В предыдущей статье мы отметили завидное постоянство в движении народов, заселявших Европу. На протяжении веков и даже тысячелетий волны переселенцев неизменно накатывались с востока (точнее, с северо-востока). Начиная с самых первых исторических хроник, зафиксированы десятки, если не сотни этносов, мигрировавших в юго-западном направлении, и практически ни одного, переселившегося в сторону северо-востока (редчайшие исключения, подтверждающие правило, пока вынесем за скобки).



Подчеркнём, что неукротимая тяга на запад присуща не только степным кочевникам, односторонний уклон которых завзятый евроцентрик мог бы объяснить стремлением выбраться из «азиатской дикости» и перейти к «европейской цивилизации». Точно такого же неизменного западного вектора придерживались самые что ни на есть исконные европейцы. Так, за два тысячелетия от основания Рима до воцарения Плантагенетов, в Англию неоднократно вливались мощные потоки мигрантов с восточного побережья Северного моря, отделяющего Британские острова от основной части европейского материка. Сначала это были кельты (бритты и белги), затем германцы (англы, саксы, юты, и наконец — норманны). За это же время жители островов не предприняли ни одной попытки переселиться с западного берега на восточный, то есть двинуться против «генеральной миграционной линии». Хотя Англия тогда была, конечно, не общепризнанным центром цивилизации и не земным раем для политэмигрантов, а весьма глухой европейской окраиной. Значит, основания покинуть Британские острова в поисках лучшей доли у их уроженцев были, однако генеральный вектор — с востока на запад — оставался нерушимым [1].

Какая же загадочная сила на протяжении веков увлекала переселенцев из глубин континента в сторону Атлантики? На языке поэта упрямый поток европейских миграций можно назвать: Движение вслед за Солнцем. Однако столь красивый эпитет вряд ли объясняет суть явления. Если же сравнить движение людских масс с движением масс водных, складывается впечатление, что где-то в глубинах Евразийского континента непрерывно действует эпицентр «землетрясения», выбрасывающий одну миграционную волну за другой. Аналогия с эпицентром, посылающим центробежные волны, усиливается, если изучить историю миграций на других окраинах материка: южной и восточной.

Так, если миграционную историю Европы можно описать как историю нашествий восточных (северо-восточных) «варваров», то история Индии поведает нам о нашествиях «варваров» северных. Здесь мы наблюдаем то же постоянство — на протяжении двух тысячелетий жители Афганистана и Средней Азии упорно устремляются к югу. Кушаны движутся вслед за саками, затем на Индостан обрушиваются гунны-эфталиты, потом приходят тюрки-мусульмане, затем чагатаи, воины Тамерлана, афганцы династии Лоди, Великие моголы... И за всё это время — ни одной заметной попытки встречного движения с юга на север.

С чисто демографической точки зрения такая закономерность вызывает недоумение. Долины Инда и Ганга издавна были заселены гораздо плотнее, чем предгорья Памира и Гиндукуша. Казалось бы, стремиться к расселению должны были бы прежде всего жители районов с повышенной теснотой. Анализируя подобные проблемы, Дмитрий Менделеев даже ввел термин «демографическое давление», силу которого считал пропорциональной соотношению плотностей населения в соседних районах. Чем выше разница, тем сильнее давление — и, естественно, направлено оно в сторону понижения плотности, по аналогии с давлением газов. Георгий Вернадский делал такие же выводы, рассматривая взаимодействие соседних популяций в биосфере. Он тоже сравнивал плотности, но помноженные на коэффициент рождаемости (фертильности). Произведение в данном случае Вернадский называл «силой жизни».

Если мы признаём сходство этнических миграций с биосферными процессами, «сила жизни» должна была в течение двадцати веков двигать индусов в Среднюю Азию, а никак не наоборот. Однако индийская история (как и европейская) упрямо опровергает теорию популяций. Такой же парадокс можно наблюдать в истории Китая. Один из самых густонаселённых регионов планеты в долинах рек Янцзы и Хуанхэ служил не эпицентром миграционных волн, а скорее наоборот, центром их притяжения. И в этой части Евразии сложилось своё генеральное направление миграционного тракта: с северо-запада на юго-восток. Роль плотины, преграждающей миграционный поток, здесь играла Великая Китайская стена, которая, в отличие от римского Траянова вала, не была снесена в эпоху Великого переселения народов, а исправно функционировала, подобно речному гидроузлу — то сдерживая бурные волны, то сбрасывая накопившийся «излишек» в «водохранилище».

Китайская сверхдержава неоднократно подвергалась мощным нашествиям северных кочевников, и несколько раз была полностью покорена ими (последний раз — маньчжурами, основавшими династию Цин). В то же время сами этнические китайцы, имея абсолютное численное превосходство над степняками, предпочитали мигрировать не в глубину Азии, а на юг, век за веком отодвигая в Индокитай непокорных вьетов.

