенитных позиций на примыкающей почти впритык к рельсам насыпи древнего городища, со следами позиций орудий и пулеметных гнезд по его верху. Впрочем, отвлекусь еще на чуть. Это не было место жилища предка и его обороны, тщательно и неизвестно кем, когда, как и для чего отсыпанном. Молчит наука. Глухо. Потому воспользуюсь право обозначить собственную точку зрения. Это многосотлетней давности, если не большей, молельный центр огромной, знаковой формы, потому что все в нашем мире от ab ovo – от яйца. Таких насыпей по огромному району с первичной его протяженностью в полторы сотни километров больше пяти, не считая курганов и действительно опорных крепостей, четко читаемой сети каналов и много чего прочего. Археологическая целина, ни тронутая ни взглядом. ни лопатой. След академического научного позора с его практическим экономически-политическим невежеством и откровенным нежеланием во все это вникать. Разве что примитивные сказки сочинять про Ельню - как производную от елки–палки. На большее нет ни умишка, ни желания.

«Блюдца», когда они начинали частить за окнами мариупольского тогда поезда, означали, что от окраинно-украинных своих дедов, теток, сестер-братьев наконец-то добирались до сосновых стен собственного на то время семейного очага. После летних каникул и родительских отпусков. Следы бомбежек исчезли к середине семидесятых годов. И вряд ли их засыпали, Скорее всего, они самоликвидировались в паводках и бесконечных дождях. Земля сама лечилась от военных своих ран. Сколько на это уходит времени, впервые увидел по тому пристанционному ельнинскому подъезду. Объездив огромную часть страны, с таким обилием военных отметин не сталкивался больше нигде. И до сих пор не определился, как к такому относиться – как к масштабу и частоте бед, обрушенных здесь на головы военного и гражданского населения, давно привычного к явлению евробандитизма, следу тотальных, изощренных и бесконечных войн Европы против России. Или ударной неспособности местной власти к наведению здесь элементарного порядка. Ельня как нищий на паперти дольше иных – до сего дня, демонстрирует свои раны. Сначала, убеждали, что нужно лечить и откармливать Питер, приводить в парадный вид Москву, латать дыры Смоленску, подкармливать блокированную Кубу – святое дело, развести вкрай важные тогда властям кукурузу, целину, тотальную мелиорацию с ее тупым болотным осушением и прочую бездумную химию. Как первопричины множества нынешних наших болезней. Один к одному в соседнем Дорогобуже. Но ведь и его тоже, как центр перекрестного выхода на древнюю Ганзу, заложившую систему в капитально капиталистическом их виде, и оставили в таком же виде как ельнинского его соседа. Что-то оттянулось на приличный вид соседу Гжатску. Чтобы после Ю.Гагарина не стыдно было миру показать. И так до дня, когда следы прежнего благополучия вконец не размазала горбатая перестройка. Очередным огрехом местной, прежде всего, власти - как системы, в Ельню приезжал, последний союзный президент. Понятно, что обруч с любимой подругой Раисой Максимовной.

