I.

Вспомните, у Пушкина:

Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес и дикий садик мой,
И скромную семьи моей обитель!

Эти строки из стихотворения «Домовому». Оно написано летом 1819 года, когда 20-летний Александр Пушкин, уже третий год состоявший на службе в МИДе, «громкий» столичный пиит, посетил матушкино имение – сельцо Михайловское, что на Псковщине, в озёрной стороне. Старый дом Ганнибалов стоял на горке над озером Кучане, за которым виднелись строения усадьбы покойного прадеда, «арапа Петра Великого». Дом Пушкиных был ветхим, неухоженным, как всё в заброшенном хозяйстве Сергея Львовича и Надежды Осиповны, но с детства Сашей любимым. Он словно предчувствовал, что эта «скромная обитель» станет в его сердце особенной, а в национальном русском сознании - в один ряд с самыми святыми местами Отечества.

Тогда до этого было ещё далеко. Лицейский выпускник ещё только дописывал «Руслана и Людмилу». Он не предполагал, что через год его ждёт «ссылка» (за «поэтическое хулиганство», не сомневаюсь я в определении), возмутившее императора Александра. Тем более, не ведал, что та «ссылка», начавшись на юге через год, продлится и закончится через семь лет здесь, в «поместье мирном», когда он будет находится на вершине поэтической славы.

Позволю себе здесь, как говориться, лирическое отступление. Я дважды упомянул ссылку, закавычив слово. Ибо считаю, что, не будь её, пылкий, несдержанный, безумно отважный потомок негров безобразный и не менее «неуправляемых» русских Пушкиных мог бы растратить себя, среди столичных соблазнов, в бездельном времяпрепровождении, на рифмованные безделки, которые погубили столько талантов на Руси. Так что гнев и непреклонность императора в этом случае сыграли, объективно, спасительную роль в жизни мелкого чиновника иностранного ведомства, который не знал меры, когда шалил стишками. Александр I «наказал» строптивого выпускника Лицея вдохновляющими на литературное творчество впечатлениями южного края – Кавказа, Крыма, Молдавии, «воспетой Назоном», Малороссии и Новороссии с её «русским Парижем» - Одессой. Словом, ура, наш царь! Так выпьем за царя… Простим ему неправое гоненье… (напишет Пушкин во дни своего прозрения). А я добавлю: и да здравствует граф Воронцов! Тот самый «полу-милорд», настояниями которого «ссылку» на берега свободной стихии Пушкину (и за саранчу и, наверное, за волокитство за женой графа) заменили на «ссылку» в Михайловское, где в любимце муз окончательно созрел гений.

II.

Но я, простите, увлёкся. Не о том речь. Настоящая статья задумана не о творчестве Пушкина, а о Незримом Покровителе семейного домика Пушкиных в сельце Михайловском, главной (рискну утверждать) родной обители поэта за всю его короткую жизнь, богатую странствиями. В других строфах жилец просит Домового охранить счастливый домик от недружественного взора, ходить вокруг него заботливым дозором, любить малый сад и берег сонных вод, зелёный скат холмов, луга, прохладу лип и клёнов шумный кров и «сей укромный огород с калиткой ветхою, с обрушенным забором!»

Верится, Пушкин чувствовал присутствие Незримого Покровителя. Наверняка видел внутренним взором. Мне же довелось увидеть его воочию, своими глазами. Ибо я увидели его впервые в 1989 году именно таким, каким он описан у Пушкина в названном стихотворении – заботливым дозорным, любящим всё сущее в государственном Заповеднике «Михайловское», чем стали в ХХ веке бывшие владения Пушкиных-Ганнибалов. Да и как не любить то, что воссоздано своими руками из пепла, оставленного на этом месте фашистами! Читатель, наверное, догадался, что я говорю о С.С. Гейченко. «Паспортный» Семён Степанович появился на Святых Горах в военном 1945 году как директор Заповедника. В этой должности оставался 45 лет. Но его фантомная тень, видимо, обитала здесь с тех пор, как на холме, над озером Кучане, поднялся среди хозяйственных построек скромный господский дом, деревянный, на кирпичном цоколе, с белокафельными печами и камином.

III.

Когда нация созревает для выделения из своих народных глубин национального певца (другими словами, барда, аэда), который Боговдохновенным Словом поднимает её на обозримую со всех сторон высоту и даёт возможность всмотреться в себя, оценить свои поступки в прожитой истории, честно и смело отделить в себе светлое от тёмного, сначала появляется предтеча. Он настраивает окружающих на появление смутно ожидаемого, а когда тот является народу, выступает его Хранителем.