Если воспроизвести историческую картину, окинув взором просторы величайшего на планете континента, то Евразия представится гигантской центрифугой, создающей мощное центробежное давление из глубины к периферии. А если быть более точным — давление направлялось только к тёплой приокеанской периферии, полумесяцем охватывающей Евразию с юго-запада, юга и юго-востока. Именно эта благодатная периферия, которую Хэлфорд Маккиндер назвал «краевой Землёй», «Римлендом», была колыбелью всех древних цивилизаций Евразии. За пределами Римленда, в глубине материка, ютилось обделённое на празднике жизни варварство, которое и посылало одно поколение за другим на штурм цивилизованных цитаделей.

Самая простая причина, способная объяснить механизм миграционной центрифуги — климат. Линии изотерм откровенно подсказывают нам, что все древние цивилизации расцветали там, где нет зимы в русском понимании слова, то есть там, где столбик термометра в январе редко опускается ниже нуля. Например, северная граница Римской империи в момент её максимального расширения почти точно совпала с нулевой изотермой января. Не случайно публицист Александр Никонов назвал Рим «виноградно-оливковой цивилизацией». Римский образ жизни был успешным там, где росли оливы и виноград, и не мог привиться вне ареала этих теплолюбивых растений, где природа ограничивала человека и требовала от него более простого и грубого бытия.

Связь между климатом и плотностью населения прямая и очевидная. Обильные, тёплые, богатые земными плодами земли Римленда, «Краевой земли» позволяли прокормить наибольшее количество людей, причём — с минимальными издержками. В то же время Хартленд, «Сердцевинная земля», глубинная часть Евразии с холодным континентальным климатом — поначалу не годилась даже для примитивного земледелия. Биологическая продуктивность здесь была существенно ниже, а рентабельность хозяйственной деятельности — несравненно ниже, чем на тёплой периферии материка. На протяжении долгих веков Хартленд оставался заповедной зоной кочевников: кочевников степи, как скифы и монголы, или кочевников леса, как древние германцы и наши предки [2].

Климат определил генеральный вектор миграций на тысячи лет. Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Руководствуясь этим немудрёным законом, народы век за веком стремились переместиться из пояса суровых зим в пояс благодатного лета. Почему же Хартленд в результате центробежных миграций не опустел вовсе? Наверное, потому, что на его редконаселённом пространстве было меньше поводов для войн, гораздо реже распространялись эпидемии. Освободившиеся после откочёвки очередной порции мигрантов охотничьи и рыболовецкие угодья, леса и пастбища также становились предпосылкой для ускоренного воспроизводства населения.

Почему жителям Римленда, благодатной «Краевой земли» не удалось обратить миграционный поток вспять, остановить натиск мигрантов и самим заселить сердцевину Евразии? Наверное, у них было гораздо меньше мотивов сражаться за скудные земли Хартленда, чем у стороны, двигавшейся в противоположном направлении. Кроме того, можно предположить, что народы континентальной сердцевины обладали волевым, пассионарным превосходством. Правда, объяснить этот волевой потенциал проще не таинственными вспышками космических мутаций по Льву Гумилёву, а постоянной закалкой в суровых условиях жизни.

Как уже упоминалось в начале статьи, среди сотен народов, подчинявшихся неумолимой центробежной силе «евразийской центрифуги», всё-таки встречались редкие исключения. Почти всегда таким исключением оказывался небольшой этнос, выбитый с насиженного места более сильными соседями [3]. И лишь одна великая нация, чей тысячелетний миграционный вектор невозможно объяснить случайным стечением обстоятельств, двигалась вопреки «закону центрифуги» — русские.


1. Искушённый читатель может заметить, что норманны во главе с Вильгельмом Завоевателем пришли в Англию с юга, из французской Нормандии, то есть нарушали общее правило, двигаясь по «встречной полосе» генерального миграционного тракта. Однако нетрудно доказать, что французская Нормандия была всего лишь промежуточным пунктом для скандинавских переселенцев, которые в общем и целом придерживались курса с северо-востока на юго-запад, а крюк Вильгельма Завоевателя — просто флуктуация в этом могучем целеустремлённом потоке.

2. Только с развитием аграрных технологий посевы зерновых в Европе стали распространяться за пределы «виноградно-оливкового ареала». Однако на Руси вплоть до 15 века было распространено подсечное земледелие, являющееся своеобразной формой лесного кочевья.

3. Примерами такого встречного движения в глубину Хартленда служат волжские булгары или якуты.

Владимир Тимаков

Источник