Однако Величко не вернулся в канцелярию, вообще отказался от "войсковой справы". В справочных материалах о Самойле Величко «под кальку» пишется, будто бывший чиновник остаток жизни провёл в имении сына, Степана Самойловича(?). У меня другие сведения: канцелярист-изгнанник воспользовался приглашением сына Василия Леонтьевича разделить с ним стол и кров в имении Кочубеев Диканька, через сто с лишним лет воспетым Пушкиным и Гоголем.
Здесь, в мирной, цветущей, сытой стороне Самойло Васильевич Величко будет заниматься литературным трудом, историографией и преподавательской деятельностью. О характере последней приходится только догадываться. В то время в Малороссии было немало школ разных уровней, не только в городах, но и в отдельных селах. Некоторые из них, такие как харьковская, достигли уровня коллегиума. Школа во владениях Кочубеев оказалась скромнее, но и здесь отставной чиновник мог делиться с пытливыми школярами знаниями, почерпнутыми в академии и доставшимися ему самообразованием. Что касается литературного труда, Самоил Величко, есть сведения, "был с веком наравне" – пробовал себя в прозе и поэзии. Правда, в том не преуспел: всё, созданное его беллетристическим пером, поросло травой забвения. Сохранившийся перевод немецкой «Космографии», снабженный предисловием автобиографического содержания, остался в рукописи. А вот модный в его среде жанр летописания дал из-под его руки богатые всходы в виде пережившей три века "ЛЕТОПИСИ СОБЫТИЙ В ЮГО-ЗАПАДНОЙ РОССИИ В XVII ВЕКЕ". Так труд Диканьского хрониста озаглавила Киевская комиссия для разбора древних актов, издавая его в четырех томах (1848-1864 гг). Для издания использовались списки Погодина из Императорской СПб публичной библиотеки и Студиенко (Полетики), хранившиеся в Библиотеке университета Св. Владимира (Киев). Надо сказать, списки эти содержали много дефектов. К 20 веку найдены более качественные, но будет ли в обозримом времени опубликована «Летопись», сомневаюсь. Сам автор (насколько можно верить переписчикам) хронику озаглавил «Сказание о войне козацкой з поляками, чрез Зеновия Богдана Хмелницкого, гетмана войск запорожских, в осми летех точившойся…» (название приведено не полностью).
Выпускник Киевской академии, служа в канцелярии, имел доступ к архивам войскового ведомства, лицом к лицу сталкивался в окружении Генерального писаря и Генерального судьи с первыми лицами Малороссии, творившими историю не только края. Через его неутомитмые руки, насыщая емкий ум, прошли возы писем, актов, грамот, универсалов, произведений прозаических и стихотворных, сочиненных на Украине и за границей; рукописные и печатные польские хроники, произведения немецкого историка Пуффендорфа, «Синопсис» Гизеля, церковная литература (к примеру, «Скарбница» Голятовского), малороссийские «реестрики», казацкая хроника, «Диариуш» Зорки, писанный в Переяслове в 1636 году. Все перечислить нет возможности, да и цели такой я не ставлю.
Величко не проверяет, не сопоставляет различные документальные источники, не отвергает явно подложные. Все идет в дело! «Чого в одном источнике не обрелося, тое з другого дополнилем», - объясняет он свой метод работы с материалом. Кроме того, хронист закрепляет на бумаге личные воспоминания, чужие рассказы. Когда при отсутствии фактов даже фантазия бессильна (как при описании нападения татар на Львов в 1670 году), поэт-летописец вдохновляется подходящими случаю страницами «Освобожденного Иерусалима» Тассо. Яркое его воображение любой рассказ способно разукрасить до потери сходства с реальным фактом. В укор автору «Летописи» (или «Сказания») можно поставить засоренность «канцеляризмами» (неизлечимая болезнь профессионального канцеляриста) в целом книжного, хотя и велеречивого, витиеватого языка, перенасыщенность повествования псевдо-казацкой речью (вот еще одно подтверждение недолгого пребывания юного Самойла в обществе сечевиков). Однако художественное изложение хроники, незатейливый, всегда к месту, юмор придают особую прелесть объемному труду, как справедливо замечено в «ЭС» Брокгауза и Ефрона (Биографии, т. 3, репринт. изд., 1993). Подкупает читателя и горячая любовь к родине, которой проникнут этот рукотворный плод творческой жизни казака с гусиным пером.