Под бесконечным местным дождем крестный отец новых времен много всякого обещал. И как водится, ничего не сделал. Ни путного, ни иного. А те, кто был рядом с ним, не сразу задумались, что после этого визитного намека военный блок НАТО оказался от этого второго Бородино, всего в шаговой доступности, В ожидании третьего. Но после этого визита линию обороны от Москвы чуть придвинули к Ельне Смоленской, где перед этим визитом в ельнинских линиях обороны, как тонкий намек на толстые обстоятельства, обнаружили тогда останки солдата Михаила Горбачева - из подмосковного Переделкино. Он погиб у местного Леонидово, в окопе 8-й Кранопресненской ополченческой дивизии. После этого обстоятельства из подаренной Горбачевым ГДР на окраину Ельни - для прикрытия Москвы, ввели воинскую часть. Подумав еще, что странно само по себе, военных снова вывели. К слову, обратим внимание на руки Горбачева, сложенные в так называемой невербальной сигнальной системе. Такой жест с обозначением «нижнего замка», как знака патологического лжеца. Такую демонстрацию в святом месте мира, показавшем путь очищения от хронически фашиствующей Европы, отношу к верху цинизма. Его и увидели. Как говорится, не попусти, Господь, и сохрани. Впрочем, сам демонстратор ни о чем не жалеет. Как заметил в своей тысячелетней книге мудрец Юсуф Баласагунский, что по начальному названию азиатского Токмака: «Молитесь, люди, чтобы Вами правил, Хан, не забывший данных им же правил». В переводе с уйгурского
В тех древних местах у меня есть знакомые уйгуры - Рукия, Малик. Он боевой офицер спецслужб, и их дети. Очень симпатичные ребята. Что означают названные имена в переводе с русского на русский, пояснять, нет смысла. Русский след в глубинах Азии. Для прояснения, почему и откуда - требуется отдельная публикация. Надеюсь, доберемся. Чтобы хоть чуть прояснить реальный ход вещей, а не тот дебильно-исторический, который вирусом вталкивают в наше сознание. А пока разгребаем навоз сметенный неумью в места, связанные с великим композитором. Храм в его памятью на уже представлявшемся снимке за спиной выступавшей в Ельне Руслановой. Место хорошо знакомое, в том числе по позднее выстроенному на нем зданию второй школы - уже после войны. Мне оно памятно тем, что здесь стайка местной пацанвы моего тогдашнего возраста пыталась расплавить головку от минометной мины, приняв ее за кусок свинца. Переход с первого класса во второй. Моего закадычного дружка и одноклассника Валерку Давыденкова с места увлеченного занятия отозвала бабушка. Я того взрыва не слышал и не видел. Двое-трое убитых. Каждое лето, когда земля отхаркивает следы боев. С тех лет и до сего дня погибло бессчетное число разновозрастного мальчишества. Обычная по тем временам история. У немного старшего - Володи Соколова, осколочной мелочью посекло ногу. Жутко прихрамывая на этом своем полуколесе, он так и ходил в нашу с ним школу имени М.И.Глинки. С перерывом на пединститут станет ее директором. Округа - от мала до велика, именовала его уважительно Владимиром Николаевичем. Но для меня он так и остался я. кем был, всю жизнь жутко хромавшим на искалеченную своим фронтом ногу. Его мама - по моему тогдашнему тетя Варя, как ни надеялась что-то изменить, таская сына по врачам, но чуда не произошло. О волшебном аппарате доктора Г.Елизарова и восстановительных свойствах плоти страна еще ничего еще толком не знала. Это было впереди. Володька не дотянул, уйдя за черту жизни раньше срока. Светлой памяти мужик. Будто для работы с детьми и командировали в земной мир.

На том же самом месте, почти на этом – без натяжки, где пела Лидия Андреевна Русланова, и позже подорвался Володя Соколов, в начале семидесятых отыскался еще один посланец так от нас никуда и не ушедшего сорок первого. В виде двухсоткилограммовой бомбы.

Тогда, будучи студентом Ленинградского университета, я проходил практику в Смоленском «Рабочем Пути». Была такая газета. Мотаясь по области, заглядывал домой. В один из приездов узнал о находке и напросился с саперами на выезд. Статус уже профессии легко это позволял.

С нами выехал местный военком Иван Семенович Малыхин. Как старший по званию, он жестко взял руководство вылазкой на ЧП в свои руки. На моем снимке ему помогает Володя Долдынов – калмык из Элисты, опытный сапер второго года службы. Лопата в руках водителя-армянина, что не уложился в логику кадра. Была тогда великая страна, пущенная Горбачевым по ветру. Если не откроется иной поворот.

Пока обкапывали этот гостинец вермахта, моя собственная роль сводилась лишь к определению рамок кадра и учета светопотока. Но когда формат находки определился, стало понятным, что переместить найденное на песчаную подушку в кузове военного грузовика силами трех военных не удастся. Велика ноша и тяжела. Пришлось откладывать фотоаппарат на срез глины и тоже лепиться к ржавому боку не сработавшего в свое время посланца небес. Помнится, тогда сверлила одна только мысль – не дай Господь, чтобы внутри этого чудовища что-то там зашевелилось. Шум шевеления услышим, а потом общий разлет. Вперемешку с частями армейского грузовика.

Когда уложили эту находку в лужицу на дне близкого от нас противотанкового рва, и сапер Володя уже поджег изрядный кусок бикфордова шнура к заряду толовых шашек, водитель усмотрел вдруг двух идущих в нашу сторону женщин. Со стороны пригородного села с не очень романтическим местным названием Погибелка. Замахали им руками, чтобы не приближались. Те приветливо ответили. «Всем лечь!» - резко скомандовал военком, и мы бухнулись лицом в траву. Сработало все по писанному. – изрядно тряхнув и обдав кислым запахом взрывчатки. И первое, что увидел, подняв голову. след воронки, рваные края которой дымились то ли толом, то ли землей, потревоженной взрывом. Да еще четко обозначенный серебристый круг вокруг закладки.

Наверняка мы сделали что-то не по нынешним правилам. но тогда иных не было. Как не было возможности выставлять на каждом подрыве оцепление. На всякий случай. В глухом окраинном месте. Такого добра в этой земле и на ней отыскивалось тогда несчитано-немеряно. Страна торопилась очистить себя от следов Европы. Да разве сейчас не то же самое?.. Саперы в такие командировки выезжали обычно отделением, на паре машин и с одним офицером. В нашей группе командиром был подмененный сержант. Его навыков и опыта для этого хватало. Но не рабочих рук. У Володи это была уже далеко не первая «двухсотка». И при работе с каждой никаких гарантий и определенностей. К тому, что буквально на следующий день при работе в одном из пригородных сел произошел неожиданный взрыв тротиловой шашки. Сержанта с тяжелой контузией увезли в Смоленск. К счастью обошлось. Вроде бы. Заходил к нему в палату, расспрашивал начальника госпиталя. И тогда в Смоленске и Питере делал об этом какие-то публикации. Детали происшествия живы в памяти до сего дня. Ведь своими руками кроху земли помог сделать чище. Горжусь, какая-никакая польза.

Лет пять спустя, будучи в командировке, заглянул в среднеазиатский Токмак. В местном музее, куда сунул нос из любопытства, обратил внимание на сообщение, что останки одного из местных достолыпинских казаков-семиреченцев отыскались возле уже помянутой ельнинской Погибелки – в откосе противотанкового рва. В том месте, где подрывали памятную бомбу. Останки солдата, едва прикрытые землей, военные башмаки под обмотки – по уставу того времени. Случайно обнаружил кто-то из ельнинских. При бойце подняли ржавый ствол винтовки, горсть давно отсыревших патронов, какую-то карманную мелочь и пластмассовый «смертник», то есть пенал с запиской о месте призыва бойца. На запрос отозвался младший брат погибшего. Фамилия затерялась по блокнотам. На старое казачье кладбище к могилам близких того бойца вышел тогда весь город, в котором отмечался служебной командировкой. В музейных бумагах неожиданно для себя обнаружил, что один из сопроводительных документов заверен подписью моего отца. За пять тысяч километров. Та скорбная находка, тоже побудила тогда много из ушедшего в Лету оценивать совсем с другого угла. И, главное, четче уяснить, что та война все еще продолжается, несмотря на ее давнюю уже тогда свою вроде бы законченность. На сворачивание нескольких, амбициозных империй, в частности потерявшей определение великой Британии. Нюренбергским показательным предупреждением рецидивов такой практики. Россия не только обозначила свое возвращение в рамки общемирового величия, но хоть и не полным, но фактическим уничтожением позора колониальной системы, продемонстрировала возможность мироустройства без насилия и вранья. Что мир без привычной практики ограбления и поборов вполне даже возможен. Нынешний временный откат Союза, - в том что это именно так, сомнений уже не вызывает. Он не только затормозил процесс, но и отчетливо обозначил, что без него резко обострились общемировые процессы, что решение новых проблем без него как лидера и создателя системы сдерживания «партнеров»я. цивилизационное развитие и прогресс попросту невозможны. Сегодня это начинает доходить. На фоне краха либеральной идеи, которую стараются выдать массе за некий образец единственно верного примера общежития. Через осознанное вранье о событиях минулого. Поэтому нас нынешних убеждают, что ельнинские события преувеличены советской пропагандой. На самом деле, то был, долбят нам, позорный проигрыш сталинской военной машины и безмерно захваленного Жукова, а сами ельнинские военные события - советский позор. Мне прижимавшего ухо в к военному металлу, так не кажется.

