Эволюция крупных сложных систем необратима, заметил как-то Александр Зиновьев. И действительно, пока системой не овладела воля к смерти и она не впала в процесс ничтоизации, мы можем анализировать настоящее и прогнозировать будущее такой системы, исходя из логики её исторического развития, исследуя её циклы, ритмы и регулярности. При этом, конечно же, надо помнить и о том, что Нассим Талеб называет «чёрными лебедями» (то есть о случайностях), и о влиянии внешних по отношению к системе факторов, например, мирового кризиса, или кризиса целого, способного обрушить свои элементы. Речь в данном случае идёт не о фиксации примата внешних факторов, а о другом.

Во-первых, в современном мире грань между внешними и внутренними факторами имеет пунктирный характер.

Во-вторых, в любом социуме с ограниченной субъектностью, с ограниченным суверенитетом роль и значение внешних факторов весьма велики. А РФ возникла и развивалась как именно такой социум.

В-третьих, в период разбалансировки (а именно в таком состоянии находится РФ) система избыточно открывается внешнему миру. В результате в ней начинают нарастать хаотические процессы, что ещё более усиливает разбалансировку. А это, в свою очередь, ещё более усиливает значение внешнего фактора (особенно если хаотизация носит целенаправленный характер). Движение идёт по порочному замкнутому кругу.

Какие же следует выделить регулярности в истории России и её взаимодействии с Западом, с капиталистической системой? Какой в оптике этих регулярностей видится нынешняя ситуация в нашей стране? Какие, наконец, формы организации власти и общества способны вывести Россию из исторической ловушки?

II

Начнём с внутренних регулярностей, прежде всего с соотношения власти и собственности. Русская история представлена несколькими властными системами – Московским царством, Петербургской империей, пореформенной (1861–1917) и советской системами. Каждой соответствовала своя господствующая группа – боярство, дворянство, чиновничество и номенклатура. Все эти группы (за исключением четвёртой) были функциональными органами центральной власти – центроверха. (Я предпочитаю не применять термин «государство» к Российской империи и к Советскому Союзу – ни государства, ни политики в строго научном смысле этих терминов – за исключением периодов 1905–1918 и 1988–2001 годов – здесь не существовало: имелась центральная верховная власть-автосубъект – центроверх.) Центроверх их создавал, а затем ослаблял или даже уничтожал – во властном плане. Номенклатура – особый случай, это воплощение чистой власти (власти-самой-для-себя), создавшей саму себя и на себя опиравшейся, то есть кратократия.

Если сравнивать эти привластные группы по их численности, то каждая последующая группа превосходит предыдущую: дворяне – бояр, пореформенные чиновники – дворян, номенклатура со слоями-прилипалами – чиновников. При взгляде с точки зрения этой регулярности на РФ выходит, что по линии увеличения численности представителей властных групп прежняя логика продолжается – чиновников на душу населения в РФ больше, чем в СССР.

При сопоставлении господствующих групп по линии собственности получается иная картина: каждая последующая группа (речь идет о среднем представителе) обладала меньшей собственностью. У дворян ее было меньше, чем у бояр. У пореформенных чиновников, которые, по сути, были салариатом (то есть общностью, сидевшей на жалованье, – от salary, англ.), – меньше, чем у дворян. Номенклатура вообще не имела собственности на вещественные факторы производства (вещественную субстанцию) и являлась персонификатором власти, «очистившейся», «освободившейся» от собственности. Разумеется, собственность, с одной стороны, и богатство, достаток, с другой стороны, – «вещи», далеко не всегда совпадающие. Однако в целом можно зафиксировать следующие две регулярности развития систем в русской истории с середины XVI века.

Первая. Численность господствующих групп, их доля в населении увеличивались от системы к системе.

Вторая. Собственность, находившаяся в руках представителей господствующих групп (в рамках доминировавшего уклада) уменьшалась от системы к системе. Кроме того, в целом можно говорить об обеднении этих групп (по крайней мере, при сопоставлении эквивалентно-сравнимых уровней властных пирамид различных систем).

Другой тип логики я условно называю «подморожение–оттаивание». Суть тут в следующем. История всех систем власти в России начиналась с закрепощения (на службу) властью всех слоёв общества. Затем власть постепенно отпускала слой за слоем сверху вниз. Конечным пунктом процесса становилась смута. Закрепостив в 1649 году все слои населения (а не только крестьян) на службу, власть 18 февраля 1762 года отпустила дворян, позволив им не служить. А на следующий день – 19 февраля, но через 99 лет, в 1861 году, – крестьян. В итоге Россия вползла в новую смуту (её вехи: убийство Александра II, подъём революционного движения, революции 1905 и 1917 годов, гражданская война, нэп).