Приступая к летописанию, он начал отсчет не с того, дня, когда открыл тетрадь на первой, еще чистой странице, а со времени дедовского, где остались следы легендарного уже гетмана Сагайдачного, колебавшегося между выбором: пограбить ли вместе с поляками москалей, или вместе с последними погулять с саблей по Польше. Раньше летописи были делом чернецов. Величко нарушил эту традицию. «Летопись» сочетает погодную форму классической хроники с характером научного произведения, в котором излагается история Малой Руси в связи с историей соседей – великороссов, молдаван, подданных польской короны. Автор был усидчив, доверчив и тороплив. В нем компилятор взял верх над сомневающимся, вдумчивым, сопоставляющим факты ученым. Он переносит на чистые листы бумаги тексты документов, рассказы очевидцев и откровенных вралей и многое из того, что хранила его бездонная, но, увы, отнюдь не зеркальная память. Он не безгрешен в фактах и датах, именах, оценках событий. Но уж лучше кривое зеркало, чем его мелкие, рассеянные по свету осколки. Большинство официальных документов и записок современников эпохи дошло до нас только в "Летописи" Величко, что делает его труд, весьма объемный, воистину бесценным, придает ему значение исторического источника, выгодно отличающегося от других "летописей" и "историй" падких на чернильные воспоминания полковников малороссийского казачества.
VI. Последние годы
Записки Величко (предполагают исследователи его творчества) обрываются на 20-х годах столетия, "когда Россия молодая, в бореньях силы напрягая, мужала с гением Петра". Однако самый полный из известных списков доводит события только до 1700 года (во всяком случае, о других мне неизвестно). В последний раз имя автора упоминается в документах эпохи под 1728 годом, в октябре. Малороссия пережила и царя-преобразователя, и его коронованную супругу (от имени которой правил всесильный "птенец гнезда Петрова" – разоритель Батурина, смертельный враг Мазепы). И гетмана Скоропадского похоронила. Теперь управляется то ли из Москвы, то ли из Санкт-Петербурга (трудно понять!) Малороссийской коллегией, переживая, томясь со всей Россией, царствование несчастного мальчика, тоже Петра и тоже Алексеевича. А в забытой Богом Диканьке на дружественных хлебах клонится к незаметному закату казачий аристократ и помещик, но не дворянин, выпускник Киевско-Могилянской академии, отставной чиновник высокого ранга, единомышленник Василия Леонтьевича Кочубея, врага преступного Мазепы, забытый в незаслуженной отставке один из последних летописцев Земли Русской, народный учитель Самойло Величко.
Дни на Полтавщине ясные. Но дня не хватает. Вон сколько книг, рукописей, документов! И верхняя тетрадь в стопке только начата чернильными строками. И работа продолжается еще долго при скудном свете свечей и лампад. Проклятая пелена всё чаще наползает на глаза, пламя светильников не помогает. Приходится звать казачка и диктовать. Всё чаще. Слепота неумолима. Потом меркнет и солнце, хотя хронист чувствует – день наступил…
VII. Печать, востребованная временем
Императрица-немка оказалась мудрее своих русских и полу-русских предшественников на троне. Она поняла, в чем суть регионального патриотизма степных "лыцарей", и широко раскрыла двери в вожделенные дворянские угодья для верхнего социального слоя малороссов. Многотысячную очередь «реестрового» потомства на Левобережье за шляхетские привилегии указами 1764 и 1785 годов она титуловало во дворянство. Дворянское сословие империи увеличилось у на одну треть (притом, как правило, намного более богатую, чем две трети столбовых дворян из великороссов и крещённых татар). Появилась разновидность «аристократии» активной, упорной в достижении целей, не гнушающейся неаристократических способов добывания денег – ростовщичества, промысла, др.
Предположительно, первыми российским дворянами в казачьем клане Величко стал внук Летописца, есаул Прилукского полка (в 1742-1764 гг.) Яков Степанович и его сын, прилукский помещик Иван Яковлевич. О братьях и других родственниках названных ничего не известно. Вот тогда, по заказу кандидатов в белую кость и голубую кровь, и могла появиться та самая Печать (пишу с заглавной буквы, чтобы не перепутать с иными печатями).
Современники тех событий свидетельствуют, что в 80-е годы ХУШ века весь еврейский Бердычев денно и нощно, демонстрируя чудеса изобретательности, трудился над составлением "подлинных родословных" для заказчиков – не только панов полковников и сотников, но и для наиболее пронырливых лиц из окружения старшины. Если уж сами Скоропадские не побоялись представить августейшим очам подозрительную грамотку, якобы принадлежавшую их родоначальнику с титулом «Референдария над тогобочной Украиной», то незазорно «найти в дедовом чулане» поместья Величек старинную печать, на которой, по металлу вырезано имя зачинателя рода. Правда, об основном его занятии лучше не упоминать, ибо сочинительство – удел худородных, а вот, например, титул «полковник» - впечатляет, верный признак истинного «лыцарства». Задумано – сделано. В местечках Малороссии нашлись и резчики по металлу.