Согласен, драма развивались сложно. по классике европривычного, с искажением, истолкованием реальности в намеренно ложном свете. В связи с чем напомню, что в тот же день, когда Трошкин сделал снимок командующего фронтом с командирами дивизий, маршал по срочному приказу ставки вылетел к Ленинграду. В силу сложностей оперативной обстановки сменить К.Ворошилова, что и выполнено. А оставленные им войска западного направления по его плану на полтора месяца задержали противника на ельнинском рубеже. Цель виделась масштабнее. Сил только под нее не хватило. Тем не менее, меньшей сдержали большую. Феномен, открыл надежду. Как когда-то на Бородино.

За полтора ельнинских месяца произошло важное. Парадоксальный в сложившихся условиях перенос Сталиным акцента действий с военной составляющей на экономическую позволил не только сдержать противника, что важно, ценой меньших потерь, но и в целом выиграть всю кампанию. Что было понято аналитиками и уже сентябре сорок первого, и сделать важнейший вывод, что эта война вермахтом в целом проиграна. Противник еще далеко не сжегший силы - как свои, так и всей еврокодлы, подтянул резервы и смог продолжить наступление, хотя его собственным генералитетом и подстрекателями событий, уж было понято, что эта война, выбившись из своего барбосного, или как его там, плана развития событий, нацизмом, перспективы уже не имеет. Иное из произошедшего - доигрывание драмы текущего действия. Второе Бородино состоялось и уже ничто не могло изменить логику развития событий. Поэтому Жуков в дописанной части мемуаров вернулся к событию и развил изложенное им в зачинном варианте книги. И этим горжусь, что жалкой крохой собственных усилий оказался причастным к складыванию более взвешенной оценки событий в местах собственной судьбы.

В развитии событий не было мелочей. Свою роль в них всей своей судьбой сыграла в том числе и Прасковья Лейкина, что закончившей бои армией было понято лучше, чем всеми последующими оценщиками событий. Не случайно великий ельнинец Михаил Исаковский на надрыве души помянул именно ее, женщину с этим именем – как защитницу от беды, хотя мог обозначить и иную: «Не осуждай меня, Прасковья…, я шел тебе четыре года, я три державы покорил…».Использовано поэтом в значении не дождалась. Смысл проясняется четче. И именно за поддержку сил на этом пути маршал Г.К. Жуков в Берлине снял с себя один из орденов и вручил его Певице. Как оценку им, главным военным страны, ее заслуг в событиях едва только завершенной войны. Древняя, никем никогда не отмененная эмоциональная традиция оценки воина в русской армии. Больше того, приказал в ее честь организовать строевой проход войск. В этом на скорую руку слаженном марше случилось совсем уж нежданное. Когда едва только вышедшие из ада сражения воины встали вдруг перед этой женщиной на колени.

Жукову это припомнят. И не раз. Завистники, подлецы и недоумки в нашем окружении часто отмечаются с лихвой. Жукова по поводу парада и ордена, поминали как возомнившим себя не по чину, как нарушителя устава. Согласен. Иначе это был бы не Жуков.

