Сторонники политики жесткой экономии трубят о победе Латвии в борьбе с европейским экономическим кризисом и предлагают ее в качестве модели для подражания Греции и Испании. Любопытно, что латыши отпраздновали эту "победу", покидая свою страну.

"Затягиватели поясов" воспевают Латвию – отважную страну, которая благодаря упорному труду и дисциплине показала путь выхода из финансового кризиса, преследующего многие страны. Для "затягивателей" Латвия представляет собой истинное протестантское моралите, демонстрирующее, что политика "жесткой экономии" работает. Более того, они надеются, что латвийский пример вызовет из небытия так часто употреблявшуюся Маргарет Тэтчер фразу – "нет альтернативы" — в качестве обоснования для применения политики жесткой экономии в общеевропейском масштабе. Лишь в небольшом, к сожалению, количестве работ на эту тему было проведено достаточно "полевых" исследований, чтобы реально оценить экономические и социальные издержки латвийской модели. В то время как правительство Латвии выбрало режим экономии, большинство жителей страны – нет. Чувствуя, что не существует приемлемой политической альтернативы, многие избрали эмиграцию.

Европейская комиссия и Международный валютный фонд объявили об этой победе на публичном мероприятии в Риге 5 июня, празднуя успех латвийской модели. Глава МВФ Кристин Лагард (Christine Lagarde) объявила, что Латвия "могла бы послужить источником вдохновения для европейских лидеров, борющихся с еврокризисом". Главный экономист МВФ Оливье Бланшар (Olivier Blanchard) продолжил мысль, каясь, что сначала он считал латвийскую политику искусственного сдерживания и внутренней девальвации "катастрофой", но теперь видит, что эти действия привели к успеху. Чтобы по достоинству оценить замечания Бланшара, надо иметь в виду, что Латвия является одной из немногих стран, которые после кризиса 2008 года практически нападали на МВФ, выбивая право на собственную экономическую и социальную политику. По сути, Бланшар и МВФ заявляют: "оказывается, наша политика "экономии" была слишком осторожной и мягкой – да здравствует строгость"! МВФ это напоминает знакомый припев их лучших хитов 80-х и 90-х, годов – славных дней структурного реформирования.

Место за столом власти обычно занимают ученые мужи, специально для этого приглашенные. Они не занимаются исследованиями, а послушно транслируют то, что им говорят. Перефразируя слова Пола Кругмана, сказанные им про американского конгрессмена Пола Райана, в отношении Латвии журнал The Economist "выглядит так, как с точки зрения глупца, должен выглядеть умный журнал". Он размещает на своих страницах свежие отчеты, содержащие общепринятую точку зрения, где все важное – неправда. Между тем, громкие имена (можно назвать их тяжеловесами), такие как Кристиа Фриланд (Chrystia Freeland) из Reuters, не удосужившись задать вопрос бармену отеля или таксисту по поводу их взгляда на ситуацию в Латвии, заявляют вещи просто неприличные: "жесткий Латвийский план сработал, потому что вся страна была привержена ему". Это напоминает одну из проверок, которую Красный Крест провел в концлагере Терезиенштадт. Комиссия увидев показательный оркестр и чистоту заявила, что "здесь все в порядке"! Конечно, Латвия — не концлагерь, а ее люди — не фашисты. Одни люди считают, что столица Латвии Рига является одним из красивейших и (если у вас есть немного денег) пригодных для жизни европейских городов. Другие же сообщают, что чувствуют себя в этой стране, как в тюрьме. Реальность такова, что существует несколько реальностей, зависящих от вашего социального положения и дохода. Заявить, что "вся страна привержена" чему-то в этом обществе, глубоко разделенном по классам и этническому происхождению, в лучшем случае – публикация непроверенных данных.

Короче говоря, Латвия не является моделью для применения мер строгой экономии ни в Греции, ни где-либо еще. Точка зрения, что неолиберальная политика достигла успеха остается спорной, а утверждение, что все латыши поддержали ее – ложно. Устойчивый экономический рост в Латвии после того, как ее экономика рухнула на 25 процентов в 2008 — 2010 годах, объявлен успехом. Безработица во время кризиса выросла более чем до 20 процентов, поскольку остановился приток иностранного капитала (в основном из шведских банков), выданного в виде ипотечных кредитов, оставив Латвию с глубоким дефицитом текущего счета. Нужно было выбирать между девальвацией валюты и сохранением привязки к евро. Внутренние проблемы существовали бы в обоих случаях, но та теологическая манера, в которой был сделан выбор, оказалась шокирующей.

Правительство Латвии выбрало внутреннюю девальвацию для того, чтобы продвигаться далее по пути к вступлению в еврозону. И действительно, эта цель является весьма популярной среди латышей, терявших свои сбережения несколько раз: из-за девальвации и банковского кризиса после распада СССР. Чтобы соответствовать критериям еврозоны по инфляции и дефициту бюджета, правительство сократило зарплаты бюджетников на 30 процентов, тем самым сокращая потребление до уровня, соответствующего существующей низкой производительности труда.

