Летние даты щедро были рассыпаны по городам Советской Прибалтики: бабушка моя жила в Риге рядом с кинотеатром под названием «21 июля», но для меня этот день ничего тогда не значил.
В перестройку об этих датах заговорили в полный голос, нам рассказали, что в августе 1939 года был подписан пакт Молотова-Риббентропа, в июне 1940-го в три независимых прибалтийских республики были введены советские войска, в июле там прошли выборы в местные парламенты (почти 100% голосов получили коммунисты и их союзники), в этом же месяце республики были объявлены советскими, а в августе приняты в СССР.
Советская мифология тогда сменилась антисоветской, но оценки остались такими же однозначными – и такими же далекими от реальности. Присоединение Прибалтики теперь описывалось как что-то вроде нападения Гитлера на Чехословакию или Данию: взревели моторы танков, пошли колонны пехоты, и граждане независимой демократической страны с изумлением обнаружили у себя под окнами оккупантов, но делать что-то было уже поздно… А потом начались массовые репрессии.
Нет ни малейших сомнений в том, что присоединение было действительно насильственным и нарушало все мыслимые нормы международного права, и что репрессии действительно последовали. Но на этом сходство заканчивается. Начнем хотя бы с термина «оккупация», который давно уже стал в Прибалтике официальным.
Он предполагает, что некая территория временно контролируется другим государством, но не объявляется его частью, а жители этой территории не становятся гражданами этого государства. А значит, не несут никакой ответственности за то, что в нем происходит. Классический пример – арабские территории, оккупированные Израилем.
На самом деле имела место аннексия – присоединение территории, жители которой становятся полноценными гражданами со своей долей ответственности за всё происходящее. Казалось бы, мелочь: оккупация или аннексия… Выбор слова меняет картину, и снова история используется не как урок, а как подпорка для очередной идеологии.
Итак, вернемся к реальности. Три прибалтийских республики были к тому моменту не демократиями, а правыми националистическими диктатурами. В 1934 года в Латвии и Эстонии прошли государственные перевороты (в Литве это случилось еще раньше): были отменены выборы, распущены партии, а вся власть была сосредоточена в руках несменяемых правителей: Улманиса, Пятса и Смятоны.
Их политические противники в основном сидели в тюрьмах, а представители нетитульных наций ощущали себя, скажем так, не совсем дома.
Достаточно сказать, что немцы из Эстонии и Латвии в конце 1930-х были практически поголовно переселены в Германию по договоренности с Гитлером. До этого, сразу после обретения независимости, в ходе земельных реформ была национализирована их собственность. В свое время даже знаменитый Домский собор в Риге был конфискован в пользу государства у немецкой лютеранской общины.
Далее, нападение Сталина было далеко не внезапным. Еще в октябре 1939 г. были заключены договора с правительствами всех трех республик о размещении военных баз на их территории. Так что часть советских самолетов, бомбивших Финляндию зимой следующего года, взлетала с аэродрома под Таллином.
В июне 1940-го года СССР предъявил правительствам трех республик жесткие требования о существенном увеличении контингента войск и смене политического курса. Фактически принятие этих требований означало утрату независимости. Все три диктатора согласились, ни один из них не отдал приказ о вооруженном сопротивлении, ни один даже не заявил о насилии с советской стороны.
Как ни абсурдно это звучит, танки входили в Ригу, Таллин и недавно переданный Литве Вильнюс (до сентября 1939 года он был польским городом Вильно) с полного согласия местных правительств. Ни войска, ни население не оказали сколь-нибудь ощутимого сопротивления, многие радостно приветствовали Красную Армию, считая ее освободительницей от правой националистической диктатуры.
Дальше были срежиссированные выборы и просьбы о вхождении в СССР, но, опять-таки, как ни нелепо это звучит, с формальной точки зрения свободы при Красной Армии стало больше, потому что до ее прихода никакие выборы не были предусмотрены вообще.
Сталин не просто задавил республики силой, он еще и сыграл на их внутренних противоречиях и привлек на свою сторону тех, кто ждал перемен. Характерно, что армейские части трех республик были не распущены, а включены в состав Красной Армии со своей формой и знаками отличия, некоторые даже повоевали с немцами в 1941 году.
Еще в феврале 1940-го года президент Латвии Улманис публично заявлял: «Если трудное, роковое испытание настанет, то в среднем одному мужчине с каждого хутора придется надеть форму». Значит, в июне он не считал, что роковое испытание настало – и это при том, что у него перед глазами был пример Финляндии, только что отстоявшей свою независимость в войне против СССР!
Да, финнов было больше, их страна превосходила Прибалтику размерами и была лучше приспособлена для обороны, особенно в зимних условиях – но почему же прибалты даже не попытались сопротивляться?
Ответ представляется очевидным: Финляндия сохраняла демократический строй, в ней существовали партии, проходили выборы, действовали обычные законы, и парни с хутора, надевая форму, знали, что защищают. Конечно, демократия сама по себе ничего не гарантирует (в Чехословакии она тоже была), но она оставляет больше шансов для выживания в условиях внешнего кризиса.
В трех прибалтийских республиках всё зависело исключительно от воли трех немолодых мужчин, «отцов отечества», и стоило кому-то еще более волевому и более отеческому сломить эту волю – ему досталось всё сразу и без борьбы.
Усвоены ли эти уроки истории сегодня? Как водится в таких случаях, лишь отчасти. Российская угроза, возможность нового нападения, а то и нового пакта по разделу сфер влияния (на сей раз уже с НАТО), который отдаст Прибалтику России – непроходящий ночной кошмар местных политиков… а заодно и хорошее средство агитации.
Что же пошло тогда не так, в 1940-м году или даже раньше, что может встать на пути русских танков, если не хватает военных сил? Ответом служит слово «демократия».
Выборам и партиям в трех республиках сегодня ничто не угрожает, самые радикальные политические силы действуют строго в конституционных рамках. С другой стороны, демократия – это не только процедуры. Все чаще сегодня можно услышать латышей и эстонцев (в Литве ситуация все-таки иная), называющих большой ошибкой национальную политику своих стран после восстановления независимости.
Большинство русских, проживающих в этих республиках, было фактически поставлено в положение людей второго сорта. В Россию давно уехали те, кто не хотел с этим мириться, и кому было, куда ехать. Для тех, кто остался, Родина – Прибалтика.
Но если значительная часть населения (по политическому или национальному признаку) становится второсортной, стоит ли удивляться, что она будет забрасывать чужие танки не гранатами, а цветами?
К тому же явно не русские танки представляют сегодня главную проблему для Прибалтики. Сотни тысяч учат теперь не русский и не латышский, а английский, и уезжают работать в Западную Европу. Если их Родина теперь – Шенген, ничего удивительного в том, что хутора пустеют, закрываются железнодорожные станции: там больше некому сходить с поезда.
Не пора ли перестать делиться по национальному признаку и принимать всех, для кого эта земля – своя? Не делить, а собирать оставшееся?
Хотелось бы мне в заключение сказать, что всё это прибалтийские, а не наши проблемы: единоличная власть вместо демократии, обиженное меньшинство, отстраненное от управления собственной страной, страх перед восточным соседом с огромной армией и еще бóльшим населением, бегство активных и молодых на Запад, опустевшие деревни…
Раздел: 
Летние даты щедро были рассыпаны по городам Советской Прибалтики: бабушка моя жила в Риге рядом с кинотеатром под названием «21 июля», но для меня этот день ничего тогда не значил.