И, те стихи Михаила Исаковского - с простолюдным именем Прасковья, положенные на музыку, впервые услышал от снова удивившего подполковника Ивана Семеновича Малыхина. Запомнилось чувство, с которым не слышанное мной ранее было им тогда исполнено. На фоне сходившего в прошлое времени тех, кто, выбрал линию на принижение роли войны с хронически беременной фашизмом Европой. Жуковские мемуары многое тогда поставили на свои места.

Не сомневаюсь, что важна и такая нечаянная деталь. Шакирьян Юнусович Мухамедьянов, что погиб в бою у Великих Лук в 1943 году, рукой Сталина дописан в приказ о присвоении ему звания Героя Советского Союза под детдомовским именем Александра Матвеевича Матросова. Здесь нам важнее его зачисление – навечно, в список роты Ельнинской гвардейской дивизии.

Обращение отца и его друзей по поводу почти забытых Жуковым в объемном описании событий в ельнинской их части, привлекло внимание ко все еще утопавшему в дорожной грязи и вновь скромному районному центру Смоленщины, и к драматическим событиям вокруг него. Оценив их по совокупности, ветераны предложили тогда оценить место второго Бородино присвоением Ельне звания города-героя. Это услышали. Вот только под давлением местного чиновничества решение приложили к самому Смоленску, запамятовав, где именно имели место главное событие. Саму Ельню помянули тоже - более скромной наградой. Без ветеранских хлопот, то не было бы и ее. Практически не вложив ничего в развитие райцентра, при этом намеренно скрыв пинаемые коленом царские времена с их более пристойным городским видом. В хрущевский период демонстрировать было нечего. Разве что следы погрома. При этом древний маршрут, обозначенный предком как Еленевский, не миновали при сложении планов нового времени. Но в дорожный коридор по линии Москва-Казань, сама Ельня не вписалась.

Помнится, в город, отмечавший дату освобождения, съехалось множество фронтовиков. Среди них удивили те, кто сумел в дополнение к полному царскому гвардейскому банту добавить и советский. В городе возобновленной воинской славы народ посчитал тогда нужным отметиться своим напоминанием. Военная элита страны увидела в том своем сборе повод напомнить власти о себе, событии, Жукове, возвращенной через Ельню гвардии. Одно из впечатлений - о твердом обещании скорых лучших времен. Жаль только, давно воспринимаются следом мухи на стекле. Впрочем, тогда больше поразил подпевавший за столом отец. О врагах, что сожгли родную хату. Впечатлил больше именно этот далекий от совершенства вокал.

Тогда начали все чаще вспоминать и о сложной судьбе самой Лидии Андреевны, известной стране как уникум едва ли не с подросткового возраста. Правда, не без умышленного акцента на сталинские лагеря. С нажимом, что «присвоила» полотна великих русских живописцев… Речь о Нестерове, Кустодиеве, Маковском, Шишкине, Репине, Поленове, Серове, Малявине, Врубеле, Сомове, Верещагине, Васнецове… общим числом около полутора сотен полотен. При этом забывают сказать, что во время сбора этой коллекции, от которой дух захватывает. этих мастеров не относили к супервеличинам - ни по цене, ни по качеству ими исполненного. Все это обозначится, но позже. Ведь еще многое можно было прикупить по комиссионкам, точнее барахолкам - как знакам вновь пришедшей беды. Не случайно таковые, напомню, ожили в бандитские девяностые. И что на всех киевских толкучках знали тогда в приятельское лицо украинского проходного президента Виктора Ющенко, пополнявшего свою коллекцию свистулек. Ничем иным не обозначился. С Руслановой серьезнее. О ней говорят, что многое из коллекционных накоплений она вывезла из Германии. Если точнее, то из Германии она вывезла очередного мужа – генерала В.Крюкова.

Из Германии тогда много чего везли. Как и из России - обратным ходом. Потому что в хатах обоих моих дедов - на Харьковщине, любовались разве фаянсовыми роликами на стенах. От снятых немцами проводов.

