Ярослав Александрович Галан

Давным-давно, в дни молодости, автору этих строк пришлось играть в оркестре кино, тогда еще немого. Самой колоритной фигурой в оркестре был корнетист, прозванный паном Фиалкой из-за темно-лилового цвета его импозантного носа. Настоящее его имя мало кто знал. Известно было только, что при австро-венгерщине пан Фиалка был одним из китов украинского националистического лагеря и однажды даже присутствовал на приеме у Франца-Иосифа. Никто также не знал, почему пан Фиалка променял булаву политика на трубу музыканта. Одни говорили, что душевное равновесие пана Фиалки нарушила смерть австро-венгерской монархии, а другие, злоязычные, уверяли, что конец его карьеры начался в ту самую минуту, когда было обнаружено исчезновение крупной суммы денег из кассы руководимого Фиалкой банка. Пан Фиалка об этом никогда не говорил. Он вообще ничего не говорил, кроме «добрый вечер» и «спокойной ночи».

Но пробил час, и пан Фиалка заговорил. Это случилось в тот день, когда на киноафише появилась австрийская кинокомедия «о доброй старой Вене» «Осенние маневры». Корнетист пришел в кинотеатр задолго до начала первого сеанса, пришел в старомодном гуттаперчевом воротничке и в длинном, ниже колен, черном сюртуке. Сивушный дух, который неизменно рассеивал вокруг себя пан Фиалка, уступил сегодня место аромату французского коньяка.

Оркестр играл увертюру к «Легкой кавалерии», оперетте Зуппе. Корнетист не отрывал очарованных глаз от экрана, а когда нотные паузы позволяли, он радостно выкрикивал:

— Пехота, ей-богу, пехота! Уланы, ей-богу, уланы! Жан... жандармы, ей-богу, жандармы, в парадной форме, великий боже!..

По выбритым щекам пана Фиалки покатились слезы умиления. Вдруг на экране появились австрийские драгуны в переброшенных через плечо кожанках и касках античных героев.

Пан Фиалка совсем ошалел. Он крикнул что было сил:
— Драгуны, ей-богу, драгуны, имперско-королевские драгуны! — и, не обращая уже внимания на ноты, затрубил воинский отбой: «Иван, Иван, возвращайся в казарму!..»

За это нарушение музыкальных правил Фиалке по¬пало. Во время антракта он сидел перед капельмейстером и беспомощно разводил руками:
— Прошу прощения, но я не мог... не мог удержаться! Эти мундиры, эти кони, эти жандармы!.. Моя молодость вновь предстала у меня перед глазами... Моя молодость и светлейший пан, император Франц-Иосиф Первый!..
— А вы его видели?

Лицо пана Фиалки расплылось в радостной улыбке.
— Как вижу перед собою вас, пан капельмейстер!..

Захлебываясь от избытка чувств, пан Фиалка поведал:
— Не знаю, известно ли вам, панове и пани, что когда-то я был депутатом австрийского парламента. Когда-то... гм!.. (Пан Фиалка вытер слезу.) Однажды я вошел в состав украинской депутатской делегации, которую собирался принять покойный император. В приемной мы ожидали всего два часа, когда раскрылись двери и вошел его величество. Мы онемели от волнения, а старенький монарх, благосклонно подергивая бакенбарду, подошел и ласково наклонил к нам свое ухо. Глубоко взволнованные такой милостью, мы доложили его величеству о любви австрийских украинцев к своему монарху. Он слушал и по-отечески улыбался. Но только мы начали рассказывать о тяжелом положении этих украинцев, монарх кивнул головою и тихонько, приятно, ласково сказал: «До свидания, мои господа!» [1] — и показал нам спину. Вот это был монарх! Сказал всего четыре слова, а сколько в них было глубокого смысла!..

Пан Фиалка понурил голову и заплакал, слезы потек¬ли на празднично начищенный корнет.
Прошло несколько лет.
Немая киномуза заговорила, запела и заиграла, пан Фиалка исчез с музыкального горизонта. Как в воду канул.
Как-то в воскресенье утром происходил один из бес¬численных парадов войска маршала Пилсудского. На быстрых белых конях ехали вояки 14-го уланского полка — специалисты по карательным экспедициям, мучители и палачи украинских селян Львовщины. Вдруг за моей спиной раздались возгласы: — Да здравствует! Вот это армия! Вот это войско! Уланы, ей-богу, уланы!..

Это кричал дородный человечек в черном старомодном сюртуке и черных очках.
Знакомый аромат, аромат смеси коньяка и чистого спирта, воскресил в моей памяти пана Фиалку. Да, это был он!
— А, как поживаете, пан товарищ? Вы думали — капут Фиалке, а Фиалка цветет, и еще как цветет! Дай и вам боже такое!
Пораженный переменой характера пана Фиалки, который из меланхолика превратился в жизнерадостного человека, я поинтересовался его новой профессией. Он потянул меня в боковую уличку и прошептал:
— Я коллекционер!
— Коллекционер? Чего?
— Пощечин!..
— ??!!

Пан Фиалка снисходительно улыбнулся:
— Я расскажу вам, но об этом никому ни слова! Чересчур много во Львове деятелей, желающих занять мое место.

Пан Фиалка боязливо оглянулся и полушепотом продолжал:
— Вы знаете, что нет у нас больше светлейшего императора, зато есть Пилсудский. Вот это голова, вот это маршал, вот это диктатор! Своего премьер-министра Складковского на пять шагов к себе не подпускает, а когда имеет на него зуб, то ударом в нижнюю часть спины с лестницы спускает. Ха-ха!.. Приблизительно то же самое делает генерал Складковский со своими подчиненными. Историю с оппозицией его величества — ундовскими депутатами сейма — сами знаете: в Брестской крепости они трижды в день собирали пощечины от офицеров маршала [2].
— Знаю. И что же?
— Им это в конце концов надоело.

Я остановился, удивленный:
— Неужели они действительно перешли к оппозиции?
— Хе-хе!.. К оппозиции!.. Чего захотели! Хе-хе!.. Это . я, я стал оппозиционером, мой дорогой!..

Я ничего не понимал, и пан Фиалка сжалился надо мною:
— Когда нужно идти на прием к Пилсудскому, Складковскому и присным, националистические депутаты берут меня с собой и как своего уполномоченного секретаря посылают на первую линию огня, то есть толкают первым в кабинет высокопоставленной особы. Я докладываю об их просьбе и получаю лично серию пощечин, реже — лечу с лестницы. Когда запыхавшаяся и вспотевшая высокопоставленная особа немного успокоится, в кабинет входят мои депутаты. Теперь им ничто уже не угрожает. В крайнем случае, какая-нибудь мелкая пощечина или легонький щелчок в нос...
— И хорошо вы на этом зарабатываете?
— Неплохо. Лучше, чем когда-то зарабатывал игрой на корнете.
— И никогда уже на нем не играете?

Пан Фиалка постучал пальцем по нижней челюсти. Она была вывихнута.
— Понимаю. Профессиональная болезнь.

Коллекционер вздохнул:
— Чего только не сделаешь ради...

С тех пор я не видел пана Фиалки и только недавно узнал, что он уже в Канаде, куда попал вместе со своими националистическими шефами. Нужно полагать, что пан Фиалка и там самоотверженно собирает пощечины, предназначенные для донцовых, бандер, мельников и скоропадских, то есть работает по специальности.

1949

Примечания

1. Исторический факт.
2. То же.