В 1929–1933 годах закрепощением опять же всех слоёв – от крестьян до номенклатуры и совинтеллигенции, которую «приписали» к различным «творческим» союзам, – власть вывела страну из смуты. В 1953–1956-м номенклатура «отпустила» саму себя, а в 1987–1988-м – население в целом. И началась новая смута – вялотекущая и дисперсная, в отличие от первых двух, и развивавшаяся на фоне процесса воспроизводства разложения позднесоветского общества, утилизации его активов узкой группой, тесно связанной с иностранным капиталом.

Пока идёт передел, в новом закрепощении в том или ином его виде нужды нет: людям дали свободу – свободу выживать или вымирать (это называется «адаптация к условиям рынка»). Когда численность населения опять обретёт значение, скорее всего, будет сделана попытка нового закрепления в сверхсовременной технической форме (чипизация и т.п.).

Послесоветское двадцатилетие совпало с ещё одной фазой русской истории – фазой, связанной с той логикой развития, которая определяется особенностями создания общественного продукта в природно-хозяйственных и исторических условиях и которая на уровне власти транслируется в соотношение «единодержавие–олигархизация». Как показали исследования Леонида Милова и его школы, русское хозяйство (из-за низкой урожайности, которая в Центральной России практически не выросла за целое тысячелетие – до второй трети XX века) создавало небольшой по объёму общественный продукт.

Это имело два последствия.

Во-первых, чтобы увеличить доход, русскому мужику приходилось активно заниматься неземледельческими видами труда.

Во-вторых, сохранявшаяся на одном и том же уровне урожайность, а следовательно, объём и уровень общественного продукта, обусловливали спокойно-постепенный темп эволюции. В результате в определённые моменты развития, как правило, связанные с качественным изменением в состоянии мировой системы, в которую включалась Россия, и как следствие – с усилением давления со стороны Запада, были необходимы компенсирующе-нагоняющие рывки, безжалостно рвавшие социальную ткань по принципу «отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног». Пётр I (перестройка мир-системы в связи с завершением голландского цикла накопления капитала), большевики (завершение британского цикла накопления) и в более мягкой форме – реформы 1860-х – первой половины 1870-х годов (превращение европейской мир-системы в мировую систему капитализма в «длинные 50-е» – 1848–1867/73 годы). В периоды рывков резко усиливалось западное влияние – вплоть до деформации развития социума: явно – его внешних форм, в значительной степени сущностно – верхов.

Из-за стабильно невысокого объёма и уровня общественного продукта одной из главных задач центральной власти (центро­верха) в России было ограничение, сдерживание социально-экономических аппетитов всех социальных групп, прежде всего верхних. В наших природно-исторических условиях это было единственно возможной, хотя и не всегда законной и эффективной, защитой интересов средних и нижних слоёв общества, а отчасти и населения в целом. Центроверх тем самым решал двойную задачу.

Во-первых, сохранял хрупкий – вследствие низкого уровня избыточного продукта – социальный баланс (то есть, помимо прочего, обеспечивал господство долгосрочных интересов самих же господствующих групп как функциональных органов центроверха над среднесрочными, а среднесрочных – над краткосрочными).

Во-вторых, препятствовал олигархизации власти. Сохраняя имманентные качества русской власти, только союз с серединой и низами господствующих групп и минимальная защита населения (Иван Солоневич не вполне удачно назвал это «народной монархией») гарантировали самосохранение, самовоспроизводство и саморазвитие русской власти со всеми её характеристиками. Нарушение союза/контракта в конечном счёте рушило эту власть, торжествовал курс на сверхпотребление, сверхэксплуатацию, социальную безответственность верхов, когда в центре оказывались не просто краткосрочные, а сиюминутные цели.

В результате социальной перспективы лишалась сначала часть общества, а затем и общество – система – в целом. И это прекрасно понималось или, по крайней мере, чувствовалось обществом. Именно социально-историческим прагматизмом, а не якобы рабским характером русского народа или его нелюбовью к свободе обусловлена поддержка широкими слоями населения, прежде всего его активной серединой, центральной власти, самодержавия против попыток олигархизации последнего как боярской, так и дворянской верхушками.

Власть в России (будь то самодержавие или коммунизм) всегда была по определению прежде всего механизмом учёта и контроля, системного самоограничения социума, существовавшего в суровых природно-климатических и непростых геоисторических условиях. В этих условиях олигархизация власти с неизбежностью вела к превращению определённой части господствующих групп в нечто похожее на классы западного типа – капиталистического или позднефеодального. Мутация такого рода вела Россию к социальной катастрофе.