К Брежневу электричество частично вернут – до полуночи. Зато из прудов для птицы под окнами обеих дедовых хат – по отцу и матери, еще долго сам выуживал винтовочные стволы и много всякого. Но я о другом. Поэтому в оккупированном Берлине моя матушка – отцу, приводившему в чувство грабивших эшелоны поляков, было всегда недосуг, что-то выменивала на тушенку и порошок черепашьих яиц. По тому же времени с барахолки на Александрплац к семье прилип тазик для стирки бельишка, зеркало, пара стульев с джутовым сиденьем, какие-то затейливые вилки-ложки. Как следы беды, пришедшей и в немецкие дома.

Украинский дед тоже делился памятью о трофее. Как пытался вывезти «маузер» с цейсовской оптикой. На жаль – его и мою, военная таможня тормознула в Бресте. Пришлось с досады хватануть винтовку о рельсину. Прямо у теплушки. Матушка последние свои месяцы - в Юшкины времена помнится тем, что продавала на барахолке стеклянный немецкий кувшин – из тех. Пенсии родителям определили мизерные. Едва глянув на русские их фамилии. в том числе фронтовика-полковника, пропахавшего Украину от Белой Церкви до Берлина, предки которого ставили Чернигов, Киево-Печерскую Лавру и многое иное. Истинные патриоты условно Незалёжной обрезали и ее. Под злорадное: «Ти дивись, він теж з наших». Что-то через суд, отрезанные от жизни нервы, восстановили. А мне тогда пришлось взять на себя сразу несколько семей. Через ворчание тестя: зачем столько еды тащить в дом? При этом сам из собеса не выходил, пересчитывая каждую копейку. Бывшему министру и крупному организатору экономики края жить элементарно стало не на что. Тем не менее, чуть памятуя заслуги, вольнорыночная шваль снизошла до того, чтобы отметить его имя памятной плитой. На стене дома, где он жил.

К тому, что финансовые возможности у певицы были намного серьезней и она могла потешить глаз и душу прикупленным по случаю морским пейзажем Айвазовского Под старинную примету из ее же романса, что в любую шальную погоду нельзя доверяться волнам». Да она, богиня Песни не особо-то и верила. оплачивая для корпуса своего мужа генерала Владимира Крюкова установки БМ-13, с легкой солдатской руки известные под названием богини Победы «Катюши». Об этом не часто говорят, но все живописные работы, изъятые у Лидии Андреевны, как официально признанного искусствоведа Союза, ей вернули. Почти все, что-то украдено. Но поскольку страсть угасла, Певица передала собранное в музеи Беларуси, демонстрируя тем очевидное, что гражданские войны тянутся долго. В том числе и на примере Смоленского городка, с его видом на гораздо более чем древнее, прошлое, с драматическими и толком неоцененными событиями Великой Отечественной войны. ▲ Август- октябрь, 2019, Ельня Смоленская →



Лидия Русланова. ОКРАСИЛСЯ МЕСЯЦ БАГРЯНЦЕМ - https://www.youtube.com/watch?v=CKI01GvtyBk
Почему-то подумалось, что романс, обозначенный сноской, о судьбе самой Лидии Андреевны, моих родителей, всей родни. Возможно, дед – Илларион Панкратович Божко, где-то тоже за спиной Певицы. Сегодня он точно там. Рассказывал, что в Берлин вошел в валенках. Немца и, как ни странно, американца гнали настолько стремительно, что армию недосуг было переодеть. Торопились. Народ у нас в работе горяч. Под руку не суйся – зашибить ненароком может. Но праздник чтит свято. Отца в Берлине тогда не было – залечивал во львовском госпитале четыре осколочных и пулевых ранения. С Зееловских высот. И с трофейным «вальтером» под подушкой. На всякий случай. Видим. военные на снимке уже отмыты, побриты, подшиты, под градусом - слегка. Все, как и должно быть. И еще, Мужские танцевальные движения, показанные в этом ролике, были у отца разминочными при подготовке к участию в первой олимпийской сборной страны. Той – большой, которой по-прежнему гордимся. Есть ведь чем.
А.М.