Таким Хранителем для Пушкина, от рождения его в Лицее, как поэта, как голоса русского народа, до последних дней, пока возок с гробом на скрылся за углом, был Василий Жуковский, зримый покровитель. Виссарион Белинский сказал, что без Жуковского не было бы Пушкина. Сказанное относится к тому Пушкину, которого знали его современники. Утверждение это образное, не истина, не факт. И допущенная образность позволяет применить сказанное к другому Хранителю того Пушкина, который стал вечным, на которого мы смотрим русскими глазами с 200-летнего удалёния: «Сегодня без Гейченко, как когда-то без Жуковского, не было бы Пушкина». Разумеется, нашего Пушкина, нашего современника.

IV.

"Хранитель Лукоморья", как при жизни называли прославленного директора Пушкинского заповедника, награжденного за свою истинно подвижническую деятельность Золотой Звездой, из пепелищ и руин отечественной войны, на холмах и в долах, перепаханных до неузнаваемости бомбами и снарядами, возродил в зримых образах, даже в звуках и запахах, в мельчайших подробностях эпоху одного из величайших наших соотечественников, вечную славу России. В документальной повести "Хранитель" (С.П., Л, 1990) авторы пишут: "Сколько раз нам приходилось читать о находящихся в запустении и разоре памятниках культуры, заповедных местах, дорогих для русского сердца. И сразу вздох – сюда бы Гейченко!"

Так кто он, русский дед Семен с малоросской фамилией? Петергофец, родившийся в 1903 году от потомка запорожца и псковско-новгородской матери, музейный работник по призванию и образованию, инвалид Великой Отечественной войны. При том – личность во многих отношениях сверходаренная, мастер на… всю оставшуюся от ранения руку, целеустремленный, смелый, даже отчаянно бравый, по-гусарски; враг чинопочитания, не притязательный к удобствам жизни. Таким я его застал в семидесятишестилетнем возрасте. В названной книге читаем: "Гейченко – фигура не только уникальная, но и легендарная. Настаиваем на этом слове, сняв лишь налет экзальтации и некоторой мистики. Ведь многие едут сегодня в Пушкиногорье не только для того, чтобы приобщится к миру поэта, но и в надежде увидеть знаменитого хранителя Святогорья".

С такой надеждой вошел и я летом 1989 года в усадьбу Михайловского. И чудо (вместе с чудом сказачного фасада господского дома)! – с крыльца служебной избы сбегает высокий сухощавый старик в белой кепке и пустым рукавом рубашки, левым. Смотрит пытливо, без церемоний: "Кто?". Называюсь. "А, отец Сергий? – вспоминает Гейченко мои письма. – Айда ко мне". Директорский дом тут же. Живой царственный петух на столбе сторожит дверь. За ней – пестрый теремной мир: колокола, самовары, книги, всякая музейная мелочь в огромных количествах. Семен Степанович щедро наградил меня тогда ворохом печатных и рукописных реликвий, переданных мною Обществу имени Пушкина, что во Львове. Некоторые бумаги и вещицы храню под рукой до сих пор. Храню и голос: "Отец Сергий". Так Гейченко звал меня вплоть до последней встречи, когда он, девяностолетний стоял (нет, уже бессильно сидел) на пороге вечности…

О С.С. Гейченко написаны горы статей, воспоминаний, книг. Что добавить к образу, который зримо присутствует до сих пор в зеленом "четырехугольнике": Святые Пушкинские горы (могила поэта) – Тригорское – Михайловское – Петровское. Он вмещает в себя рощи и парки, селения с господскими домами, речку Сороть, озера Кучане и Маленец, пруды, часовни, мельницы, "три сосны", "дуб уединенный", "дорогу, размытую дождями" – выплывший к нам из небытия, как из тумана забвения, пушкинский мир, будто сказочный "лукоморский" парусник с кормчим-Гейченко у рулевого весла. Да, сказать новое слово о покойном Семене Степановиче весьма не просто. Не знаю, повторюсь ли, или буду первопроходцем в мысли, что самый знаменитый (у нового самобытного директора Г.Василевича все впереди) хранитель Лукоморья – из рода Михайловских домовых. Или Пушкинский домовой един, в разных ипостасях.

V.

193 года тому назад юный поэт Саша Пушкин уловил в домашнем шорохе, в неясных вздохах, тихом смехе, покашливании, осторожных шагах за стенами дома своего вечного хранителя и покровителя, ласкового, преданного Домового, у которого еще не было имени, но теперь мы его знаем. Он и сегодня бродит по Михайловскому, все сторожит, помогает новому директору Георгию Василевичу, тоже Хранителю от Бога, как можно сказать о том, кто живёт в полную силу для служения своему идеалу.

Сергей Сокуров