Главная > Экономика, Политика > КРИЗИС ЛИБЕРАЛЬНОЙ МОДЕЛИ СОЦИАЛЬНОЙ ГАРМОНИИ
{T_LINK}
КРИЗИС ЛИБЕРАЛЬНОЙ МОДЕЛИ СОЦИАЛЬНОЙ ГАРМОНИИ11-09-2011, 12:29. Разместил: Редакция |
М.М. Минигалин, Член МОО "ВЕЧЕ", Аспирант кафедры философии Финансового университета при Правительстве РФ
В конце ХХ в. значительная часть общества утвердилась во мнении, что социалистическая модель общества себя не оправдала, коммунизм, который так и не наступил – утопия, и демократия западного образца – единственный возможный путь развития. Особенно усердствуют на данном поприще страны Восточной Европы и бывшего СССР. Вместе с тем, исследователи отмечают, что демократизация Европы, хотя и началась раньше всех, закончилась она только к середине ХХ века (и было время, когда ее судьба «висела на волоске»[1]). Индивидуализм, частная собственность и демократическая модель политического устройства являются неотъемлемыми признаками западной (евроамериканской) цивилизации. Последнее не означает, что история этой цивилизации не знала эпох, когда указанные принципы не соблюдались или отрицались. Это значит лишь, что индивидуализм, частная собственность и демократия как феномены характерны лишь для западного мира и не были известны незападным обществам до тех пор, пока евроамериканская цивилизация не стала доминировать в мире, оказывая все возрастающее давление на своих соседей, в той или иной форме навязывая им собственные экономические, политические и государственно-правовые модели, считает Я. Шимов: «Тем более странным кажется быстрое распространение и необычайная популярность в либеральных кругах современного Запада примитивистски наивной теории «конца истории» Ф.Фукуямы, фактически провозгласившего современную демократию высшей и универсальной формой общественного устройства, к которой рано или поздно придут все цивилизации, существующие на планете Земля»[2]. Ш. Муфф также пишет, что конце ХХ столетия либеральная демократия, фактически, признавалась единственной законной формой правления[3]. Автор присоединяется к этому мнению: действительно, конец ХХ века показывает, что распространение идеалов либеральной демократии шло, в основном, с помощью военного принуждения (что доказывают более 40 военных конфликтов, в которых участвовал блок НАТО). Но и на самом Западе демократия не оставалась статичной, пройдя в своем развитии ряд стадий. Необходимо подчеркнуть, однако, что любой демократии присущи два базовых элемента. Во-первых, это репрезентативный характер, свойственный как прямой демократии, где каждый гражданин представляет самого себя, так и демократии представительской, где интересы граждан выражают избранные ими уполномоченные — парламентарии или члены иных выборных органов. Именно репрезентативная демократия вкупе с компромиссом, замечает Ф. Анкерсмит, «оказалась способной предотвратить погружение Европы в кошмарную череду новых битв, революций и идеологических войн»[4]. Во-вторых, это общие ценности, на которых основывается демократическое общество и которые не позволяют демократии превратиться в анархию, гоббсовскую «войну всех против всех». При этом ценности являются общими именно постольку, поскольку они отражают представления практически всех членов общества; это то, что объединяет его представителей, подчеркивая тем самым репрезентативный характер демократии[5]. Либеральная демократия действительно предоставила гражданам немалую индивидуальную свободу, с которой связаны основные представления о социальной гармонии в рамках либеральной теории.Однако постепенно пространство этой свободы становилось все более узким. С одной стороны, это происходило в силу отчетливо классового характера, который приобрела либеральная демократия — и в этом отношении марксистская критика данного строя была вполне справедливой. Если в эпоху ранней демократии и абсолютизма положение человека в социальной иерархии определялось в первую очередь его сословным происхождением, то в либерально-демократический период решающую роль стало играть его имущественное, экономическое положение; поэтому, говоря о репрезентативности либерально-демократического строя, не следует забывать, что эта репрезентативность была весьма относительной. С другой стороны, усиливалась идеологизация демократии — по мере того, как по Европе распространялась эпидемия агрессивного национализма. Наконец, в большинстве европейских государств (за исключением Великобритании, Франции после 1870 г. и ряда стран Северной Европы) демократия была