Что же позволило Латвии выжить в кризис? "Помощь" выделенная ЕС и МВФ (кредитная линия, которую латыши полностью не использовали), срок возврата которой скоро наступит. Относительно низкий государственный долг (9 процентов валового внутреннего продукта в начале кризиса) также предоставил некоторую защиту от трейдеров. Проблема Латвии состоит в основном в задолженности частного сектора, особенно много ипотечных долгов, которые зачастую обеспечиваются не только имуществом, но и личной ответственностью всех членов семьи, являющихся совместными заемщиками. Банки настаивали на этой мере, поскольку понимали всю неподъемность цен на жилье, раздуваемых безрассудным банковским кредитованием. Шведы должны поблагодарить Латвию за то, что она отнеслась к кризису с позиции приобретшего "стокгольмский синдром" (Стокгольмский синдром – эмоциональная связь между заложниками и их похитителями, возникающая в эмоционально напряжённых обстоятельствах. Когда человек слишком долгое время находится у похитителей, под их влиянием, он начинает симпатизировать своим похитителям, воспринимать их как близких людей. Опасность "стокгольмского синдрома" в том, что находящиеся в его власти могут начать действовать против собственных интересов. Название связано с банком в Стокгольме, где группа заложников удерживалась грабителями в течение 5 дней. - прим. перев.), и проводя политику "жесткой экономии", спасает шведские банки и шведскую экономику. Честно говоря, латыши ожидают, что эта благодарность проявится в том, что Латвия присоединится к зоне евро в 2014 году и шведская ликвидность продолжит поступать в латвийскую экономику. Является ли любое из этих обстоятельств положительным для Латвии – весьма спорно.

А что же насчет утверждения, что люди в Латвии принимают режим жесткой экономии как неприятное, но необходимое условие? Парламент Латвии часто принимает решения большинством в единицы голосов. Тем не менее, правительство пережило уже двое выборов. Как же это объясняется? В основном этнической политикой. Центр согласия был самой большой партией, голосовавшей против строгих мер экономии, хотя и часто непоследовательно выражал свое мнение. Кроме того, эта партия имеет своих рядах рвачей и неолибералов, как и большинство других партий Латвии. Она в значительной мере представляет этнических русских и не имеет никаких шансов на победу с учетом своего упора на права для русскоязычных. В руководстве других ранее могущественных партий находились постсоветские олигархи. Они справедливо рассматривались как представители русских интересов и часто обвинялись в финансовой неосторожности в годы время бума, когда они входили в состав правящей коалиции. Таким образом, единственной оставшейся политической силой были сторонники "затягивания поясов". В то время как большинству избирателей не нравилась их экономическая политика, большинство было убеждено, что они лучше всего способны противостоять объятиям России. Все другие вопросы для латвийских избирателей отходили на второй план.

Тем не менее, латыши выражали решительный протест политике жесткой экономии. 13 января 2009 года, в разгар зимы, 10000 человек в Риге протестовали против мер жесткой экономии и коррупции. В последующие месяцы демонстрации провели учителя, медсестры и фермеры. Из опасения, что местная полиция не сможет сделать то, что "требуется" для подавления протестов против закрытия больницы в Бауске, была вызвана Национальная полиция.

Полиция задержала одного экономиста на два дня за его высказывания о экономической политике, и есть свидетельства тому, что телефон иностранного экономиста, критиковавшего в Риге Латвийскую экономическую политику, прослушивается. Латвия отнюдь не полицейское государство, но и не является невинным в вопросах контроля за общественным мнением.

Политики Латвии в основном не являются ни святыми, ни садистами. В действительности, некоторые искренне заботятся о будущем страны. Их премьер-министр, проводящий политику жесткой экономии, судя по всему, является образцом честности. К сожалению, он пришел в политику и пользовался советами Андерса Аслунда, в настоящее время пытающегося спасти свое место в истории, после того, как он был одним из главных сторонников провалившейся политики шоковой терапии в 90-х годах в России.

Но в Латвии, если присмотреться, живет довольно много бедных и спекулянтов, которые как будто сошли со страниц книги "Атлант расправил плечи" Айн Рэнд (Ayn Rand). Особенно способствовал этому Центральный банк, который доминировал в независимой экономической политике Латвии с 1991 года. Для латвийской элиты внутренняя девальвация и программа строгой экономии стали своего рода проектом тщеславия. Если обратить взгляд к 80-м годам, когда рушился СССР и наметился восход американской модели неолиберализма, они в полной мере следовали принципам рыночного фундаментализма, ставшего для них застывшей догмой, пытаясь поскорее освободиться от советской оккупации. Главным критерием их выбора, кажется, была модель, которая выглядела наиболее отличной от советской политики. Сегодня их приверженность модели строгой экономии, руководимой МВФ и ЕЦБ, может рассматривается как оправдание их мировоззрения, и отречение от унижений , принесенных им шовинистическими оккупантами в прошлом.