Возникновение и развитие в России на основе её «системы работ» (Карл Маркс) западоподобных классов, начинающих жить потребностями, характерными для иной «системы работ», возможно только на основе отчуждения у населения не только прибавочного продукта, но и значительной части необходимого, а следовательно, любая западнизация, любое западоподобие России означают регресс системы русской жизни, её разложение и волю к смерти, деградацию населения. Основанный на опыте инстинкт подсказывал: олигархизация власти – обратная сторона начала отчуждения верхами части необходимого продукта (и наоборот), превращения верхов в такой классовый (западоподобный) нарост, горб, который данная система, не надломившись, вынести не сможет. Западоподобные реформы (и формы – рынок, политика, гражданское общество) – это, как правило, показатель упадка власти в России. То, что в североатлантическом ядре капсистемы есть прогресс, у нас – регресс.

До середины XIX века на пути русской власти в её самодержавном варианте к олигархизации и к превращению верхов в «их западоподобие», помимо ограничений сверху и снизу, имелось ещё одно серьёзное препятствие: отсутствие реального механизма экономической эксплуатации – механизма, который обеспечил бы для неё экономическую базу. Реформы 1860-х годов, а затем иностранный капитал, прежде всего финансовый, а также мировой рынок, в который включилась Россия, впервые в её истории обеспечили такой механизм. А поскольку развитие капиталистических форм в России шло главным образом сверху, это не могло не «экономизировать» – а следовательно, олигархизировать – саму власть. Устояв против боярско-дворянских олигархий, власть начала олигархизироваться-гнить изнутри, и это стало одной из самых главных причин её гибели.

Процесс этот привёл к тому, что олигархизировавшаяся власть, по сути, вступила в союз с верхушкой и значительной частью середины общества против «остального» населения. Экономический разрыв между двумя этими «зонами» стал стремительно расти. Внешне, а отчасти и по сути это воспроизвело западоподобную классовую ситуацию, причём в уродливой форме. Развитие капиталистических форм в России и олигархизация власти – две стороны одного процесса.

Второй раз в русской истории центроверх нарушил «правило русской власти № 1» – учёт и контроль над верхами – в 1980-е и особенно в 1990-е годы. Тогда определённая часть номенклатуры (а также часть теневиков и криминалитета) превратилась в класс собственников, произошла почти полная олигархизация, а в значительной степени и криминализация власти, и последняя начала не просто эксплуатировать, а грабить население (ельцинщина), способствуя уходу на тот свет каждый год по миллиону человек.

Бесконтрольные (то есть не учитывавшие возможностей системы, недостатка в ней вещественной субстанции) потребление верхов и эксплуатация им населения создавали предпосылки для кризисов, которые заинтересованные силы (в том числе и за кордоном) превращали в смуты и революции (1905, 1917 годы).

Судьбоносные повороты и моменты в русской истории происходили именно тогда, когда проедалась вещественная субстанция, истощалось наследие (прежде всего материальное) предыдущей эпохи и вставал вопрос: за чей счёт будет произведён рывок в будущее, в чьих интересах – общенациональных или узкоклассовых? Вслед за этим возникала задача большого передела с ленинским вопросом «кто – кого» – Дилемма Великого Передела. Таких моментов было два – в 1560-е и в 1920-е годы.

Первый случай. Когда было проедено наследие удельно-ордынской Руси (прежде всего исчерпан земельный фонд для раздачи поместий), власть посредством опричнины создала самодержавие – новую, центрально («государственно») ориентированную форму власти, ограничивавшую аппетиты тогдашних «олигархов» из нескольких десятков кланов Рюриковичей и Гедиминовичей.

Второй случай – это ликвидация группой Сталина уродливой рыночно-административной системы нэпа (треугольника «комначальник – руководитель треста – нэпман в качестве барыги») в конце 1920-х годов, когда стало ясно, что дореволюционное наследие проедено и впереди – олигархизация комвласти на коррупционной основе, сырьевая ориентация экономики, финансовая и политическая зависимость от Запада. То есть весь набор постсоветских «прелестей».

Выбор группы Иосифа Грозного, как и Ивана Грозного, совпал с общенациональными задачами страны. Сегодня Россия в третий раз подходит к судьбоносной для себя Дилемме Великого Передела. К середине 2010-х годов будет проедено советское наследие (аккурат к 100-летию Октября). Мы оказываемся у третьей развилки нашей истории. Выбор невелик – либо национальный, либо криминально-плутократический (с распадом страны, криминально-клановыми войнами, неохазариями и неоордами, установлением полного внешнего управления) варианты развития. Иными словами, дальнейшее развитие РФ может пойти одним из двух путей.