VIII. Судьба реликвии
Если так, то изделие, до сих пор вызывающее любопытство не только мох родственников, Иван Яковлевич мог передать одному из документально известных своих сыновей – командиру Новомиргородского уланского полка полковнику (с 1837 г.) Ивану или Николаю, прилукскому помещику. Но Иван Иванович тогда бы оставил семейную реликвию своему единственному сыну от тамбовской помещицы Ивану Ивановичу 2-му, рождённому в 1829 году - а тот – своим детям, чья история прослеживается до 1927 года, когда умер Константин Иванович Величко, ставший генерал-лейтенантом инженерных войск ещё в императорской армии. Но тот является сверстником Елизаветы Илларионовны, получившей Печать от своего отца, который с Иваном Ивановичем 2-м принадлежит поколению 30-х годов XIX в. А одновременно в двух местах один предмет находится не может.
По той же причине Печать не могла достаться Николаю Ивановичу, ибо через его сына Льва Николаевича, владельца имения Вернигоровщина, она попала бы в руки самого известного потомка Летописца Василия Львовича, публициста, философа, поэта, драматурга, одного из вождей «Чёрной сотни» (о нём речь отдельно, здесь не предусмотрено по причине обширности темы). Остаётся предположить, что у Ивана Ивановича 1-го был ещё один брат, по имени Кирилл. Один из сыновей последнего, Филадельф Кириллович, родился в 1833 г., дослужился до генерала инфантерии и умер в 1898 г. Вполне вероятно, что наш с Борисом Гузем искомый Илларион Величко мог быть старшим сыном Кирилла (Ивановича?). Владение им Печатью в таком случае объяснимо. От него она досталась единственной дочери рано умершего, вслед за женой, Иллариона Величко.
Не исключено также, что мой пра-прадед Илларион появился на одной из пребывающей в тени родовых ветвей, произрастающих от неизвестных братьев Ивана Яковлевича или Якова Степановича, не исключено – от братьев Степана Самойловича. Как бы там ни было, круглая сирота Елизавета Илларионовна, родившаяся в 1963 (по др. свид. В 1867) г., стала последней из «законных» владельцев родовой реликвии.
«Незаконность» последовавших владений ею, скажут мистики, и определили её судьбу. «Бедную Лизу» взяли на воспитания родовитые одесситы Новицкие, видимо, родственники её матери. Девушка была красива, но бесприданница. Воспитатели, существует семейная легенда, поспешили выдать её замуж за первого попавшегося претендента. Им оказался священник-болгарин Иван Чебалдов. Елизавета Илларионова родила в 1885 г. сына Николая, ставшего учёным агрономом, и, спустя 4 года, дочь Елизавету. Лиза 2-я в своё время сбежит из-под венца к сокурснику брата по Тимирязевской академии А.С. Фролову, сыну саратовского прасола. Накануне революции они родят трёх дочерей, среди них мою маму, Ольгу Алексеевну. В свои 15 лет она станет свидетельницей ареста отца, обыска в квартире, изъятия документов и отдельных предметов, среди которых окажется Печать. Мама помнила о ней лишь то, что она «круглая».
Как этот предмет оказался в руках дочери Елизаветы Илларионовны, минуя сына, непонятно. Некоторое объяснение этому в другой семейной реликвии. Моей бабушке Елизавете Ивановне Фроловой, урождённой Чебалдовой (не её брату, заметьте) досталась серебряная ложка, принадлежавшая Иллариону (Кирилловичу?) Величко – единственная вещественная память о своём незнаемом деде. Видимо, подобные предметы семейной старины Николая Ивановича не занимали. Сейчас этот предмет, изготовленный лет 200 назад, источенный временем до толщины бумажного листа, хранится у меня, в особом футляре, в отдельной папке – документы отшумевшей эпохи, фотографии предков конца XIX – начала XX вв. Они помогли мне написать семейную хронику в былях и былинах, чтобы дети помнили о тех, без кого не было бы их, а Россия была бы иной, и чтобы передали эту память своим детям.
Послесловие
Только в одной загадке не смог я приблизиться ни на миллиметр. В мировой музыкальной культуре среди звёзд 1-й величины на стыке прошедшего и предыдущего веков зажглось светило Антонины Неждановой. Она выступала на оперных сценах вместе с Ф.Шаляпиным, Л. Собиновым, другими корифеями русской сцены. Моя тётка (мамина сестра), наделённая маленьким голосом, была взята Антониной Васильевной к себе в обучение, как родственница по линии Величко. Но кто из многочисленных потомков Летописца Величко в числе её предков – ответа я не нашёл нигде. Может, кто подскажет.
Сергей Анатольевич Сокуров www.sokurow.narod.ru sokurus@yandex.ru (903)556-5280 Сокуровъ~
Раздел: