За первую зиму отнесли на руках, отвезли на тачках под сосны больше тысячи трупов. Зараза лезла из отхожего места, под которое приспособили открытый ров с перилами по сторонам. Выводили к нему под охраной за один раз не менее двадцати человек. Подавленные унижением мужчины и плачущие от стыда женщины садились на глазах глумливой охраны на перила спинами друг другу… Затем кое-как присыпали свежие отходы песком. Для австрийских солдат это место стало вроде весёлого театра. Не раз цивилизованные шутники подпиливали опоры перил, устраивая варварам-русинам массовые купания в собственных нечистотах. Один капрал, служивший до войны в Венской опере истопником, называл такое представление русским балетом «Лебединое озеро».
С. Сокуров, роман «Феодора».
Авторское предисловие
Работая над романом «Феодора», я оказался мысленно в Австриии, когда на календаре был 1915 год. За городом Грац тянулась к Альпам мрачная равнина, на которой был проведён впервые в Европе заразительный эксперимент под названием Талергоф.
Талергоф, австрийский лагерь времён Первой мировой войны, появился с целью изоляции отборных, точнее, отобранных жителей Прикарпатья. Не заметить его, пройти мимо него было нельзя. Совесть не позволила. И для него нашлось место на страницах романа. Причём, для создания картин сей юдоли земной не понадобилось и «писательского воображения». Для настоящей подборки пришлось вырезать фрагменты из ткани романа. Я назвал из «сценами», поскольку один из свидетелей тех дней, капрал австрийской армии, подсказал заголовок подборке.
Литературной проводницей в тот ад, устроенный нашим братьям-русинам представителями «цивилизованной Европы» и их интимными лакеями из австро-украинцев, стала дочь русского офицера и черногорки по имени Феодора, которая служила сестрой милосердия в армии королевства Црной горы (Монтенегро), попала в плен к австрийцам, бежала и пробиралась в союзную Францию через Штирию.
Сцена 1.
***
На исходе 1915 года в окрестности австрийского города Граца, административного центра земли Штирии, перебрасывалась железной дорогой из Галиции пехотное соединение. Состояло оно исключительно из русинов, местных жителей прикарпатской стороны, однако и рядовые, и командиры этой особой части называли себя многозначительно украинцами, не из страха перед дисциплинарным взысканием и даже более серьёзным наказанием, а по убеждению. Не было среди «инородцев» двуединой империи более верноподданных короны Габсбургов, чем то меньшинство коренных жителей Карпатской Руси, которое в народе с опаской, шёпотом называли австроукраинцами.
Поддавшись искусной, с немецкой тщательностью продуманной и осуществляемой пропаганде венской власти, как огня боявшейся москвофильских настроений на славянском востоке лоскутной империи, покупаемые привилегиями или по слабоволию, они отреклись от бытовавшего изначально в народе чувства единой Руси от Карпат до Урала и стали воителями единой Украины, которую необходимо освободить от главного исторического врага всех угнетённых украинцев. Таким врагом названы были Россия, москаль в образе апокалипсического зверя, его язык, культура, определённая как «шмат гнилой колбасы», даже православие, хотя в массе своей малороссы – приверженцы греческой церкви. Разобщённые, робкие националисты Малороссии, отводящие душу в чтении «Кобзаря», в наспех сочиняемой «литературной» мове, в казакомании, нашли вдруг массовую поддержку во франц-иосифском владении, самоназвавшимся «Украинский Пьемонт». Мол, отсюда начнётся освобождение всей Великой Украины – от польского Пшемысля до Волги и Кавказа.
Но пока «пьемонтцы» за австрийскими спинами изображали из себя тысячу гарибальдийцев галицийской, греко-католической закваски, миллионы их якобы единокровных братьев, не разделявших дикой идеи Австрийской Украины, патриоты целостной России, к востоку от реки Збруч, в составе русской армии угрожали им освобождением от «двуединых хозяев», австрийцев и венгров.
В Вене и Будапеште с опаской отнеслись к желанию двадцати с небольшим тысячам добровольцев-русинов, собравшимся в первые дни войны во Львове, сформировать в помощь австрийской армии отдельные воинские соединения. Власти разрешили едва ли десятой части энтузиастов сформировать подразделения украинских сечевых стрельцов (уссовцев). Остальных австроукраинцев рассовали по частям регулярных войск. За исключением поляков и боснийцев, славяне Австро-Венгрии против русских воевали без вдохновения, при любой возможности сдавались в плен. Так что в окопном сидении, на марше в колонне, в атакующей цепи командир чувствовал себя уверенней, если сзади, по бокам солдата-славянина находились австрийцы или мадьяры. Даже среди уссовцев большинство нижних чинов оказались вовлечёнными в это отнюдь не благородное дело случайно, «за компанию», обманом «победной прогулки» в Киев, просто по глупости. При занятии Львова и большей части Галиции в первый год войны русскими войсками многие из них погибли или разбежались. Для самых стойких в затишье перед Брусиловском прорывом австрийские власти задумали найти применение во фронтовом тылу.
***
Большинство русинов, чьи предки насильно были загнаны продажными церковными начальниками в Унию в 1596 году, в душе оставались приверженцами старой греческой веры. При перегоне паствы из константинопольского на римское поле ей разрешили сохранить православную обрядность в верном расчёте, что она постепенно станет замещаться католической, и административная папская власть превратится со временем во власть духовную. Только происходил этот процесс не так быстро, как желали того владыки униатской церкви.
На протяжении более чем полтысячелетия Червеной Русью, называемой иначе по древней её столице, Галичу, Галицией (Галичиной на местном наречии) владела Варшава, потом Вена. Но оттуда светило солнце закатное. Всходило же оно со стороны Москвы и Киева. Там жили люди, сохранившие в изначальной чистоте веру равноапостольного князя Владимира; они говорили на наречиях, понятных русинам; а для просвещённой части последних общерусский литературный язык становился нормой повседневной интеллектуальной жизни. Громадное восточное государство, населённое родственными русинам народами, называлось именем, в котором веками, несмотря на все исторические катаклизмы, хранился священный для всего восточного славянства корень рус-рос. Его немыслимые просторы, неисчислимые богатства, военная и нравственная мощь, объясняемые простонародным мнением как Божье благоволение к верным православию, внушали надежды на лучшее будущее русинам, немногочисленному народу Карпатского региона, вытесненному из древних городов Руси в бедные сёла иноязычными пришельцами, одни из которых называли себя христианами, да обращались с автохтонами хуже басурман, а другие поклонялись чуждым кумирам. Для многих образованных русинов, сохранивших историческую память, назвать себя русскими становилось опасным поступком чести, смельчаки шли на лишение, даже на смерть, заявляя о своей причастности к единому славянскому племени, зачатому под астральными знаками Киева и Новгорода на Пути из варяг в греки и возрождённому после долгого, глубокого упадка в Москве.
***
Вена всполошилась: она теряла значительную часть подданных без революций и войн, одним лишь их духовным движением на восток. Бескорыстному москофильству было противопоставлено щедро оплачиваемое звонкой монетой, соблазняемое всевозможными привилегиями движение младоукраинцев. Австрийские и мадьярские начальники лоскутной империи нашли способных, опытных учителей в лице подданных Габсбургам поляков. Те, веками работавшие над доказательством польского происхождения жителей Малой и Белой Руси, теперь стали внушать разомлевшим от внимания и похвал ученикам, участникам движения, что только они – потомки древних руссов, отнюдь не укравшие их родовое имя вогулы и туранцы Окско-Волжского междуречья, под чьей пятой стонет восточная Русь-Украина. Освобождайте, братья, своих родичей на Днепре, Дону, Кубани, в Причерноморье от власти Орды Романовых! Объединяйтесь вокруг цисаря! Добрый Франц уже позволил вам называться рутенами («рус» он не выговаривает), вот-вот дарует Галиции собственный сейм, как даровал империи конституцию; избирайтесь депутатами, рассуждайте сколько душе угодно о тирании московского царя и об озеленении львовских бульваров, по которым прогуливаются католики, иудеи и протестанты, ибо униаты-рутены населяют ремесленные пригороды.
Народ бросился на выборы, только к урнам не везде допустили всех: в селе Горуцки, например, жандармы расстреляли несколько десятков избирателей, которые, по доносу, собирались «неправильно» голосовать, то есть, против намеченных властями кандидатов. Галицкий наместник Бобжинский получил из Вены указание собирать сведения о политических настроениях на подконтрольной ему территории, выявлять симпатизирующих России.
Сторонники русского единства отвечали на внутреннюю политику имперских властей, нашедших верных союзников в среде ревнителей украинской идеи, основанием «Русских Домов», как центров культуры, с библиотеками, подмостками для сценической деятельности, изданием газет и журналов на общерусском литературном языке; началось возвращение целыми приходами верующих из унии в православие. В истоках этого самого страшного для Вены процесса стоял священник Наумович, судимый «за измену родине» по нашумевшему за треть века до Первой мировой войны «делу Ольги Грабарь и товарищей». Отца Ивана приговорили к заточению Его последователь Максим Сандович, приглашённый мирянами, также порвавшими с греко-католицизмом, служить в церкви села Граб, был расстрелян по приговору суда за «шпионаж в пользу России», село объявили прокажённым, церковь закрыли. Таков прогресс за неполных тридцать лет.
***
Война позволила австро-венгерским властям расправляться с русофилами через военно-полевые суды и вообще по «беззаконию военного времени», а верные Вене австроукраинцы не теряли времени, чтобы решительно избавиться на территории «Украинского Пьемонта» от домашних врагов их бредовой идеи вэлыкой дэржавы без москалей, под патронажем Вены. Вот почему при отступлении русской армии из Галиции с мест поднялись и двинулся на восток сотни тысяч беженцев-русинов. Оставшиеся дома подверглись преследованиям и расправам. Профессиональные доносчики, ещё до войны подготовленные спецслужбами выявлять неблагонадёжных, составляли списки людей, подозреваемых в симпатиях к русским – по одной книжке, найденной при обыске, по неосторожному слову; их хватали и расстреливали без суда, казнили через повешение. Занималась этим местная жандармерия с привлечением к грязной работе воинских подразделений, если казни были массовыми и карательные действия охватывали большую территорию.
Хотя в то время Европу и мир в целом трудно было удивить проливаемой человеческой кровью и горами трупов, всё же Вена не хотела ославиться умерщвлением целыми сёлами и пригородами своих безоружных пасынков на восточной окраине империи. Ведь неизвестно, чем война закончится; победители могут и счётец предъявить за уничтожение мирного населения.
В мудрейших головах венских гуманистов родилась идея концентрационных лагерей (в них необязательно убивать невольников, достаточно не препятствовать «естественной» убыли). Решили разместить их в глубине собственно Австрии, чтобы лишить заключённых соблазна побегов и помощи единомышленников извне. Притом, случись вдруг новое нашествие московской орды в Галицию, русские не найдут среди местного населения наиболее верных, прошедших лагерную школу ненависти союзников.
Разногласия возникли при обсуждении, кого ставить в охрану. Логика подсказывала – сечевых стрельцов.Австрийские украинцы ни одного московського запроданця за колючую проволоку не выпустят. Но есть опасность, что перестараются в перевоспитании несвидомых (то есть несознательных) земляков - недругов цисаря ускоренным методом превратят не в друзей, а в трупы, в обход «естественной убыли». Так стоит ли везти десятки тысяч русинов в глубь Австрии, от Карпат к Альпам, когда каждый товарный вагон на счету! Ещё раз воздадим должное «немецкой голове». Венские стратеги, исполненные бессмертным духом так не любимого Суворовым Гофкригсрата, дальновидно отклонили легкомысленное предложение сформировать охрану лагерей из сечевиков, а их место, безнадёжно «дырявое» на Восточном фронте, заполнить природными немцами, подданными Габсбургов, способными выдерживать натиски русских. Австрийцы из готских семей отправились-таки в Галицию спасать фронт, но сечевиков при такой рокировке повезли проверить заявленное ими лыцарство на итальянцах, основательно забывших о своих римских корнях.
***
Вот так волею австрийского генерального штаба на пути из Львова к границе королевства Италия оказалась на вокзале столицы Штирии Граца сотня одного из трёх куреней стрелецкого легиона. И как раз в этот день вышла к вокзалу малолюдными переулками Феодора.
Не зная, куда себя девать да и опасаясь покидать вокзал, где, в толпе, казалось, легче оставаться незаметной, Феодора перекусила у киоска кофе с галетами и прохаживалась вдоль перрона, невольно горбясь – уменьшая рост. Тем не менее, патрульный офицер отметил в подозрительном (по обязанности) уме, что провинциалка, судя по давно вышедшим из моды пальто и шляпке, с небольшим баулом в руке, уже пропустила несколько поездов. Специально подходить к ней офицер не счёл необходимым, но так получилось, что пути их случайно пересеклись.
- Фрау, - рука, обтянутая белой перчаткой у козырька, голос благожелательный. – Отошло несколько поездов в сторону Инсбрука, вы… Ему показалось, провинциалка напряглась.
- Я… Я жду поезд на Лустен.
- Лустенау, - поправил офицер и отметил (опять в уме). – «Швейцарская граница». Вы там живёте? У вас странный выговор.
- Да… То есть нет, я просто путешествую.
- Неподходящее время для путешествий, фрау. У вас есть документы? Простите, война.
Эти слова заглушил топот сапог. Колонна пехоты, при оружии, в шинелях австрийского образца, без погон, с знаками отличия на петлицах, нашитых на воротниках, и с изображением тризубца на форменных полевых фуражках, будто Нептунова рать, выходила к поезду из товарных вагонов, поданному на дальние пути. От колонны отделился шедший сбоку командир в смушковой шапке и, подойдя к патрулю, остановился с вопросительным выражением на сухом лице в ожидании окончания разговора офицера с женщиной.
Австриец ждал ответа на свой вопрос. Теперь, пытливо глядя в побелевшее лицо провинциалки, он не сомневался, что с ней не всё ладно.
- У меня… Я оставила паспорт дома, герр офицер, забыла.
- Вот как! И где же ваш дом?
Феодора усилием воли пыталась сохранить спокойствие. Ей вспомнились наставления Милована.
- В Лемберге. Я русинка.
При этих словах представитель невиданного в Граце воинства в смушковом картузе вдруг зловеще ухмыльнулся, прищурил жёлтые глаза.
- Як, як? Повторить, землячко!
Феодора поняла все слова и ощутила, что земля уходит из-под её ног.
- Русинка.
- Русинка? У нас так нэ кажуть. У Львови кажуть русынка. Чуетэ: сы ! - и, схватив железными пальцами Феодору под локоть, продолжил скороговоркой.
– Слухай, москальска сучка, дужэ хочешь бути русинкой, будь йию, я не выдам, що ти московська шпионка. Але тоди ты пидеш до табору, як московофилка. Ты не знаешь, що це таке, так впизнаешь. Останний раз пытаю: ты хто?
Феодора, осознав безвыходность своего положения, обрела внезапно ледяное спокойствие. Резким движением вырвав локоть, ответила, глядя в безжалостные глаза:
- Я – русинка!
Желтоглазый перевёл взгляд на австрийского офицера, терпеливо ожидавшего конца диалога на непонятном ему языке, и перешёл на немецкий:
- Позвольте представиться, герр капитан: сотник Мандюк. Воинское подразделение уссовцев направляется на итальянский фронт, но нас не встретил представитель комендатуры. Прошу показать мне, куда необходимо зайти для доклада. Что касается этой фрау, она рутенка, из москвофилов, видимо, бежала из лагеря. Опасная особа. Её необходимо конвоировать в Талергоф.
Раздел: 