ограничена институтами традиционной монархии. Если первый этап демократии характеризовался превосходством репрезентативности над общими ценностями, то период с 1917 до середины 30-х гг. стал временем крушения либерально-демократических режимов по всей континентальной Европе. Либеральная демократия или переродилась в тоталитарные диктатуры (Германия, Италия, Россия), или была заменена консервативно-традиционалистскими режимами (Венгрия, Испания, Португалия, Румыния, Югославия и др.). Оба этих явления: и тоталитаризм, и консервативный авторитаризм означали победу идеологии как насильственно навязанной версии общих ценностей над репрезентативным характером демократии. В обоих случаях переход от относительной свободы к почти абсолютной несвободе совершался при поддержке и активном содействии миллионов недовольных прежним строем. Как заметил о Первой мировой Бенито Муссолини, «война масс закончилась победой масс»[6]. Из всех ведущих держав первой половины ХХ века крушения либеральной демократии удалось избежать только Великобритании и США. Это объясняется, скорее всего тем, что переход от ранней демократии к демократии массовой там произошел реформистским, эволюционным путем, что привело к сохранению высокого уровня репрезентативности. Что касается США, то они по сути дела являясь прямым наследником Великобритании, практически «импортировали» британскую демократическую традицию (правда, в ее радикализованной пуританской версии). Тем не менее и в англосаксонских странах в середине ХХ века было заметно усиление авторитарных тенденций, особенно в годы Второй мировой войны. После этой войны демократия уже не могла оставаться прежней, и демократические режимы, восстановленные в западной части континентальной Европы при содействии англосаксонских победителей, не стали простой реставрацией либеральной демократии былых времен. Начался переход к новому типу демократии, который можно назвать посттоталитарным[7]. Свидетельством этого явились новые социально-экономические тенденции, в результате которых практически полностью результатом изменилась структура западного общества по сравнению с первой половиной ХХ века. Юрген Хабермас описывает это следующим образом: «Социальная политика ликвидирует крайние диспропорции и проявления незащищенности, не затрагивая, однако, неравенства собственности, дохода и власти… Неравное распределение социальных благ теперь отражает структуру привилегий, которые нельзя больше объяснять исключительно классовым положением… Роль работающего по найму теряет свои болезненно пролетарские черты благодаря непрерывному повышению уровня жизни, хотя и дифференцированного по социальным слоям… Массовая демократия, присущая государству с развитой системой социальной защиты, является устройством, которое смягчает классовый антагонизм, по-прежнему содержащийся в недрах хозяйственной системы. Но это возможно лишь при условии, что капиталистическая динамика экономического развития, защищенная политикой государственного вмешательства, не ослабевает»[8]. Таким образом, рост динамики капиталистического развития является необходимым условием для существования массовой демократии. История же показывает, что сохранить такую динамику капитализм не в силах. Присущая капиталистической системе склонность к чередованию кризисов и подъемов приводит тому, западная цивилизация начинает переживать надлом, которому способствовал ряд факторов: освобождение стран Азии и Африки от колониализма, нефтяной кризис 70-х гг., неспособность политических элит Запада дать адекватный ответ на новые вызовы (в частности, международный терроризм) и др. В результате, несмотря на свою кажущуюся непревзойденной (особенно после распада социалистической системы) экономическую и военную мощь, Запад, во главе с США, оказался уязвимым перед лицом новых проблем. Череда локальных войн показала, что «…поскольку американское правительство на самом деле мало что могло сделать, чтобы предотвратить тенденцию упадка гегемонии, оно предпочло просто эту тенденцию игнорировать — политика, преобладавшая с момента ухода из Вьетнама до 11 сентября 2001 года»[9]. Проблемы, стоящие сейчас перед западной цивилизацией, отнюдь не исчерпываются только политической сферой. Кризис затрагивает также и остальные сферы жизни общества: экономическую, социальную, духовную. Свидетельством кризиса в экономике является череда экономических кризисов, последним из которых стал ипотечный кризис в США в 2008 году, переросший затем