Либо центральная власть будет решать общесистемные проблемы за счёт экспроприации и депривации населения, что чревато взрывом и распадом страны.

Либо за счёт экспроприации огромного паразитического слоя коррумпированных чиновников и плутократов. Это, в свою очередь, чревато внутриэлитной войной с подключением к ней криминала и этнократий внутри страны и внешних сил.

III

Логика русской истории не исчерпывается внутренними регулярностями. Есть регулярности, обусловленные ещё двумя факторами.

Во-первых, взаимодействием России и Запада, а точнее – волн русской истории, истории русских систем с циклами/волнами капиталистической системы.

Во-вторых, функционированием России в качестве элемента мирового целого (мир-системы, мировой системы, глобальной системы).

В истории капиталистической системы было три цикла накопления капитала – голландский, британский и американский. И соответственно три гегемонии – Нидерландов, Великобритании и США. Удивительным образом им соответствуют три цикла накопления власти (главной субстанции русской истории, играющей в ней роль, аналогичную роли капитала в истории Запада) в России – московский, петербургский и советский. Окончание одного цикла на Западе и начало другого сопровождались мировыми войнами за гегемонию. В этих войнах именно Россия – начиная с наполеоновских войн (последний раунд британско-французской мировой войны) и заканчивая Второй мировой (внешне – англосаксонско-германская война за мировую гегемонию, скрытой сутью которой было американо-британское соперничество; при этом СССР бился вместе с англосаксами против немцев, а во внутрианглосаксонской борьбе действовал с США против Великобритании) – играла решающую роль в определении победителя.

Что касается логики взаимодействия России с крупными геоэкономическими целостностями, то здесь картина следующая. С середины XV века (ослабление хватки Орды) до середины XIX века (Крымская война) Россия была особой, отдельной от других мир-системой. В «длинные 50-е» XIX века европейская мир-система превратилась в мировую систему – единственную. На момент начала этого превращения сохранялись ещё две мир-системы – русская и китайская. Совпадение по времени Крымской и Второй «опиумной» войн неслучайно: цель – уничтожить существовавшие на тот момент целостности как мир-системы. Англо-французским агрессорам – западному ядру мировой системы – не удалось загнать Россию в границы начала XVII века и превратить Китай в колонию, однако мир-системами Россия и Китай быть перестали и начали превращаться в элементы мировой системы: Цинская империя – в полуколониальный, а Россия – в финансово-зависимый при сохранении великодержавного европейского статуса. В этом и заключалось противоречие той модели развития России, которая, фиксируя способ включённости России в мировую систему, просуществовала с 1860–1870-х до рубежа 1920–1930-х годов. Условно я называю её «моделью Александра II» (а также моделью «белой», или «трёхцветной» империи). Именно в его царствование был заложен её фундамент, именно из-за его политики в 1860–1870-е годы она стала необратимой (при сохранении самодержавного строя), и если Александр III пытался, иногда не без успеха, затормозить её действие, то при Николае II инерция взяла своё и она реализовалась полностью, приведя к революциям 1905 и 1917 годов, к войне на стороне Антанты, к крушению самодержавия и самой «модели Александра II». И это тоже неслучайно.

Объективно указанная модель предполагала нарастающее проникновение иностранного капитала, занятие им важнейших позиций внутри страны, усиление финансовой зависимости страны и её хозяйства от западного капитала и как следствие – ослабление внешнеполитических позиций и даже ограничение суверенитета, международной субъектности. Я уже не говорю о формировании западоподобных (западоидных) господствующих групп с соответствующим образом жизни и об обнищании широких масс. Налицо были также рост социально-экономической поляризации, нарастание социальной напряжённости и политической нестабильности. Результат – революция, распад страны, гражданская война. Руками большевиков русская история подписала приговор «модели Александра II», «модели белой империи», сутью которой была, помимо прочего, утрата имперскости. «Девятнадцатый век, – отмечал Михаил Меньшиков, – следует считать столетием постепенного и в конце тревожно-быстрого упадка благосостояния в России». И далее он подчёркивал, что если не произойдёт какой-либо «смены энергий», страна будет разорена и попадёт в плен к западному капиталу. «Смена энергий» произошла – в виде революции, в ходе которой интернационал-социалистическую фазу и стратегию (1917–1927/29 годы) сменила импер-социалистическая (1927/29–1939 годы). Победа последней стала фундаментом иной модели развития России.