Многие представители элит, в свою очередь, эмигрировали. После того, как протестные настроения стихли, многие латыши смирились с ситуацией и остались. Тем не менее, демографы подсчитали, что за последние десять лет из страны эмигрировало около 200 000 человек (примерно 10 процентов населения), причем, процесс происходит все более ускоряющимися темпами, что вызвано политикой строгой экономии. Кроме того, уровень рождаемости снизился с и так уже низких значений. Если такой процент населения покинул бы США, то получилось бы около 30 миллионов эмигрантов. Куда бы они делись? В Мексику? Конечно, такая политика не может быть воспроизведена в любой стране значительных размеров.

Почему так много жителей покинули Латвию, если экономическая политика страны так успешна, как утверждают ее сторонники? Латвия в полной мере переживает эффект политики затягивания поясов и неолиберализма. Рождаемость во время кризиса упала, как это происходит почти везде, где применяется подобная экономическая политика. В стране, по-прежнему, самые высокие среди европейских стран показатели по самоубийствам и смертям на дорогах по вине пьяных водителей. Уровень преступлений, связанных с насилием над личностью высок, возможно, из-за длительной безработицы и сокращения бюджета полиции. Кроме того, растущая "утечка мозгов" движется параллельно эмиграцией "синих воротничков".

Моралью, которую европейцы смогут для себя извлечь из этой ситуации, является то, что Латвийская экономическая и политическая модель могут работать только временно и только в стране с населением достаточно небольшим (несколько миллионов), чтобы другие страны могли поглотить эмигрантов, ищущих работу за рубежом. Страны, проводящие подобную политику должны быть готовы к сокращению численности населения, особенно его трудоспособной части. В Греции, например, это может только ухудшить и без того серьезную демографическую проблему.

Политически, такая ситуация помогает стране с постсоветской экономикой обладать полностью сговорчивой, слабо объединенной профсоюзом рабочей силой. Кроме того, культурной и политической элите необходимо иметь почти слепую веру в главных планирующих органов "свободного рынка". Этническая разрозненность может отвлечь избирателей от жалоб на жесткость экономической политики. Только при наличии этих условий можно подобную политику рассматривать как "успех".

В целом, латвийская модель нанесла большой вред государству. С демографической точки зрения, в долгосрочной перспективе можно даже утверждать, что страна подверглась эвтаназии. Факт в том, что даже небольшие успехи были достигнуты посредством огромных затрат и рисков, которые страна понесла с момента принятия неолиберальной программы в 1991 году и строгих мер экономии после 2008 года. Тем не менее, нужно отдать латвийскому правительству должное. После ужасного краха по итогам 2008 года их экономика сейчас снова растет. Хотя, во многом, латвийский рост связан с хаотичной сплошной вырубкой леса для удовлетворения западноевропейского спроса (хотя в Латвии много лесов, где можно проводить упорядоченную вырубку), также растут другие сектора, например такие, как экспорт продуктов питания, наряду с некоторым восстановлением небольшого производственного сектора. Транзит и появление нового Шелкового пути является еще одной областью роста.

Следует также отметить, что возможность Латвии к маневру зависит от ограничений, налагаемых статьей 123 Договора ЕС. Эта статья устраняет автономию валюты и возможность создания внутреннего кредита для национального развития. Договор бросает такие страны, как Латвия, в объятия частных кредитных рынков, что заставляет правительства платить ссудный процент банкирам, а не финансировать свое развитие, когда это возможно. Что более всего сдерживает производство, так это регрессивный характер налоговой политики, которая кладет основное налоговое бремя в Латвии на трудящихся. А это делает труд дорогим, отменяя преимущества, которые могли быть получены от более низких затрат на рабочую силу. Между тем, спекулянты получают значительные преимущества по налогам.

Рост в Латвии, однако, является шатким. Такая ситуация зависит исключительно от жульнической финансовой оффшорной индустрии, которая разрушает богатство других стран. Производство также ориентировано на экспорт, что является непропорциональным даже для такой небольшой страны. И даже если рост продолжится, пройдут годы, прежде чем уровень ВВП выйдет на докризисный уровень. Таким образом, праздновать победу основываясь на видимом восстановлении, не говоря уже о пропаганде подражания Латвийскому пути в лучшем случае преждевременно, а в худшем — безрассудно.

Латвия имеет много преимуществ: впечатляющий запас человеческого таланта, высоко развитое эстетическое и дизайнерское чутье, соперничающее со скандинавским; инновационный подход к решению задач, перфекционистская чувствительность и географически удачное расположение для ведения торговли. Тем не менее, приверженность ее правительства мерам строгой экономии определенно не входит в число этих активов.

Хотя латвийская модель не подлежит экспорту, могла бы она обеспечить экономический подъем в очень специфических условиях этой страны? Слишком рано говорить. С уверенностью можно только сказать, что даже если это произойдет, цена, заплаченная за это, может быть слишком высокой, и слишком мало останется в ней людей, чтобы поддержать страну в будущем. Европейцы должны отказаться от латвийской модели для подражания. Вместо этого, они должны заняться масштабной ревизией правил Европейского союза, чтобы они содействовали национальному развитию и освободили государства-члены от ростовщических связей с европейскими банками, в настоящее время ведущих людей по дороге в нищету.

Перевод: Арвид Хоглунд, специально для сайта "Война и Мир"