в мировой финансово-экономический кризис. О проблемах Запада в экономике писали многие ученые ещё с 80-х годов ХХ века. Дж. Гэлбрейт, рассматривая в числе первых проблему занятости населения, отмечал: «Конечно, верно, что «мыльный пузырь» в информационных секторах стал последней составляющей в той комбинации, которая привела к большому американскому буму конца 1990-х, снизившему безработицу до уровня менее 4% на протяжении длительного периода благополучия, в то время как многочисленные молодые и производящие благоприятное впечатление новые игроки стали непомерно богатыми. Однако действительная роль этого сектора в таком успехе была столь же фантастически преувеличена, как и его стоимость на фондовой бирже. В таком преувеличении соучастниками были средства массовой информации, биржевые аналитики, брокерские фирмы и высокопоставленные государственные чиновники, особенно президент Клинтон (который не уставал восхищаться высокими технологиями из-за их привлекательности и фондов на проведение избирательной кампании) и Алана Гринспена (который поддался соблазну «новой парадигмы», чем и объясняется то обстоятельство, что Федеральная резервная система не одно десятилетие закрывала глаза на высокий уровень безработицы). Гринспен знал, что это был «мыльный пузырь», знал, что у него есть средства, чтобы справиться с ним, но не стал предпринимать действий, диктуемых благоразумием»[10]. О подобных проблемах пишет и И. Валлерстайн: «В 1980-х многочисленные американские аналитики впадали в истерику по поводу японского экономического чуда. В 1990-х они успокоились, приняв во внимание известные финансовые трудности Японии. Тем не менее, после завышенной оценки темпов развития Японии американские власти теперь, кажется, впали в другую крайность, пребывая в уверенности, что Япония безнадежно отстает. По-видимому, Вашингтон теперь склонен читать японским чиновникам лекции о том, что они делают не так»[11]. Отрыв от реальности (или ощущение вседозволенности?) западных экономистов стал причиной краха экономической политики либеральной модели общества. Несомненно, технологический отрыв от других стран является одним из главных достижений Запада, но он порождает много других проблем, в частности, в социальной сфере. Достижения в технике не всегда позитивно сказываются на обществе. Переход к постиндустриальному, информатизированному обществу сопровождается атомизацией общества, разрывом социальных связей и изменением системы ценностей в сознании людей. Это приводит к тому, что региональные и этнокультурные различия выходят на первый план по сравнению с различиями социальными. Усиливается отчуждение индивида от общества, возрастает вероятность размывания границ идентичности. Известный российский публицист В. Третьяков заметил в ходе дискуссии о массовом обществе в современной России: «Общая идея, общая система ценностей, общие духовные нормы — всего этого в России нет. Вместо этого мы имеем предельно атомизированное, фрагментарное и массовое социальное образование»[12]. Я. Шимов отмечает, что подобное явление характерно не только для России, но и также для абсолютного большинства стран Европы и (в меньшей степени) США. Пожалуй, единственное, с чем тут можно не согласиться – преуменьшение социальных противоречий в Соединенных Штатах, чем отличаются многие западные исследователи. Демографические исследования показывают, что количество коренного населения уменьшается, а количество иммигрантов, наоборот, растет. В дальнейшем это может привести к обострению в западном обществе, на которое действуют и многие другие дестабилизирующие факторы, большая часть которых имеет духовно-культурную природу. В XXIвеке глобализация принесла вместе с массовым потреблением и массовой коммуникацией распространение массовой культуры и массового туризма. Вместе с тем все увеличивающаяся доля иммигрантов в западных странах поставила новые вопросы к демократии: помимо традиционного противоречия – национальное самоопределение или территориальный суверенитет – прибавились противоречия новые, касающиеся, в том числе, культурных, религиозных и правовых норм. В связи с этим на одну из первых позиций выступает проблема толерантности в обществе. Вкратце ситуацию можно охарактеризовать следующим образом: множество приезжающих в развитые страны (как легально, так и нелегально) стараются не смешиваться с местным населением, образуя свои диаспоры. Внутри этих диаспор, как правило, господствуют не законы государства, в котором они живут, а те законы и обычаи, к которым они привычны. С течением времени диаспоры разрастаются, обретают все больший и больший вес, требуя больше прав и привилегий. Требования иногда принимают весьма своеобразные, и даже абсурдные формы, например, запрет на празднование Рождества в американских школах, так как это может оскорбить религиозные чувства иноверцев (мусульман, иудеев и др.), требования к работницам таможни носить платок и т.