Другая – а точнее, альтернативная – модель развития России в мире: Россия не элемент мировой системы, а альтернативная мировая система, антисистема по отношению к капиталистической, системный антикапитализм. Эта модель, которую условно можно назвать «сталинской», или моделью «красной империи», возможна только на основе технико-экономической и финансовой независимости от капиталистического мира. А следовательно, на основе мощного военно-промышленного комплекса (ВПК), значительной автаркии по отношению к внешнему миру, мобилизационной экономики, высокой степени контроля центральной власти над верхами (вплоть до сферы потребления) и населением в целом. Результат реализации этой модели – восстановление великодержавного статуса России в виде СССР, биполярный (ялтинский) мир, второе место СССР в мировой экономике, прогресс в науке, технике и структурах повседневности (в том числе такой абсолютный рекорд как смертность 6 промилле [сейчас - 13.3 {на тысячу} - прим. p_t] в 1960-е годы).

Со второй половины 1950-х годов началась эрозия этой системы. Изменение типа её отношений с мировой капсистемой стало интегральным элементом такой эрозии. Советская номенклатура решила интегрировать СССР в мировой рынок. Отчасти это было связано со стремлением включиться в западную систему потребления, отчасти с тем, что благодаря экономическим успехам 1950-х годов советская верхушка приобрела уверенность в том, что сможет победить Запад на его поле – на мировом рынке, действующем по законам капитализма.

С середины 1950-х годов СССР резко активизировал продажу нефти. Сначала – по политическим причинам (удар Хрущёва по «реакционным арабским режимам» по совету Насера), однако довольно скоро главную роль стали играть экономические интересы определённых сегментов номенклатуры, тем более что технико-экономический прогресс СССР в мирном секторе стал замедляться и СССР стал предлагать на мировом рынке главным образом сырьё – нефть и газ. В ещё большей степени этот процесс подстегнули кризис 1973 года («нефтяной шок») и рост цен на нефть.

В результате страна стала постепенно превращаться в сырьевой придаток Запада, усиливалась финансовая зависимость от него. То есть СССР «выруливал» к «модели Александра II», что объективно противоречило и состоянию антисистемы, и великодержавному статусу. В реальной истории это противоречие разрешилось крушением советского коммунизма, уничтожением СССР и возвращением русского мира на новом витке истории к «модели Александра II».

На рубеже 1970–1980-х годов, с началом неолиберальной контрреволюции, на Западе стартовал процесс реальной глобализации. Необходимым условием её дальнейшего развития (а также решения ряда опасных для капсистемы проблем) стали ликвидация системного антикапитализма, разрушение СССР и устранение русского очага мирового развития. РФ как самый крупный осколок СССР оказалась элементом возникшей (в том числе и на костях СССР) глобальной системы, причём элементом финансово-зависимым, специализирующимся на поставках сырья, а следовательно, имеющим ограниченный суверенитет.

Таким образом, на рубеже ХХ–XXI веков Россия воспроизвела «модель Александра II» эпохи «водораздела» (1870–1920-е годы), только в более жёсткой форме и в значительно менее благоприятных геополитических условиях для сохранения велико­державного статуса. Эпоха «водораздела» была борьбой за гегемонию в капсистеме, эпохой противостояния двух державных блоков. Запад не был един, и это создавало пространство для манёвра Александру III, Николаю II, а позднее – Сталину. На рубеже ХХ–XXI веков Запад выступает единым блоком во главе с США – единственной сверхдержавой. Иными словами, перед Россией, как и на рубеже XIX–XX веков, та же дилемма.

Либо отказ от сырьевой ориентации, обретение полного суверенитета и восстановление великодержавного статуса путём того, что Меньшиков назвал «сменой энергий».

Либо углубление сырьевой специализации, усиление финансово-политической зависимости, утрата суверенитета и раздел страны хищниками и чужими. Отложить на небольшое время разрешение дилеммы позволяет наличие двух факторов – ядерного оружия и сохраняющегося советского человеческого материала.

Таким образом, в русской истории последних столетий чётко выделяются чередующиеся типы/фазы развития:
самостоятельная мир-система (1450–1850 годы);
зависимый элемент мировой системы капитализма (1860–1920-е годы);
самостоятельная мировая система социализма (системного антикапитализма) (1930–1980-е годы);
зависимый элемент глобальной системы (1990-е – начало 2010-х годов).

Андрей Фурсов

Продолжение следует...

Развитие и экономика