п. Все это встречает вполне естественное сопротивление коренного жителя. В настоящее время толерантность к разного рода меньшинствам, и даже к разного рода деструктивным организациям иной раз практически навязывается западному обществу. Как говорят многие публицисты, на Западе нет более угнетаемого существа, чем белый здоровый взрослый мужчина. В настоящее время мы наблюдаем на Западе некий вид гипертрофированной, извращенной толерантности, толерантности, доведенной до абсурда. Любое неосторожное слово, жест и даже случайный взгляд (или отсутствие такового) могут послужить причиной уголовного преследования. Более того, это сопровождается просто невероятным количеством двойных стандартов, которые применяет Запад в своей политике. Таким образом, как мы видим, западная демократия попадает в свою же собственную ловушку. Многие примеры позволяют убедиться в этом: фанатичный феминизм, сексуальные меньшинства, требующие себе все больше и больше прав, религиозные секты, квоты на образование и др. Все это приводит к появлению феномена «положительной дискриминации», когда меньшинство получает больше прав только потому, что является меньшинством, а значит – ущемленным. Вот так неправильно понимаемая толерантность ведет к разрушению системы ценностей и многих институтов жизни общества. Возведя толерантность в ранг абсолюта, западная цивилизация, тем самым, подрубила то основание, которое было заложено при становлении национальных государств конца XIXвека – ощущение единства, коллективной идентичности, которое позволяет гражданину чувствовать себя частью большого целого. Примечателен тот факт, что в большинстве случаев подобные темы являются табуированными в западных СМИ, они практически не освещаются, поскольку очень велик риск угодить под уголовное преследование, например, за критику поведения иммигрантов. Однако информационная блокада не может продолжаться вечно. Это уже осознали многие европейские страны (волнения и демонстрации, связанные с засильем и разгулом иммигрантов в Италии, Франции, Германии) а также Австралия, где было официально объявлено, что любой человек, которого не устраивают условия жизни в Австралии, может уехать на место жительства в любую другую страну. Вышеозначенные тенденции ставят вопрос о дальнейших путях развития общества. «Игнорировать разногласия — значит оставлять их на будущее, а угрюмое согласие порождает еще большее негодование. За последние двести лет Соединенные Штаты приобрели немалый идеологический кредит. Но сейчас Соединенные Штаты расходуют этот кредит еще быстрее, чем собственный золотой запас в 1960-х», иронически замечает И. Валлерстайн[13].«Конца истории» Фукуямы, кажется, не предвидится. Будут ли оправданы прогнозы Хантингтона в отношении «столкновения цивилизаций»? Ситуация в мире становится все более нестабильной. Ясно то, что ни одна из существующих моделей социальной гармонии в их нынешнем состоянии себя не оправдывает. Необходима выработка новой модели общества, которая позволит разрешать накапливающиеся в обществе конфликты наиболее эффективным и безопасным способом. [1]Подробнее см.: Шимов Я. Европейский проект и демократия // Логос, 2004. № 2. С. 79-84. [2]Шимов Я. Пир побежденных // Логос, 2003. № 4-5. С. 66. [3]Муфф Ш. К агонистической модели демократии // Логос, 2004. № 2. С. 181. [4]Анкерсмит Ф. Репрезентативная демократия // Логос, 2004. № 2. С. 18. [5]Шимов Я.Там же. [6]Цит. по Шимов Я. Пир побежденных. С. 71. [7]Шимов Я. Указ. соч. С. 72. [8]Хабермас Ю. Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего капитализма // Теория и история экономических и социальных институтов и систем (THESIS). 1993. № 2. Т. 1. С. 128—131. [9]Валлерстайн И. Орел пошел на аварийную посадку // Логос. № 2. 2003. С. 7. [10]Гэлбрейт Дж. Какова американская модель на самом деле? Мягкие бюджеты и кейнсианская деволюция // Логос. № 2, 2003. С. 25. [11]Валлерстайн И. Указ. соч. С. 11. [12]Цит. по: Шимов Я. Пир побежденных. С. 74. [13]Валлерстайн И. Указ. соч. С. 12. Вернуться назад |